учитывая Яффские беспорядки (курсив автора), только евреям должна быть доступна привилегия военной службы в Палестине, арабы же лишились права ношения оружия. Такого рода заявления не способствовали возобновлению дружеских отношений между евреями и арабами"[953].
Не упомянула комиссия и о том, что перед Яффскими бунтами — как подчеркивает Жаботинский в письме в "Таймс" — еврейское мнение поддерживало план о смешанной арабо-еврейской жандармерии и что требование, чтобы арабам не выдавалось оружие, стало следствием, а не причиной бунтов.
И действительно, Жаботинский проинформировал отдел колоний 25 апреля о согласии сионистов, а после бунтов объявил причину пересмотра этого решения.
Отдел колоний бурно отреагировал на показания Эдера. Это отражено в пространном донесении от Г.Л.М. Клаусона, писавшего, что обсудив "неосмотрительность" Эдера, они пришли к общему согласию: "В интересах Палестины было необходимо попытаться добиться от Сионистской организации какого-нибудь отмежевания от взглядов, им выраженных". Он продолжает, подчеркивая, что поскольку Сионистская организация — демократический и не централизированный орган, ее руководство "опасно зависит от экстремистов, подобных Жаботинскому и его последователям".
Он повторил предание о том, что "фактически они приняли Жаботинского в исполнительный совет в прошлом году, потому что надеялись, что, приняв важный пост, он может обрести какое-либо чувство ответственности. Этот подход, к несчастью, не оправдался, и он остается все так же безответственным. Не приходится удивляться, что арабы всегда готовы принимать его дикие высказывания за подлинную политику СО. Я, таким образом, поддерживаю политику культивации разногласий между доктором Вейцманом и экстремистами и, по возможности, поощрения вывода их из Сионистской организации".
Клаусон припоминает "время от времени неосмотрительные высказывания" самого Вейцмана. Одно из таких высказываний, подчеркивает он, "к несчастью, сходно с клише "Палестина такая же еврейская, как Англия английская"; но он призывает Вейцмана простить. "Нам гораздо предпочтительней присыпать его землицей и попытаться о нем забыть, чем стараться, чтобы он взял свои слова обратно и тем самым вызвал в СО кризис, единственным результатом которого будет захват Сионистской организации экстремистами".
В дополнение он вносит практическое предложение: в письме, которое следует отправить Вейцману, "следует сконцентрироваться на неосторожных высказываниях доктора Эдера и экстремистов и постараться получить от СО не полную декларацию сионистской веры согласно речи верховного наместника от 3 июня, чего, по моему убеждению, мы никогда не добьемся, но отмежевание от различных высказываний доктора Эдера и других подобных ему экстремистов". Таким образом, завершает Клоссон, "мы оставим официальную политику СО в значительной мере такой, как формулировал верховный наместник"[954].
Вейцман же, весьма далекий от готовности согласиться или приспособиться к речи от 3 июня, не только выступил против нее со всей серьезностью, но и воодушевленно оправдал заявление, сделанное комиссии Эдером. Он пишет Дидсу:
"Желали ли они, чтобы он сказал правду? Хотели ли они, чтобы он заявил, что евреи не стремятся стать большинством в Палестине? К чему же еще тогда мы стремимся? Разве не заявил то же самое каждый англичанин, француз или еврей, каждый британский государственный деятель, публично сотни раз?
Что еще может означать национальный очаг? Теперь цепляться за туманную фразеологию смысла не имеет. О чем идет вся эта борьба? О том, чтобы создать еще несколько отдельных колоний и принять еще 2.000 халуцим? О чем все наши труды? Если не существует идеала воссоздания еврейского государства, наши халуцим могут отправиться за меньшую цену и с лучшими перспективами на материальное процветание в Америку, Австралию или Аргентину".
Защищая Эдера, чей грех в глазах комиссии состоял в поддержке взглядов Жаботинского, и недвусмысленно осуждая отчет комиссии Хейкрафта, Вейцман сообщает Дидсу, что по существу принимает одну часть отчета: его атаку на Жаботинского.
"Я не оспариваю, — пишет он, — их доводы против Жаботинского и даже Сайдботама, но не понимаю, почему они придают такую важность заявлению доктора Эдера"[955]. На первый взгляд это выглядит как необъяснимое предательство по отношению к коллеге. Как можно было согласиться с доктором Эдером и тем не менее, намекать, что взгляды Жаботинского не подлежат защите? Более глубоким вопросом является следующий: как мог Вейцман притворяться, что заявления Жаботинского не были правомерными выражениями официальных сионистских взглядов? Письмо Жаботинского в "Таймс" являлось изложением взглядов и позиции исполнительного совета. Даже если бы Вейцман не был согласен со взглядами, за которые Жаботинского атаковала комиссия, это было бы и должно было быть внутренним делом, подлежащим разбору в самом исполнительном совете, а не распространению вне его. Фактически, конечно, о разногласии между ними по этому критическому вопросу ничего известно не было. Чем же объясняется, что Вейцман принял сторону комиссии против Жаботинского? Логическое объяснение существует.
Как подтверждают британские архивы, с того самого момента в 1919 году, когда Клейтон убедил Вейцмана "вывести" Жаботинского из Сионистской комиссии, из авторитетных сионистских источников к британским официальным лицам поступали сведения, дискредитирующие и очерняющие Жаботинского. Дидс на деле был одним из первых получателей подобной информации. Когда Эдер после беседы с Жаботинским в тюрьме Акры неосторожно и безосновательно заключил (в частном письме к Вейцману), что Жаботинский был "в патологическом состоянии", его суждение было немедленно передано Дидсу, тут же сообщившему об этом в Иностранный отдел.
Позднее поступило "открытие" от кого-то в сионистской верхушке, что Жаботинскому "было позволено" вступить в исполнительный совет, чтобы вселить в него "чувство ответственности".
Прямое заявление Вейцмана: "я не оспариваю их аргументы против Жаботинского" — не может быть понято иначе, чем нежелание с его стороны затрагивать злонамеренный образ Жаботинского, укорененный в воображении Дидса и его коллег. Он, без сомнения, знал и то, что Дидс послушно передает эту корреспонденцию в официальные папки.
Отравленное мнение Дидса о Жаботинском отразилось, как это бывает, в личной нелюбезности. Когда Тамар, сестра Жаботинского, еще не сумевшая к тому времени найти применение своим способностям, попросила Жаботинского связаться с Дидсом о возможности работы в административном аппарате, Жаботинский объяснил, что не мог писать Дидсу: тот "не ответил ни на одно из моих писем. Если бы я не был членом исполнительного совета, я бы не обращал на это внимания"[956].
В этот же период Вейцман повел себя нелояльно по гораздо более насущно серьезному вопросу. Он нарушил — опять негласно — соглашение, позволившее Жаботинскому войти в исполнительный совет и посвятить себя созданию и популяризации "Керен а-Йесод".
Весь октябрь ходили слухи об арабских планах возобновления беспорядков в годовщину Декларации Бальфура. 20 октября Жаботинский подал исполнительному совету меморандум, в котором отмечал, что "евреи оснащены для обороны только посредственно. Оружия, выданного правительством, до смешного не хватает, и оно низкого качества. Независимые усилия евреев по улучшению оснащения осложнены отсутствием необходимых средств и трудностями ввоза — осложнениями, арабами не испытываемыми. Следует подчеркнуть, что в подобных случаях недостаточная экипировка, возможно, хуже, чем ее полное отсутствие".
Соответственно он предлагал, чтобы исполнительный совет просил правительство "санкционировать вооружение евреев Сионистской комиссией под ее собственную ответственность, включая средства, требуемые для ввоза нужных материалов".
Во второй части меморандума он выдвигает соображение, что "опасность антиеврейских атак в Палестине должна будет рассматриваться по крайней мере на определенный период, как постоянная, и следовательно, необходимо представить поселенцам и потенциальным поселенцам все возможности для подготовки к обороне".
Таким образом, он предлагал, чтобы исполнительный совет:
1. Учредил в Палестине постоянную организацию по обороне.
2. Организовал особую подготовку к обороне для халуцим, во всех крупных иммиграционных центрах.
Наконец, настаивая на том, что эти предложения "всего лишь недостаточная замена настоящей оборонной структуры, представлять которую может только регулярный еврейский полк", он призывал снова подать британскому правительству проект о легионе, основывая его на принципе, что "солдаты завербуются без оплаты" и "Сионистская организация обязуется выплачивать 25.000 фунтов стерлингов в год на каждый батальон" на расходы по питанию.
Прекрасно осознавая, что правительство отклонило предыдущий проект, он продолжал руководствоваться принципом: не удовлетворяться отказом. Он понимал, что правительство может отклонить и этот проект, но, по его мнению, "каким бы ни было отношение правительства к возрождению еврейского полка в настоящий момент, нам чрезвычайно важно подать этот проект официально. Даже отклоненный, он повысит ответственность правительства за порядок в Палестине. В то же время сам факт подачи такого проекта был бы нашим лучшим — если не единственным — оружием для борьбы против убытков с компанией, которая, по всей видимости, будет играть заметную роль в следующих общих выборах"[957].
Исполнительный совет проект поддержал и постановил, чтобы Жаботинский вместе с Самюэло Ландманом, секретарем исполнительного совета подготовили предварительный текст меморандума правительству. Спустя четыре дня, когда Жаботинский доставил меморандум исполнительному комитету, Вейцман проголосовал против подачи его правительству и был поддержан Моцкиным и Соловейчиком; Соколов и Лихтгейм проголосовали с Жаботинским. Тогда был выработан компромисс: подать