Тем не менее он взялся за дело энергично, быстро находил посредников, будь то в Турине, Флоренции, Милане или Риме. Его принимали сенаторы и редакторы ведущих газет. Он действительно инициировал несколько редакторских колонок в поддержку сионизма. Он сделал три важных открытия. Первым стало то, что пресса в целом была попросту антисемитской. Вторым — что Ватикан пользовался большим влиянием на правительство, чем на прессу, и самое важное: итальянская оппозиция мандату проистекает от враждебности к Великобритании, а не к сионизму.
Это, пишет он Вейцману, ухудшает дело: "Все говорят: сионизм как таковой никого не интересует, ни за, ни против; на вас нападают, поскольку вы маскируете Англию". Это я слышал от сенатора Руффини, от барона Веносты, от де Цезаро, от людей в Tribune и Carriere gella Sera, от социалистов Модильяни и Челли, и т. д. и т. п. Челли мудро сказал: "Это для вас гораздо хуже, чем если бы был настоящий антисионистский настрой. В том случае все могли бы ответить и, возможно, разрушить обвинения, но что вы можете сделать, если вас секут из-за того, за что вы не в ответе"[1016].
И все же в конце концов он смог сообщить Вейцману, ссылаясь на барона Веносту, что итальянская оппозиция к мандату была преодолена.
Из Италии Жаботинский собирался вернуться в Палестину, но еще в Милане получил телеграмму от Вейцмана с просьбой отложить визит.
Фактически просьба была изложена в телеграмме от Дидса к Шакбергу, передавшему ее Вейцману. Дидс утверждал, что присутствие Жаботинского в Палестине в июле "поставит в неловкое положение"[1017]. Эдер выслал Вейцману срочную телеграмму с тем же увещеванием. Он опасался, как сообщил Вейцман Моцкину, "демонстраций и контрдемонстраций"[1018].
Жаботинскому, как видно, сообщили только, что Эдер телеграфировал Вейцману, но не о причинах[1019]. В конце концов, отсрочка имела свои плюсы: он смог получить удовольствие от нескольких недель очень необходимых каникул с Аней и Эри в своей любимой Италии.
Летние дни в Италии стали многослойной радостью для Жаботинского, отрешенного от постоянных забот. Это была Италия его беззаботной, свободно счастливой юности, когда его жадные ум и сердце обнаружили и были покорены столь многим, что прекрасно в западной культуре. Именно в Италии расцвел его собственный литературный дар. В путешествии с Аней воспоминания о его первом бегстве в Италию в дни их юной любви накатили ностальгией. И теперь, к тому же воспоминания и знания, накопленные им в Италии, он изливал уму своего двенадцатилетнего сына.
В эти дни в Турине, Милане, Флоренции и Риме Эри почувствовал воспитательный вкус отцовского чувства этой земли — ее искусства, архитектуры, истории, от древнего Рима через средневековую панораму к самым захватывающим страницам: истории героев его юности, Мадзини и Гарибальди. Эри был покорен не меньше и новым восприятием своих родителей. "Они вели себя как дети, — вспоминал он позднее, — и также вел себя я"[1020].
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
ИТАК, Совет Лиги Наций наконец утвердил текст мандата на Палестину во время пребывания Жаботинского в Италии. Отдавая себе отчет в его недостатках, он все же был переполнен удовлетворением от масштаба достигнутого и от содержавшейся в нем надежды на будущее. Вейцману он писал:
"Я очень внимательно перечитал мандат. Это великий и одухотворенный документ. Его недостатки видны, но ничто, ни единая фраза, не исключает при строгом правовом анализе возможности достичь наших самых далеко идущих целей, даже еврейское государство. Мандат — документ гибкий, чуть ли не идеальный для нашего заряда; охватить он может, что бы мы ни были готовы в него вложить и не надорваться".
И он воздает щедрую хвалу Вейцману:
"Вспоминая как все начиналось, в Манчестере и Тропе Правосудия, и как все это строилось, шаг за шагом, или было высосано из пальца одного человека, должен вам сказать, — при том, что позволяю себе думать, что кое-что в истории понимаю, — что как личное достояние это беспрецедентно"[1021].
В мандате Жаботинский видел два главных недостатка. Отсутствие права евреев участвовать в выборе верховного наместника, писал он, "свяжет наши руки по отношению к Герберту Сэмюэлу, и он этим воспользуется".
Беспокоила его и фраза в 4-й статье, которая признавала Сионистскою организацию Еврейским агентством, но с оговоркой: "пока ее состав и организация удовлетворительны с точки зрения мандатной власти". Это условие, беспокоился он, станет "источником неприятностей", поскольку дает возможность вмешиваться в еврейские внутренние дела чиновникам из отдела колоний.
Но — мандат "стоил" этих недостатков.
По поводу введенной в последнюю минуту в Мандат статьи № 25 он опасений не выразил. Она была маневром, позволяющим правительству отрезать Трансиорданию от Западной Палестины.
25-я статья гласила: "На территории, простирающейся между Иорданом и окончательно установленной восточной границей Палестины, мандатные власти будут уполномочены при согласии Совета Лиги Наций отсрочивать или воздерживаться от проведения в жизнь тех положений мандата, которые сочтут неприменимыми в существующих местных условиях, и сформировать управление территорией с учетом таковых местных особенностей, — при условии, что шаги, несовместимые с положениями параграфов 15, 16 и 18, предприниматься не будут"[1022].
25-я статья не заключала в себе ничего, что послужило бы предостережением для сионистов: "положения" мандата, которым предстояло быть "отсроченными" или "отведенными", относились именно к воплощению бальфурского обещания. Она предлагалась в качестве предварительного документа; ей еще предстояло обрести контекст. С позиций Лондона это являлось тактикой, необходимой британскому представителю в Лиге Наций: по понятным причинам было бы неловко объявить на сессии, что еврейский национальный очаг в Палестине, установлением которого исчерпывались причины для вверения мандата Великобритании, будет исключен по британским империалистическим соображениям из пока еще неочерченной, но значительной части мандатной территории. Это, решили британские тактики, можно отложить для следующей стадии, когда вся операция станет свершившимся фактом.
С тем же расчетом подошли, очевидно, еще более намеренно, к сионистам, прикладывавшим неимоверные усилия, часто "с подачи" британцев, чтобы добиться согласия разношерстных правительств на существующий неизменяемый текст мандата.
Ясно, что их старания и убедительность стали бы значительно слабее, если бы их осведомили, что у них заберут Восточную Палестину. И действительно, им было сказано, что в практической администрации по обе стороны Иордана будут различия, но и только.
На конференции в отделе колоний 24 апреля 1921 г. после того, как британское правительство решило исключить сионистские параграфы из текста мандата, Ж. Кауэн и Ландман поинтересовались, склонен ли кто-нибудь к ревизии проекта мандата. Майор Янг ответил, что такое намерение существовало: "Помимо прочего рассматривались два заключительных положения, одно для защиты британских офицеров по истечении мандата, и другое, уполномочивающее мандатное правительство вводить модификации, которые могут оказаться необходимыми в мандате в отношении Трансиордании. Положение о миссионерах [Положение 17] будет также модифицировано в направлении, желательном по меморандуму сионистов. Одно-два устных предложения также будут приняты".
Янг прекрасно знал о словах Керзона, что Восточная Палестина станет "арабской Трансиорданией". Этот подход уже был "задействован" в предшествующий месяц. Невинная фразеология его ответа явно предназначалась для введения в заблуждение и "усыпления" сионистов, беспокойство которых в тот период и надолго впоследствии было сконцентрировано на другом: на возобновляемой угрозе, что решающая 4-я статья может подвергнуться изменениям. Ни Жаботинский, ни его коллеги, не имея оснований опасаться, что их соглашению с Великобританией по Трансиордании что-либо грозит, независимо от административных вариантов, планировавшихся там, — никак не прокомментировали сообщение Янга.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
ВЫВОД Восточной Палестины из состава территорий, охватываемых Декларацией Бальфура, первым формальным шагом к которому было занесение в мандат 25-й статьи, явился злоупотреблением доверием и по сути обманом еврейского народа. Его преступность не меркнет от того, что в 1922 г. он прекрасно согласовывался с постепенным процессом "размывания" Великобританией Декларации Бальфура. К тому, что носило качественный характер разъедания обязательства, содержащегося в Декларации, прибавился — шаг за шагом — количественный элемент. 25-я статья была сформулирована осторожно. Не упоминалась Трансиордания — очерченной территории под таким названием не существовало. Напротив, поскольку Великобритания получила мандат на Палестину, с ее позиций было чрезвычайно выгодно внести ясность, что территория, упоминавшаяся в 25-й статье, является неотделимой частью территории под ее правлением. Таким образом, Трансиорданию описывали — и справедливо — как "территорию, заключенную между рекой Иордан и восточной границей… Палестины"
Когда проводилась в жизнь Декларация Бальфура, никто не рассматривал Иордан границей. Повсеместно считалось, что река протекает в центре Палестины. Откровенное исключение Восточной Палестины из Мандата превратило бы ее в "невостребованную" территорию земли и вдохновило бы французские посягательства на нее как на часть Сирии.
И действительно, шаги британцев в отношении Трансиордании возбудили подозрения французов, которые они и высказали. В ноябре 1921 г. посол граф де Сент-Олейр информировал Керзона, что Францией получена информация о намерении Сэмюэла отторгнуть Трансиорданию от Палестины и переформировать ее в протекторат под управлением Абдаллы.