я бы идей. Так, новые люди, вошедшие в старое руководство, "теряют не только свою свежесть, но и репутации, и к тому же доверие тех, кто их поддерживал и кто теперь, видя жалкие результаты, бормочут: "И это все, чего они смогли достичь? Какое разочарование!"
Естественно, в конце концов, по прошествии лет, все проясняется. Постепенно воспитывается поколение, постепенно в руководстве появляются новые лица. Я не утверждаю, что нельзя создать новую касту таким способом: можно, но весьма сомнительно, здоровый ли это путь".
И все же он выбрал этот путь, невзирая на то что предпочитал альтернативу. И причиной тому послужило его убеждение, что идет "война".
"Должен с горечью сказать: эта война не только против врагов, нееврейских и еврейских, это война против нашей собственной слабости. Еврейский народ, тот самый народ, который аплодирует и поет "мы клянемся", еще даже не подступил к выполнению своего долга.
Несмотря на все наши жалобы на кризис и об убийствах, мы могли бы найти средства, чтобы начать серьезную работу в Палестине. Но как раз в этом смысле народ бездействует. Это и есть наихудшая опасность. Это означает, что каждый, наделенный чувством ответственности, должен помочь выволочь воз из трясины, независимо от того, достигнуто ли полное согласие о том, в какую сторону тянуть".
Вопрос о том, "в какую сторону", все-таки оставался критическим. Он признается, что выбирает вторую дорогу с тяжелым сердцем и без большой уверенности. Далее он обрисовывает основные различия между ним и Вейцманом. О политической программе, отмечает он, они всегда имели единое мнение, отсюда и их соглашение. Они также были согласны, что в любых обстоятельствах еврейский народ должен отдать "миллионы за миллионами" на Землю Израиля. Они также взаимно признавали выдающиеся качества и способности друг друга. Их разделял, пишет он, вопрос "политической тактики". Но это-то как раз и было наиважнейшим элементом каждодневной работы. По вопросам тактики "невозможно объединиться на основе письменного соглашения. Это вопрос психологии; а также вопрос укорененного мировоззрения.
Контракт может быть подписан в самых конкретных условиях, но темперамент у каждой стороны остается свой. По темпераменту, психологии, мировоззрению мы весьма разнимся. В этом нет ни тени сомнения".
Здесь-то и требовался компромисс. Он, со своей стороны, был готов согласиться с его неприятными последствиями. Готова ли к тому же "другая сторона"?
"Это нам еще не известно; с сожалением могу сказать, что шесть месяцев, проведенные в Лондоне, не дают оснований для особого оптимизма. Сейчас, когда пишутся эти строки, я не знаю, будет ли вообще возможен второй путь. Но на войне как на войне: если есть хоть какая-то остающаяся нормальной возможность, мы изберем второй путь — до конгресса.
И хорошо, если все пойдет хорошо. Если нет — значит, второй путь не верен; и это тоже определит наши выводы".
Дилемма в тот период приняла еще более острый характер. Когда была написана статья, опубликованная 23 марта, неясно, но за пять дней до ее появления, то есть через две недели после своего официального вступления в Исполнительный комитет Жаботинский почувствовал необходимость подать заявление об уходе. Основания для этого шага были простыми, но решающими: его активное несогласие с вейцмановской почти постоянной политикой серийной дипломатии, избегавшей публичного обсуждения значительных разногласий с Великобританией и серьезных еврейских нареканий. Жаботинский придерживался мнения, что требования сионистов и факты дискриминации ишува должны быть обнародованы, чтобы поставить в известность и повлиять на общественное мнение — британское, еврейское и американское — короче, использовать оружие пропаганды как можно более полно. Это поистине было основной чертой в различии "темпераментов".
На втором заседании новообразованного исполнительного комитета 3 марта Коуэн предложил выпустить публичный политический манифест. Это предложение отвергли. Решили, что "опубликовано будет только постановление о назначении Временного исполнительного комитета.
Но было также достигнуто соглашение, что постановление по программе Исполнительного комитета будет опубликовано в форме коммюнике "через несколько дней, когда будут разрешены все детали"[856].
Спустя две недели публичное заявление все еще не было готово; на совещании Жаботинского с Вейцманом и присутствовавшими также Найдичем и Коуэном был поднят вопрос кардинального разногласия. Позже в тот же день Жаботинский написал Вейцману, настаивая на принятии публичной декларации.
Правительству было предложено воссоздание легиона. Если это окажется успешным, нужно будет открыто обратиться к еврейской молодежи Палестины и других стран, "призывая их вступить добровольцами в армию для очень ответственной и опасной миссии". Он убеждал: "Представьте, что напротив, предпринимая шаги для вышеуказанного, мы в то же время сейчас не осветим их в публичной декларации, а предоставим комитету по мероприятиям заявить о связанных с этим проблемах, если, конечно, большинство этот курс поддержит. Моя позиция заключается в том, что, если этот Исполнительный комитет не имеет права заявить определенные основополагающие принципы, у него тем более нет права предпринимать какие-либо практические шаги по их реализации, поскольку они могут наложить на еврейский народ серьезную ответственность и связать не только комитет по мероприятиям, но и конгресс. Я не считаю, что такой ход событий соответствовал бы общепринятым стандартам отчетности перед общественностью.
Политика Мандата, направленная, как нами согласовано, на укрепление сионистского влияния, безусловно выражает единодушное мнение всей Сионистской организации.
Что же касается еврейских частей, их существование было санкционировано, — помимо отважно пролитой крови в завоевании Палестины и до того в Галлиполи — официальным актом Американской сионистской федерации по способствованию набору; твердой поддержкой Еврейского батальона представительными органами ишува с июня 1918-го по настоящее время; и наконец, что не менее важно, вашей собственной деятельностью в Палестине, где вы так открыто и так эффективно поддерживали кампанию по вербовке, а также высшей официальной декларацией на Лондонской конференции.
По официальным сообщениям, вы заявили во вступительном обращении 7 июля: "Я полагаю, что выражу пожелание Сионистской организации, если выскажу мандатным властям и администрации Палестины наши надежды и чаяние сохранить в Палестине Еврейский полк". Ничто из этих актов или высказываний никогда не было опровергнуто ни К.М. (комитетом по мероприятиям), ни конференцией.
Еврейский легион санкционирован всеми жизненно важными элементами в сионизме. Это убеждение было единственным основанием для моего вступления во Временный исполнительный комитет, и оно было поддержано единогласным постановлением на первом заседании предпринять официальные меры по сохранению и развитию еврейских частей. Но этот курс действий возможен, только если комитет открыто и честно проинформирует Сионистскую организацию, что таковы его намерения". И заявляя о своем уходе, он заключает: "Совесть не позволяет мне действовать по решающим вопросам от имени Сионистской организации, не познакомив ее с моими целями, и с ответственностью, ими налагаемой".
Вейцман, по дороге в Соединенные Штаты, отказался принять его отставку. В частном письме[857] он настаивает, что "нет фактически сильного разногласия в программе по всем вопросам", и обещает "изложить ясно мою платформу, на которой мы все объединились". Сделать это он обещает "от имени экзекутивы в циркуляре к членам АС (комитет по мероприятиям. — Прим. переводчика)".
И добавляет с теплыми личными нотками: "Наша долголетняя дружба — это взаимное доверие. Еще раз прошу вас именем дела и именем старой дружбы не делать шага, который всем нам вместе может причинить только тяжелое горе"[858]. Тем не менее за шесть дней до того, как Жаботинский отправил свое письмо об отставке, Вейцман, сообщая Белле о вступлении Жаботинского в Исполнительный комитет, добавляет, что он "все время брыкается ужасно, делает жизнь и спокойную работу почти невозможной и вот так двигается наша тележка: как католическая процессия!"[859]
Белла, несомненно осознававшая нетерпимость Вейцмана к какой бы то не было оппозиции и критике, получила совершенно случайно от Жаботинского представление, что означали на деле эти "брыкания". Через шесть дней после его письма Вейцману он пишет Белле, что его вступление в комитет было почти предотвращено из-за неспособности опубликовать руководящую программу. Этот вопрос был разрешен, пишет он, компромиссно: программа будет разослана членам Комитета по крупным мероприятиям и президентам мировых сионистских федераций[860].
Хотя Жаботинский отказался от мысли об отставке, документации о вышеупомянутом циркуляре нет; Вейцман отбыл в США. Тем не менее 31 марта, на 16-м заседании совета, Жаботинский призывает к подаче правительству ряда предложений:
1. Переформировать "Иудеев" в часть британской армии в Палестине.
2. Немедленно набрать 5000 солдат.
3. Зарплата солдатам и некадровым офицерам должна соответствовать шкале, принятой для предлагаемой палестинской милиции. Выплаты семьям должны быть отменены.
4. Сионистская организация берется внести вклад в содержание этих солдат, начиная с бюджетного года 1922 — 23, в размере суммы, покрывающей зарплату некадровых офицеров и солдат.
Сионистская организация готова рассмотреть вопрос об увеличении вклада с целью в конечном счете покрыть все расходы, кроме тех, которые связаны с material (оснащение)[861]