Вырвав железные прутья из забора вокруг здания, иммигранты отразили нападение, но появилась группа арабских полицейских и, опрокинув ворота, впустила чернь в здание. Под предводительством полиции началась бойня. Были убиты 13 евреев, в том числе одна женщина, и десять ранены.
Несмотря на прибытие к концу дня английских частей, нападения на евреев продолжались и на следующий день. Среди убитых оказался известный писатель Иосиф Хаим Бреннер.
Всего погибли 43 еврея. 134 были ранены. Британское руководство повело себя своеобразно, похоже на своих коллег в Иерусалиме в предыдущем году. Как и Уотерс-Тэйлор в 1920-м, губернатор округа полковник Старлинг случайно выбрал именно этот день для своего отсутствия, но вернулся через 3 часа после начала разгула. Начальник полиции (ответственный за своих вооруженных арабских подчиненных) вообще исчез на три дня.
Волна насилия нарастала. Поселение Кфар-Саба было разрушено полностью. Реховот атаковали арабы из соседней Рамле, тысячи громили деревню Гедера.
Самое тяжелое нападение пришлось на давнюю колонию Петах-Тиква — тысяч арабов из примыкающих деревень, действовавших под предводительством одного вожака. Горстка евреев, безнадежно уступая в численности, несколько часов отражала нападки черни; но при иссякавших запасах Петах-Тиква наверняка была бы разгромлена, если бы не прибыло подразделение британской индийской кавалерии и в последний момент не отразили атаку[867].
Сэмюэл отреагировал немедленно. Он продемонстрировал, что понял арабское настроение: объявил о приостановлении иммиграции. Были отправлены обратно даже те, кто уже находился в пути в Палестину. И чтобы полностью прояснить направленность этой меры, глашатай города Яффо был выслан на улицы нести вести убийцам.
Осажденную и растерянную от неожиданного и непредвиденного нападения, погруженную в траур еврейскую общину решение Сэмюэла наказать жертв повергло в ужас. Фактически он принял основное требование арабских агитаторов — закрыл ворота Палестины для евреев. Сам по себе чудовищный, этот акт был немедленно понят как зловещее предзнаменование на будущее.
Из Нью-Йорка расстроенный Вейцман выслал Исполнительному комитету в Лондон черновой текст телеграммы к Сэмюэлу. Он был выдержан в самых сдержанных тонах. Он опасался, что "запрет, хоть и временный, будет интерпретирован противниками как уступка насилию и отразится самым мрачным образом на еврейских настроениях. Я рекомендовал, чтобы Сионистская комиссия и остальные ни под каким видом не уходили в отставку, и не поддерживаю демонстрации". Вейцман призывал Сэмюэла открыть порты "в интересах всего, что дорого вам и нам"[868].
Его ошеломительное предложение, чтобы еврейские общины в Палестине и вне ее молча проглотили боль и позор, не было принято. Жаботинский телеграфировал ему не возражать против демонстрации. Исполнительный комитет уже санкционировал ряд демонстраций, и телеграмма Сэмюэлу была соответственно изменена.
Митинги и демонстрации протеста прошли в Палестине и во всем мире. Члены Сионистской комиссии и руководство ишува воздержались от подачи в отставку только под сильным нажимом Исполнительного комитета из Лондона. Исчезли все иллюзии относительно администрации. Письмо от доктора Эдера (занявшего снова свой пост ответственного по политике в Сионистской комиссии) отразило царящее ощущение нужды в решительных действиях как единственном выходе из непереносимой ситуации:
"Может быть, предпочтительно просить британское правительство отступиться, отказаться от мандата на Палестину, поскольку оно минимально не в состоянии выполнить его. Не просить ни одно государство взять на себя мандат, а оставить нас, евреев, разобраться с арабами.
По моим представлениям, у нас есть 10.000 мужчин, годных встать под ружье, и из них около 3 000 прошли солдатскую службу".
И хотя потери были бы неизбежны, Эдер считал, что евреи одержат победу и сумеют установить свое собственное правительство, "которое было бы так же справедливо к арабам, как и мандатное"[869].
Сионистский исполнительный комитет в Лондоне был осмотрительнее. На заседании политического комитета 19 мая присутствовали также лорд Ротшильд, сэр Альфред Монд и Джеймс Ротшильд. Поведение Сэмюэла подверглось резкой критике, но было принято единогласное решение, что "разрушительно предпринимать какие бы то ни было шаги, могущие привести к отставке верховного наместника"[870].
Жаботинский председательствовал на этом заседании: нет оснований полагать, что он не был согласен с принятым решением.
Помимо организации резких протестов, которые должны были быть доставлены Джозефом Коуэном и Самюэлем Ландманом (секретарем организации) секретарю по колониям Уинстону Черчиллю, Жаботинский был крайне озабочен безопасностью ишува, и главенствующим стало ощущение необходимости возродить легион.
Относительно Сэмюэла вспыхнувшее было осуждение несколько охладил прибывший в Лондон Шмуэль Толковский. Он выдвинул предположение, что вина была не столько Сэмюэла, сколько командования армии в Каире, которое заменено не было. Согласно Толковскому, Сэмюэл обратился к Конгриву с просьбой принять жесткие меры против арабов, и генерал отказался, заявив, что такие меры приведут к "восстанию". Если принять эту версию, то вставал вопрос о годности Сэмюэла для занимаемой должности: учитывая известный антисемитизм генерала Конгрива и его ставки, последний мог диктовать губернатору или отменять его решения. Действительно, Жаботинский, рассказывая Белле об отчете Толковского, добавляет: "Помимо же этого, Сэмюэл — пустое место"[871]. Но феномен Герберта Сэмюэла был куда сложнее.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
СРЕДИ историков и летописцев того периода существует тенденция описывать беспорядки 6 мая 1921 года как причину и отправной момент отхода Сэмюэла от сионистского кредо, начало процесса приспособления к арабскому подходу, ставшего в конце концов характерным для его правления. Это глубокое заблуждение. Тем не менее оно пронизывало весь сионистский истеблишмент того времени. Вейцман в телеграмме из Нью-Йорка взывает к Сэмюэлу открыть порты Палестины "во имя всего, чем дорожим вы и мы". Но уже в то время Сэмюэл далеко отошел от этих интересов; и хотя не все признаки этого проявлялись публично, достаточно много в его поведении заслуживает пересмотра и переоценки.
Он подал Вейцману ранний сигнал в марте 1920 года своей паникой: "слабый, испуганный и трепещущий" — таким он был, получив известия о двух арабских демонстрациях в Иерусалиме. "Ему понадобится большая встряска, — пишет Вейцман Вере, — прежде чем он поймет реальность ситуации".
Память об этом инциденте, возможно, стерлась волной эйфории от самого факта назначения на пост верховного наместника — еврея. Этот феномен, по-видимому, ослепил и Жаботинского, скрыв явно неожиданное поведение Сэмюэла в первые же дни и недели его администрации: он не предпринимал ничего для ее очистки от антисионистских и антисемитских элементов.
Он ввел одного просиониста, друга Вейцмана, на вновь созданную должность гражданского секретаря администрации (фактически своего заместителя) мягкотелого, неагрессивного Уиндама Дидса. Но все старшие по чину чиновники, состоявшие на службе к его прибытию, остались на местах. В информации об известных противниках сионизма и Декларации Бальфура он не нуждался. Они были ему хорошо известны. Он был прекрасно осведомлен обо всей информации по этому вопросу, полученной Сионистской организацией. Г. Сэмюэл сам был так рассержен антиеврейским поведением самого высокопоставленного из них, губернатора Иерусалима Рональда Сторрса, что уже в 1919 году обратился к сэру
Рональду Грэхему в Иностранном отделе с жалобой. Теперь же без малейшего упрека он восстановил его губернатором Иерусалима, вызвав у пораженного Сторрса цветистые, благодарственные фразы за доверие и веру в него Сэмюэла. Но будучи тонким и расторопным человеком, Сторрс тотчас использовал выгодное отношение, пожалованное ему этим робким еврейским начальником. В свое благодарственное письмо он также включил и нападки, в равной степени вдохновенные и лживые, на критику в его адрес комиссии по расследованию погрома 1920 года. Сэмюэл, обязавший себя относиться к Сторрсу как к человеку, невиновному в своем поведении по отношению к еврейскому населению, теперь помог ему отвести все обвинения, выдвинутые комиссией: переправив письмо Сторрса в Лондон, он нашел нужным приложить собственные выражения поддержки.
Поведение Сэмюэла в первые недели на его посту сделало совершенно очевидным для Сторрса и по, существу, для всех чинов в администрации, что он не намерен поддерживать принцип, по которому слугам правительства Его Величества надлежит действовать в согласии с политикой правительства. Напротив, враждебность к сионизму и антиеврейские действия не служат преградой к доверию начальства и, следовательно, к продвижению. Более того, уже в этот период Сторрс обрел явное духовное влияние на Сэмюэла. Иначе было бы непостижимо, как ему удалось провести на ключевую позицию в администрации беззастенчивого антисиониста, к тому же — махрового антисемита.
Предстояло назначение на пост политического советника. Чиновник из Иностранного отдела, рекомендованный Дидсом, оказался не готовым принять назначение. Сторрс незамедлительно предложил Сэмюэлу назначить некоего Эрнста Татэма Ричмонда. Ричмонд не являлся политическим деятелем: он был по профессии архитектором и его единственный опыт государственной службы был в области реставрации старых зданий. Но он был давним другом Сторрса. Они квартировали вместе в Каире и теперь снимали вместе дом в Иерусалиме. Сэмюэл без промедления рекомендовал в Иностранный отдел назначение Ричмонда, и в октябре 1920-го он занял этот пост.