в) Конференция, отвергая само предположение, что в действиях Жаботинского было что-либо аморальное, заявляет, что Жаботинским двигала исключительно обеспокоенность судьбой еврейского населения, подвергавшегося в прошлом не раз погромам и бойне во время военных действий на Украине.
Заключительный параграф гласил: "Настоящая конференция придерживается мнения о необходимости продолжения В. Е. Жаботинским плодотворной сионистской деятельности на занимаемом им посту"[934].
Второй обоснованной причиной для критики соглашения были опасения, что в результате его подвергнутся преследованиям властей сионисты в Советском Союзе. На это Жаботинский дал категорический ответ с самого начала. В письме к своему другу Меховеру вскоре после начала враждебной кампании он заявляет: "Советское мщение меня не волнует. Я не верю, что это произойдет, но даже если это и случится, его нельзя брать в расчет. Не понимаю, как можно принимать во внимание 100 арестов и 10 казней, когда мечтаешь — с основаниями или без — предотвратить, хотя бы частично, 10.000 смертей от погромов. И если уж так суждено, что Спэр[935]или X. будут арестованы, я буду очень сожалеть, но пусть остаются под арестом. Они не первые, попавшие под арест. Такое отношение может оказаться для тебя, боюсь, огорчительным, но я от него не отступлюсь. Когда я вел пропаганду за легион, меня тоже старались испугать разговорами о погромах в Палестине[936].
Более того, по мере роста атак, он заверяет Тривуса — друга со времен самообороны в Одессе, — что не позволит себе поддаться на провокации. "Просто смешно думать об отставке. Я не только не подам в отставку, но даже не рассержусь и не начну никого называть дурными именами. Когда облаивание прекратится, я напишу две статьи в академическом стиле. Одна будет называться "О пользе жандармерии", другая — "Исполком и локальная политика"[937].
И действительно, единственными призывавшими наказать сионистов за деятельность Жаботинского, были злостно антисионистские коммунисты-евреи, знаменитая Евсекция. Ее идишистский орган "Эмес" ("Правда") напечатал материалы под типичной для них газетной шапкой: "Сионисты всаживают нож в спину Революции. Жаботинский вступает в союз с Петлюрой в войне с Красной армией".
Официальный орган комиссариата по национальным меньшинствам подключился к нападкам и призвал советское правительство "ликвидировать сионистскую контрреволюционную гидру" и начать с запрета на спортивную организацию "Маккаби".
Советские власти, однако, отреагировали не больше, чем Жаботинский. Правда, глава организации "Маккаби" Ицхак Рабинович был вызван в штаб ЧК. Состоялась длительная дискуссия о сионизме, погромах, обороне, большевизме, Жаботинском, Петлюре и на родственные темы. Рабинович, человек гордый и независимый, заявил своим собеседникам, что "Маккаби", пока еще легальная организация, находится в ведомстве отдела физкультуры и военной подготовки молодежи советского министерства обороны, и предложил передачу вопроса в эту инстанцию.
Его предложение было принято, и его впоследствии вызвали на заседание специального следственного комитета-тройки. По рассказу Рабиновича, написанного много лет спустя, комитетская тройка сначала на расследовании скучала. Им не попались зажигательные заголовки и статьи. Все, что они усматривали в деле, выглядело местным эпизодом в Галиции. Более того, к тому времени все предприятие Петлюры было уже ликвидировано. Они с готовностью согласились с тем, что Жаботинский не возглавлял организацию "Маккаби" в России и на Украине и что он подписал соглашение со Славинским, не советуясь с ними. Тем не менее, пишет Рабинович, "я не хотел прятаться за чисто формальные соображения и был готов рассмотреть вопрос по существу". Он обратил внимание комитета на то, что Жаботинский стремился "спасти украинских евреев от новой бойни в случае, если Петлюре удастся занять какие-нибудь поселки с еврейским населением. Если бы я был на месте Жаботинского, я поступил бы так же. У вас, таким образом, есть моральное право отдать меня под суд".
Тогда комитет подробно рассмотрел соглашение Жаботинского — Славинского. В конце концов он оправдал "Маккаби" и добавил: "То, что соглашение между Жаботинским и Славинским могло быть мотивировано с еврейской стороны контрреволюционными намерениями, видится неправдоподобным; можно заключить, что оно было вызвано исключительно страхом погромов и новых побоищ".
И еще раз, спустя четыре года, еврей-ренегат попробовал убедить еврейские органы, что сионисты сотрудничали с Петлюрой и другими антисоветскими элементами. Некто Дривас, сотрудник ГПУ, ведавший российскими тюрьмами, выступил с заявлением во время переговоров советского правительства и представителей сионистского движения в России. Целью переговоров было найти пути к сосуществованию (чего не произошло). Рабинович входил в состав сионистской делегации.
"В нескольких словах, — пишет он, — я обрисовал Смидовичу, вице-президенту Советской республики, и Менжинскому, начальнику ГПУ, детали расследования военной комиссией четыре года назад и ее заключение. Мой отчет был замечен. В течение двух с половиной часов дискуссии и дебатов этот вопрос больше не поднимался".
Таким образом, скупо комментирует Рабинович, благоприятным результатом гневных выкриков и стенаний Евсекции было то, что "никто не оказался задет"[938].
Одно истинное мнение сионистов России по поводу соглашения было выражено на конференции левой "Цеирей Цион". Эта организация вела опасное подпольное существование, но когда в апреле 1922-го г. она провела секретную конференцию в Киеве, одним из вопросов на обсуждении было соглашение.
Для составления проекта резолюции был сформирован политический комитет. Писал его делегат Барух Вайнштейн. Он только успел закончить, выразив поддержку действиям Жаботинского, как на конференцию ворвались агенты ЧК. Все участники были арестованы. Вайнштейну удалось порвать проект, но чекисты изъяли клочки прежде, чем он успел их проглотить.
Вейцман и двое соратников — Иосиф Дриэль[939] и Давид Бар-Рав-Хай[940] — рассказали Шехтману об этом тридцать лет спустя.
Чекисты, вспоминали они, сумели восстановить по кусочкам текст Вайнштейна; арестованные делегаты, которые обвинялись в нелегальных политических контактах, ожидали, что соглашение будет использовано в суде для доказательства их вины, что могло привести к тяжелому наказанию.
Кое-кто предложил выйти из положения, осудив Жаботинского, но Бар-Рав-Хай настоял, что, не делая добровольно никаких заявлений, им следует поддержать Жаботинского, если поднимется этот вопрос. Наконец они выработали общее соглашение: обвиняемые не затронут этот вопрос, и, если он будет поднят прокурором, они разъяснят, что конференция не выразила своего мнения. На суде, организованном спустя четыре месяца, этот вопрос даже не упоминался[941].
Тем не менее, левое крыло сионистов годами винило Жаботинского. Соглашение стало удобным поводом для выражения враждебности, вызванной совершенно другими причинами и которой еще предстояло привести к серьезнейшим последствиям в жизни сионистского движения и еврейской общины в Палестине.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
ЕСЛИ построить график, отражающий теплоту взаимоотношений Жаботинского и Вейцмана, он продемонстрировал бы, что от нижней точки летом 1920-го, когда Жаботинский сидел в тюрьме в Акре, она возросла по прибытии Жаботинского в Лондон и их встрече и достигла пика в Карлсбаде. После этого начался разлад.
Приняв предложение Вейцмана войти в директорат "Керен а-Йесод" и в состав Временного исполкома Сионистской организации, Жаботинский осознавал, что должен будет смириться с некоторыми неудобоваримыми решениями — цена, которую придется платить за гарантированную поддержку исполкома в осуществлении главнейшей задачи: борьбы за воссоздание легиона. Более того, разделяя озабоченность Вейцмана финансовыми трудностями организации, неумолимо тормозившими созидательную работу в Палестине и даже грозившими ее будущему, он получал возможность внести свой взнос в жизненно важную деятельность по сбору фондов.
Сделав выбор и получив заверение в выполнении его условий, которые, как Вейцман объяснил комитету по мероприятиям, совпадали с его собственными взглядами и потому были совершенно приемлемыми, Жаботинский публично скрупулезно придерживался выработанных позиций. Да и в частных письмах к Вейцману ничто не свидетельствует о дисгармонии. Так, в Карлсбаде (где Вейцмана сурово раскритиковали за примиренчество с уклонениями англичан от Декларации Бальфура) Жаботинский выразил недвусмысленную и красноречивую поддержку Вейцману, хотя и избегал публичного обсуждения отношений с Великобританией.
Его наверняка коробило, что Вейцман не критиковал Самюэла. Нет свидетельств, что Жаботинскому было известно о корректировке Вейцманом обращения Сэмюэла к конгрессу.
Зачитанное Соколовым, оно гласило: "Шлю сердечные приветствия Сионистскому конгрессу и счастлив, что обстоятельства позволили его созыв. Я верю, что его решения будут способствовать прогрессу и гармонии в Палестине, что представляет собой цель моих непрестанных усилий"[942].
Полный же текст содержал вызывающий, даже оскорбительный параграф:
"Существует необходимость в политических постановлениях и в речах, на деле могущих убедить существующее нееврейское население страны, что успех сионизма представляет собой для них новые возможности, а не ведет к их уничтожению. До сих пор курс, которому следует сионистское движение, не сумел поддержать эту идею, что привело к торможению прогресса в Палестине