В тот же день он упоминает о миссии Ричмонда в письме Дидсу; но в нем он раскрывает, что Ричмонд числит Дидса в числе поддерживающих его предложение.
"Не могу поверить, что это так", — пишет он и снова предупреждает об эффекте такого шага в отношении мандата и о гневной реакции "по всему еврейскому миру"[988].
Взволнованный всерьез, он телеграфирует Соколову и выражает подозрение, что сам Сэмюэл числится в покровителях Ричмонда[989].
На первый взгляд кажется странным, что шесть месяцев спустя после отказа Черчилля более скромному проекту Сэмюэла — нейтрализовать 4-ю статью, установив параллельное арабское правительство, — высокопоставленный чиновник из Иерусалима выступит наперекор этому отказу с более радикальным предложением вообще убрать из текста 4-ю статью.
То, что Ричмонд счел такой шаг возможным и свое предложение приемлемым, иллюстрирует текущую и усиливающуюся эрозию сионистской позиции в Лондоне. В Великобританию к тому времени прибыла арабская делегация, объявившая своей целью убедить правительство отказаться от Декларации Бальфура. Этого они не добились, но получили значительную поддержку от британских антисионистов и, как результат, большее внимание прессы к нападкам на сионизм и политику Бальфура. Именно тогда-то (15 ноября) и лордом Сиденгамом, лидером антисионистской кампании, был организован публичный обед в их поддержку. Там-то и собралась значительная группа британских общественных деятелей, которые еще накануне входили в военную администрацию Палестины.
Вейцман описал этот ланч на следующий день в письме к Шакбергу как "откровенный скандал с правительственной точки зрения. Присутствовали шесть или семь высокопоставленных государственных чиновников, занимавших ответственные посты в палестинской администрации и открыто продолжающие антисемитскую, антисионистскую и антиправительственную политику. Это вопиющий случай политического саботажа, длящийся уже много лет. Если эта политика самотека и безразличия будет продолжаться, в Палестине произойдет несчастье, и, возможно, Декларация Бальфура окажется потоплена в еврейской крови"[990].
Однако в атмосфере, постоянно отравляемой противниками сионизма, и спустя всего несколько недель после опубликования отчета Хейкрафта со стороны Ричмонда и ему подобных логично было предположить, что правительство окажется, наконец, склонным к подрыву Декларации Бальфура, если и не к формальному от нее отказу.
Но не только антисионистская атмосфера Лондона вдохновила Ричмонда, — его поддерживали, даже поощряли из Иерусалима: Сэмюэл, правда, в ответ на протесты Вейцмана, заверил, будто уточнил у Дидса, что тот не обсуждал этот вопрос с Ричмондом и "ясно, что Ричмонд выражает целиком свое собственное мнение"[991]. Несмотря на заверения Сэмюэла, именно Дидс, а не Ричмонд первым выступил с предложением и направил его в отдел колоний. Приезду Ричмонда в Лондон предшествовало письмо от Дидса к Шакбергу с недвусмысленным призывом убрать 4-ю статью из мандата. "Только подобная решительная мера, — пояснил он, — может приостановить тенденцию к полнейшей потере администрацией арабских симпатий". Дидс поспешил снабдить Ричмонда рекомендательным письмом, характеризовавшим его как обладающего знаниями эксперта по положению в Палестине[992].
Прегрешения Сэмюэла стали тяжким бременем для Вейцмана. В своем письме Дидсу, включавшем интенсивную атаку на препятствия, чинимые администрацией евреям Палестины, он упоминает очередной удар, несущий потенциально далеко идущие последствия. Соглашение между Францией и Великобританией по разделу между Палестиной и Сирией в 1919 году предусматривало, что пограничную линию определит объединенная комиссия.
Представлять Великобританию был назначен полковник Стюарт Ф. Ньюкомб. "Полковник Ньюкомб отправляется провести линию согласно обычным правилам, но неожиданно уходит по касательной и готов передать весь клин Хуле французам, с полнейшим пренебрежением к сионистским интересам. Он делает это сознательно. Он понимает, что это удар по чаяниям сионистов, но вроде бы утешает нас, предлагая передать кусок Трансиордании, куда в настоящий момент евреи въехать не могут. Случайно мне становится известно о подобном проекте и я должен снова протестовать, цитировать конвенцию, вмешиваться в политику и оказываться в оппозиции к палестинской администрации"[993].
Однако в письме от того же дня к Эдеру он винит Сэмюэла: "Я поражен безразличием и бездействием, с которыми верховный наместник повел себя по этому вопросу и позволил Ньюкомбу себя запугать"[994].
И все же, несмотря на все возрастающее понимание Вейцманом той почти неизменно разрушительной роли, которую играл Сэмюэл, несмотря на разочарование, даже отвращение к Сэмюэлу, нашедшее выражение в его письмах к коллегам, ни намека об этом не проскальзывает ни в одном из его многочисленных писем к самому Сэмюэлу. То же письмо от 13 декабря, в котором он протестует против инициативы Ричмонда, он завершает: "Знаю, как глубока и непоколебима ваша приверженность идеалу, которым мы оба так давно дорожим".
Как раз в этот период Жаботинский приходит к выводу, что скрывать правду о Самюэле далее невозможно. Необходимо вывести эту проблему на всеобщее обсуждение. Последней каплей для него послужила реакция Сэмюэла на отчет комиссии Хейкрафта.
"То, что делает отчет тяжелым ударом, — пишет он из Нью-Йорка Сионистскому исполнительному совету 24 ноября, — это следующее письмо сэра Герберта Сэмюэла к Черчиллю: он рекомендует сей документ со всеми его намеками и откровенной клеветой как "очень тщательное и беспристрастное обозрение!" Эта похвала, естественно, отразилась в ответе Черчилля (что этот отчет был "чрезвычайно эффективно составлен, ясен и хорошо аргументирован")[995].
Эти два письма вместе представляют собой официальное подтверждение заключений комиссии и нанесут нам серьезный вред".
Жаботинский подчеркивает, что письмо Сэмюэла датировано 25 августа, до Карлсбадского конгресса, и продолжает: "Сожалею, что нам это не было известно в Карлсбаде. Если бы я знал тогда об этом, я взял бы на себя ответственность за подъем всего этого вопроса с Сэмюэлом. Но теперь считаю своей обязанностью осведомить, что границы оправданного терпения уже наступили и перейдены, и я официально призываю настаивать на том, чтобы против сэра Герберта Сэмюэла были предприняты решительные шаги. У нас нет права злоупотреблять доверием конгресса, поддерживая политику человека, открыто мобилизующего против нас общественное мнение Великобритании и арабского мира, заверяющего, что клеветнические обвинения, приписывающие нам "свирепость", "беспристрастное мнение", в довершение ко всей остальной его политике, хорошо каждому из вас знакомой". Он напоминает, что Карлсбадский конгресс принял решение отправить делегацию для предъявления Сэмюэлу претензий сути его политики и ее последствий и потребовать радикальных перемен. Делегации полагалось отчитаться затем исполнительному совету и комитету по мероприятиям. Прошло два месяца, и комиссия все еще не отправлена[996].
Отправлена она так и не была; следов какого-либо ответа на напоминание Жаботинского нет. Не упоминается оно и в протоколах заседаний исполнительного совета.
Во взаимоотношениях Жаботинского и исполнительного совета вырисовывается поистине поразительный феномен. За семь месяцев своего пребывания в США Жаботинский, следя за ходом событий на расстоянии, по прессе и частным сообщениям, отправил исполнительному совету ряд сообщений. Из более, чем двадцати заседаний исполнительного совета в этот период, упоминание о каком бы то ни было обсуждении его письма присутствует в протоколе всего лишь один раз. За этим единственным исключением и решением не предпринимать ничего по вопросу о соглашении со Славинским до его возвращения, контакты с Жаботинским касались только непосредственных финансовых и политических задач в Соединенных Штатах.
Отношение исполнительного совета к кампании, развязанной против него из-за соглашения со Славинским, Жаботинский считал непростительным. Из Милуоки он пишет сестрам Берлин: "Может быть, инцидент с Петлюрой послужит для меня предлогом оставить все позади, уйти в частную жизнь и писать романы. Но надежда слабая"[997].
20 ноября он отправил из Нью-Йорка в исполнительный совет требуемые документы. Он был полностью осведомлен о содержании и мотивах соглашения.
Ничего не препятствовало публичному заявлению в поддержку патриотического шага отсутствовавшего коллеги. Члены совета также были осведомлены о том, что согласно условиям резолюции конгресса, принятой за руководящий принцип задолго до дела Славинского, соглашение не входило в компетенцию ни Всемирного исполнительного совета, ни комитета по мероприятиям. Следовательно, Жаботинский не был обязан консультироваться с ними или даже ставить их в известность. На этих основаниях исключительно исполнительный совет мог бы отклонить требование предпринять шаги против Жаботинского. Наконец, вскоре стало очевидным, что предполагаемая неизбежность ответных мер, широко предвещаемая некоторыми из социалистов- сионистов, не имела под собой оснований. Таким образом, новость, которую в начале января получил от друзей Жаботинский, пребывавший тогда в Миннеаполисе, что исполнительный совет отложил принятие решения до его возвращения, вызвала у него растерянность. Это значит, пишет он Лихтгейму, что после такого тяжкого труда, "с частотой двух-трех выступлений в день, комитет по мероприятиям может выразить мне свое осуждение. Это глупо. Если в моей работе нуждаются, меня следует оставить в покое. Я, в конце концов, не обязан обсуждать это дело с комитетом по мероприятиям, но нейтральное отношение исполнительного совета становится неловким"