Это было преуменьшением, поскольку он терпел нападки и в части американской еврейской прессы, которая истолковывала молчание исполнительного совета в негативном для Жаботинского свете. Когда вслед за этим он получил официальное подтверждение решения исполнительного совета, он телеграфировал 13 января (из Канзас-Сити): "Телеграфируйте откровенно, собирается ли совет стоять за мной безоговорочно. Не вижу смысла трудиться рабски 6 месяцев с перспективой в конце сражаться с оппонентами в одиночестве. Ваш ответ предрешит мои действия"[999].
И эта телеграмма не обсуждалась советом. Кампании позволили вяло продолжаться. Однако Жаботинский на ответе не настаивал; в письме Вейцману спустя шесть недель, по возвращении в Нью-Йорк, он пишет в почти что легкомысленном ключе: "Что же касается моего друга Петлюры, у нас обоих хватает других дел и на него нет времени. Я принципиально отказываюсь обсуждать это с комитетом по мероприятиям"[1000].
Единственное письмо Жаботинского, которое, согласно протоколу, было обсуждено на заседании исполнительного совета, содержало подробный обзор обстановки по безопасности в Палестине и, опять-таки, просьбу представить конкретный план правительству. Угроза возобновления арабского насилия витала в воздухе постоянно. Она конечно же подогревалась и раздувалась британскими противниками сионизма и Сэмюэлом и его подчиненными. Тем не менее, как испытали евреи на своем опыте в апреле 1920 года, в мае 1921 года и во время третьего инцидента меньшего масштаба в Иерусалиме в ноябре (с четырьмя еврейскими человеческими потерями, но с пятью с арабской стороны), эта угроза была реальной. В феврале 1922 года лорд Нордклиф, первый газетный магнат, изобретший так называемую популярную прессу в Англии, владевший также ’Таймс" и бывший откровенным врагом сионизма, побывал в Палестине и во время пребывания в Иерусалиме снова обнародовал угрозу арабского насилия, за которую, естественно, евреи несли ответственность.
"Нью-Йорк Таймс" опубликовала предостережения Нордклифа, и американское руководство "Керен а-Йесод" обеспокоилось, что будет нанесен урон сионистскому делу.
Не игнорируя эти опасения, Жаботинский все же упомянул в письме к исполнительному совету от 14 февраля 1922 года, что угроза "будет смехотворной по сравнению с эффектом, производимым настоящим бунтом, когда он начнется. Я вижу положение в Палестине, с точки зрения безопасности, как практически отчаянное. Попытки сегодняшней администрации убаюкать арабов разбавленным интерпретированием Декларации
Бальфура потерпели поражение; не принесли плодов и сделки и подачки вроде "помилований" и обхождения всех законов; та же судьба постигла эксперименты с конституцией. Благодаря этой политике мы и сегодня имеем дело с той же самой чернью, готовой к грабежу и убийствам; и я спрашиваю и себя, и вас, видится ли вам хоть какая-то защищенность?"
Всем известно, пишет он, враждебное отношение британской армии, и отношение так называемой "новой жандармерии" от него ничем бы не отличалось.
"Зависимость от британских солдат, британских жандармов или "смешанной" местной полиции для наших колонистов означает зависимость от тех, кто их ненавидит. Палестинские евреи, тем не менее, хоть и вынужденные обстоятельствами принимать во внимание реальную ситуацию, давно пришли к выводу, что надежной может быть только еврейская оборона, и, как я понимаю, в стране прилагаются значительные усилия частным образом по организации таких независимых сил самообороны. Мне нет необходимости заверять вас в глубоком восхищении, с которым я отношусь ко всем такого рода попыткам, и последующие критические замечания не следует рассматривать как сколько-нибудь подразумевающие их недооценку".
И он в очередной раз объясняет, почему рассматривает с недоверием эффективность такой самообороны:
"Я хочу подчеркнуть свое глубочайшее убеждение, что организация по самообороне в условиях, существующих на сегодня в Палестине, является, во-первых, неадекватной и, во-вторых, представляющей опасность. Ее неадекватность очевидна. Евреям вообще не разрешено носить оружие, и поэтому их вооружение может быть только самым неравномерным. В результате евреи в лучшем случае будут вооружены так же хорошо или так же плохо, как окружающие их арабы.
И поскольку соотношение с арабами семь к одному, самооборона, в случае серьезной неприятности, может сослужить ценную моральную службу, но полагаться на нее для спасения ситуации нельзя.
Очевидно, что главным условием эффективности немногочисленной силы, противостоящей противнику с численным преимуществом, является преимущество в вооружении и превосходство в обученности. Если бы нам разрешалось ввозить в Палестину пулеметы, ружья, револьверы, автоматы в требуемых количествах; если бы нам разрешалось обучать все годное к службе население, чтобы обеспечить техническую готовность; если бы мы могли создать признанную организацию по самообороне, подчиняющуюся постоянному руководству и использующуюся согласно общему плану, — в таком случае дело было бы другое. При сегодняшнем положении дел наша организация по самообороне в Палестине обречена на провал при любом серьезном испытании.
Перед нами перспектива крупной попытки или цепочки мелких попыток повальной резни. Я знаю наизусть, как знает каждый, все обычные общие места о неизбежности борьбы и жертв для завоевания страны. Но это применимо только к случаям, когда население в угрожающей ситуации пользуется свободой организовываться и вооружаться. Наше настоящее положение, при котором ввоз оружия является преступлением, учения запрещены и даже действия с целью самозащиты во время погрома обречены на рассмотрение в уголовном суде, — где армия нас ненавидит, а местная полиция принимает сторону нападающих, — такое положение не имеет прецедента; и то, что мы с этим миримся, представляется мне пренебрежением нашим долгом, которое еврейский народ никогда не простит".
Обстоятельства вынуждали его, не в первый раз, к нелицеприятному, но логичному выводу:
"На протяжении месяцев я пытался сделать все возможное, чтобы убедить американских евреев мобилизовывать средства для Палестины, хотя моя совесть подсказывает, что нечестно заставлять людей возводить дома, которые, скорее всего, разрушат завтра же. И все же я свою совесть переборол. Но если мы просим о средствах, я требую, чтобы мы воздерживались от призыва к новым человеческим жизням, когда мы наверняка осознаем, что их безопасность не обеспечена. Всякое поощрение иммиграции в Палестину, пока нет гарантий безопасности, является преступным.
Я представил это мнение предыдущему исполнительному совету сразу же после погрома 1 мая 1921 года; я подчеркиваю его снова. После предупреждения Нортклиффа, со всеми его последствиями, мы обязаны приостановить иммиграцию и потребовать гарантий. Я вношу это как официальное предложение; и прошу поставить на голосование следующую резолюцию:
1. Всемирный исполнительный совет сионистов примет немедленные шаги по сдерживанию дальнейшей иммиграции евреев в Палестину, пока не будет гарантирована адекватная защита в стране еврейских жизней и имущества.
2. Исполнительный совет поставит в известность правительство Его Величества о принятом решении и потребует (не связывая этот вопрос с воссозданием Еврейского полка) официального разрешения на немедленную организацию частей еврейской самообороны с полными полномочиями на адекватное вооружение и подготовку, а также публичным признанием права на самозащиту согласно закону"[1001].
Вейцман немедленно выразил согласие с анализом Жаботинского.
"Я вполне вижу убедительность довода, рассмотренного в письме Жаботинского от 14 февраля". И, добавляет он, действительно, он телеграфировал Соколову и Жаботинскому, "что вам следует разъяснить широким массам американского еврейства, что эта пропаганда может привести только к одному, то есть к новой резне в Палестине, поскольку только таким образом отношение англичан может быть понято арабами".
Что касается конкретных предложений, выдвинутых Жаботинским, он писал: "Мы немедленно рассмотрим их тщательнейшим образом"[1002].
Действительно, исполнительный совет в тот день рассмотрел письмо Жаботинского. Протокол не фиксировал подробностей обсуждения. Отмечено только, что было принято решение дать ответ о принципиальном согласии совета с мнением Жаботинского и о передаче правительству его сути, но сами постановления в настоящий момент публиковать не следует[1003].
Жаботинский выразил "глубочайшее сожаление" о решении совета:
"Могу понять ваше естественное нежелание представлять правительству предложения, по всей вероятности обреченные на оппозицию бюрократов, особенно в настоящий момент. Но, по-моему, наша ответственность, связанная с этим вопросом, так огромна и, опасаюсь, может стать так ужасна, что у нас нет морального довода в защиту невыполнения нашего очевидного долга ради дипломатии или во избежание несправедливого и пустого упрека в "бестактности".
Он не знал, что вряд ли Вейцман мог представлять предложения Жаботинского британскому правительству. Менее чем за три месяца до этого он сам убедил правительство в том, что исполнительный совет не собирается принимать подобные положения всерьез. Но абсурдность простой пересылки сути его анализа правительству была ясна.
Он отмечает в дополнении: "Это едва ли соответствует шагам, которые следовало предпринять. Отправленное неподписанным, это заявление отправится в корзинку для бумаг; если послать его за моей подписью, это предрешит всю проблему в глазах тех чиновников отдела колоний, которые, может быть, его прочтут.
Благодаря событиям от 20 апреля 1920-го г. в Иерусалиме я слыву среди этих джентльменов легковозбудимым смутьяном, видящим опасность там, где ее не существует. Сам факт, что совет официально не присоединяется к моим опасениям и предложениям, послужит доказательством, что и по вашему собственному мнению они не заслуживают внимания".