Это мастерское, страстное и многое раскрывающее письмо, написанное в конце ноября 1921 года, осталось в бумагах Вейцмана. Черчиллю оно отправлено не было. И Вейцман так и не обратился с равной этому письму прямолинейностью к общественному мнению.
Как только Вейцман согласился представить меморандум Жаботинского в отдел колоний, Жаботинского немедленно направили в Соединенные Штаты, 5 ноября. Ему предстояло присоединиться к остальным членам делегации "Керен а-Йесод" — Соколову, профессору Отто Ванбургу, Александру Гольдштейну и полковнику Паттерсону. Паттерсон в тот период и до конца своих дней активно защищал сионистские идеалы.
"Я предпочел бы отчалить 12-го или позже, — писал Жаботинский Белле. — Сейчас 2 часа ночи. Аня пакуется, а я пишу письма". Тревоги и сомнения по поводу неожиданно уклончивого поведения Вейцмана в отношении легиона несколько рассеялись, и в блаженном неведении о том, что Вейцман намеревался сделать с меморандумом, он пустился в плавание на "SS Аквитании" в спокойном настроении. Он даже отправил с корабля в исполнительный совет письмо, выдвигая предложение о процедуре, которая может быть приемлема для англичан, по переводу сионистского взноса в британский военный бюджет[966]. Остальное время недельного путешествия Жаботинский коротал переводом "Ада" Данте на иврит. Эта работа наполняла его радостью, и он обещал себе продолжить работу и в Америке, "между заседаниями и кино"[967]. В Лондоне он стал ярым киношником.
В Штатах Жаботинский провел более семи месяцев. Через месяц он писал Белле: "Америка по сию пору не произвела на меня впечатления. Что-то вроде Одессы. Весь мир — что-то вроде Одессы". Его любовь к родному городу не ослабевала, но, в конце концов, от прославленного Нового Света можно было ожидать большей утонченности. Он нашел его "скучным". Его ощущение не изменилось и через месяц, он пишет Вере Вейцман: "Не видел еще здесь ничего такого, ради чего стоило переезжать океан. Правда, сионисты и митинги заслоняют всю перспективу, так что, может быть, и есть чудеса, которые мне не показывают. Но мне-то скучно и начинаю уставать"[968].
Это письмо и несколько писем к сестрам Берлин и к друзьям Израилю Тривусу и Йоне Маховеру — все, что сохранилось из частной переписки Жаботинского того периода. Не уцелело ни одно письмо к Ане. Из его отчетов в исполнительный совет ясно, что времени ни на перевод Данте, ни на хождения в кино у него не было. Встречи с общественностью, с местными группами и комитетами, долгие часы в поездках, в поездах из города в город, разбросанных по просторам великого континента, шли в напряженном темпе. Он не щадил себя. Он не стал оратором, пренебрегающим черной работой по организации сборов фондов местным общинам. Напротив, Жаботинский вскоре проанализировал методы и литературу кампании и серьезно потрудился, чтобы убедить американское руководство ввести в обиходную рутину кардинальные изменения. Прослышав об оригинальной системе, учрежденной мормонами для сбора налогов, обеспечивающих их социальные услуги, он отправился в Юту изучать ее и убеждал "Керен а-Йесод" принять такую же[969].
В первом подробном отчете в Лондон Жаботинский утверждает, что существует возможность достичь цели — 9 млн долларов, — но он считает необходимым изменить систему по сбору средств. "Это все та же старая ошибка, — пишет он, — с которой нам приходилось сражаться и в Англии: полагаться на пропаганду, общественные митинги и банкеты вместо личного обхода. Весь наш здешний опыт демонстрирует, что в Америке, больше, чем где бы то ни было, эти методы охватывают только периферию еврейства".
Американские сионисты вводить перемены не торопились. "Я внес много предложений, и в письменном виде, и устно, в самых умеренных тонах дружеского совета, но ни одному из них не последовали. Думаю, что этот же опыт разделяют и остальные члены делегации. Боюсь, что правление "Керен а-Йесод" здесь слишком громоздко для быстрых решений, и никакая реорганизация не поспособствует улучшению его эффективности, если не будет какой-то инстанции, чьи рекомендации будут восприниматься как приказ"[970].
Он еще более настойчив: "Работой здесь я и доволен, и разочарован. Доволен в том, что касается делегаций, митингов, энтузиазма. Митинги снабдили определенной суммой, достаточной для текущего бюджета. Под большим вопросом остается здесь сбор от двери до двери. Без этого ничего не выйдет. В провинции это более или менее происходит; но я беспокоюсь за Нью-Йорк и Чикаго. 11-го возвращаюсь в Нью-Йорк и потребую полной реорганизации кампании. Если удастся, убежден, что мы мобилизуем в 1922 г. достаточно, чтобы покрыть бюджетные расходы до конца 1923 года (около одного с половиной млн. фунтов)"[971].
Его настроение переменчиво. 25 февраля он пишет Вейцману: "Подготовка кампании в Нью-Йорке проводится разумно. Тридцать женщин подготовили 150.000 адресов, в конце марта мы начнем обычную вербовочную кампанию для 3000 добровольцев-сборщиков; каждый адресат получит информацию и личное письмо; важным лицам нанесут визит особые, умудренные опытом сборщики; будет подготовлен ряд ланчей с бизнесменами, на 10–12 человек. Кампания начнется 15 апреля. В Чикаго, где мы начнем 19 марта, подготовка менее детальна, но сбор от двери до двери планируется. В целом буду очень удивлен, если нам не удастся собрать сумму, достаточную с честью закончить этот год; но возможность, что мы получим больше, вполне досягаема"[972].
Его настроение изменилось через две недели. Белле он пишет из Питсбурга: "Деньги будут, но меньше, чем надо. Организация слабая и бестолковая, иначе можно было бы собрать сколько угодно — беспредельно. Я охрип, устал и рвусь сбежать"[973].
В том же ключе и письмо Белле от 23 мая: "Наши усилия успехом не увенчались. Собранная сумма будет ограниченной".
И результаты действительно не увенчались успехом. Было собрано всего полмиллиона фунтов. Но кампания очевидно заложила фундамент и механизмы для последующих лучших результатов.
Жаботинского вдохновило то, что группа Брандайза, отделившаяся от Сионистской организации, пользовалась гораздо меньшей поддержкой общины, чем полагали в Европе: "меньше одного процента"[974]. Было странно, что Брандайз и его единомышленники не пересмотрели причины своего разрыва с Сионистской организацией, — философскую позицию, что организации следует прекратить политическую деятельность и сосредоточиться на экономической. Даже майские события, разрушительное выступление Сэмюэла 3 июня, агония ишува и неослабевающее политическое наступление на сионизм в Великобритании не повлияли на их гротескную позицию. Жаботинский горячо симпатизировал их призыву к развитию частной инициативы в экономике, но как можно было надеяться на процветающий и значительный частный сектор в инфраструктуре, которую могли обеспечить только общественные фонды? Более того, в Палестине, где каждый крупный экономический проект зависел от согласия правительства, возможно ли было думать об экономическом развитии отдельно от политической деятельности, vis-a-vis администрации, к тому же и враждебно настроенной?
Не менее удивительно и то, что судья Брандайз не смог подняться над политическими разногласиями и воспользоваться возможностью, представленной визитом Жаботинского, для наведения мостов — после его резкого, даже оскорбительного обращения с Жаботинским, когда тот в 1919 г. привлек внимание Брандайза к откровенным проявлениям антисемитизма в британской администрации и нарастанию угрозы арабского насилия. Спустя меньше года худшие страхи Жаботинского сбылись, еврейская община заплатила горькую цену, и сам он вынес на своих плечах немалую долю этой расплаты.
Со стороны Брандайза признание своей грубой ошибки и даже извинение за прошлую грубость было бы шагом минимальной вежливости.
Жаботинский скрупулезно воздержался от критики в адрес брандайзовской группы и поистине приложил усилия к сближению с ними.
В личных контактах с некоторыми ее членами, в особенности с судьей Джулиеном Маком и раввином Стивеном Вайсом, работавшим в Вашингтоне, чтобы ускорить утверждение мандата американцами, он попытался добиться регулярного координирования их усилий с усилиями Сионистской организации. В этом он не преуспел, но несомненно добился некоторого улучшения взаимоотношений.
По всем свидетельствам, его личный успех был триумфальным. Паттерсон сопровождал его в большинстве его публичных выступлений. С их прибытием в города Центрального Запада, "элемент романтики, — писала "Новая Палестина"[975], - вошел в более или менее прозаичную жизнь евреев. Эта двойня представляет собой энергичный и воинственный аспект еврейского национального возрождения. Их призыв имеет эффект, который эти двое заслуживают как личности и как само их дело".
Жаботинского очень радовал прием, оказанный делегации, которую он описывал как "пользующуюся популярностью и симпатией". В письме к Лихтгейму он описывает стратегию публичных митингов: "На митингах, где цель — сбор фондов, необходима "звезда", с выступлением после сбора, иначе публика выходит из зала. Только первостепенные "звезды" годятся на это. Мы теперь используем Паттерсона, и с большим успехом. Я призываю к пожертвованиям, потом начинается сбор, и никто не уходит, потому что все ждут речи Паттерсона".
Его способность заворожить англоязычную публику оказалась равной эффекту на русском. Еврейская пресса, и англоязычная, и идишистская, была покорена. Майор Вайсгал, в то время центральная фигура в американском сионизме, вспоминая тридцать лет спустя речи Жаботинского, описывает его как "оратора уровня Аристида Бриана"