Даже в этом случае шансы на получение согласия арабов с планами Жаботинского или любым подобным планом, были низки.
И значительно преуменьшались они решимостью, британских мастеров имперской политики, несмотря на шумную критику прессы, — удержать страну в своих хозяйских руках.
Возможно, что Абдалла сам затеял свои уступки сионистам только как средство давления на Великобританию с целью урегулировать его статус — что и было главной причиной его визита в Великобританию.
Словом, не случайно, что именно во время переговоров Абдаллы с сионистами британское правительство стало разрабатывать подход, удовлетворяющий его запросы. Не желая предоставить ему полную независимость, они все же согласились на признание "независимого конституционного правительства Трансиордании под управлением Его Превосходительства эмира Абдаллы ибн-Хусейна.
Некоторые из коллег Жаботинского по Экзекутиве, хоть и соглашаясь с большинством его предложений, относились скептически к эффективности заложенных в них "гарантий". Ответом Жаботинского было то, что ему не виделось никакого другого пути обеспечить "в человеческих рамках конституционную неуязвимость прав, необходимых для достижения целей сионизма". Он добавил, обрисовывая свое восприятие фактов, которого и впредь придерживался: "Единственной альтернативой, упомянутой в наших дискуссиях, было бы убедить британское правительство пожаловать "эмиру" финансовую субсидию под угрозой прекратить ее, если его политика нанесет урон сионизму; при таком условии мы можем позволить арабам составлять большинство в правительстве, в законодательных органах и в местной армии. Не думаю, что можно всерьез рассматривать такой вариант. С практической точки зрения ясно, что субсидия может быть прекращена только в случае серьезного нарушения конституции; существуют бесчисленные пути и способы помешать нашей колонизации и иммиграции административным или законодательным путем, формально и конституционно выглядящие вполне корректно.
На более общем уровне должен предупредить Экзекутиву — как уже не раз в прошлом — против наивной веры, что желание палестинских арабов удержать страну только для арабов может быть парализовано таким способом, как субсидии, экономические преимущества или подкуп.
Презрительное отношение к палестинским арабам, скрывающееся в подобных схемах, совершенно неоправданно. Арабы отстали в культурном отношении, но их инстинктивный патриотизм так же чист и благороден, как и наш; перекупить его нельзя, он может быть лишь сдержан силой, перед которой и более развитые общины иногда вынуждены склониться — force majeure.
Эта "force majeure", пишет он, была бы "конкретная структура административной, законодательной и военной мощи… гарантированных и находящихся под защитой мандатного правительства"[1064].
Переговоры, которые Вейцман вел с группой арабов в Каире по дороге в Палестину, в конечном итоге провалились. Они стали несколько странным эпизодом в истории сионизма и значительной ступенью в эволюции практической философии Жаботинского в сионистской политической деятельности.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
ВЕРНУВШИСЬ из Палестины, Вейцман не прибыл в Лондон. Он незамедлительно отправился в Берлин на заседание комитета по мероприятиям. Поскольку Экзекутива не приняла решения по меморандуму Жаботинского от 5 ноября, "мы отправились в комитет по мероприятиям, — пишет Жаботинский, — как и прежде, не будучи едиными"[1065].
На заседании группа руководителей рабочего движения подняла вопрос о соглашении со Славинским. Они настаивали, чтобы Экзекутива представила им аргументы Жаботинского. Д-р Соловейчик заявил от имени Экзекутивы, что политические вопросы по диаспоре не входят в ее компетенцию или в компетенцию комитета по мероприятиям — согласно положению, выработанному в 1921 г. самым авторитетным органом движения, конгрессом. Конгресс русско-украинской сионистской федерации рассмотрел этот вопрос и принял резолюцию [в поддержку Жаботинского], и эта резолюция должна рассматриваться как исчерпывающая. Член Экзекутивы имеет право принимать участие в местных политических делах в качестве частного лица; в сношениях со Славинским Жаботинский действовал в качестве частного лица, и его мотивы были обусловлены исключительно гуманностью (желанием предотвратить дальнейшую резню евреев на Украине). Экзекутива, заключил Соловейчик, соответственно рекомендует комитету по мероприятиям закрыть этот вопрос.
Представители рабочего движения не согласились. Они продолжали настаивать на том, что Жаботинский должен объяснить свою позицию перед комитетом. Свое заносчивое требование они подкрепили угрозой: если Жаботинский откажется, они не будут участвовать в голосовании по резолюциям, представленным Политическим комитетом. Безотлагательной заботой Жаботинского в тот момент было прощупать отношение комитета по мероприятиям к основному вопросу движения: взаимоотношениям с Великобританией. Чтобы не допустить "раскрутку" заседания "по касательной", он решил пренебречь своими правами и, полагаясь на свои способности убеждать "оппозиционеров", на следующее утро согласился предстать перед специальным комитетом по расследованию дела Славинского.
В тот день, однако, отношение большинства стало ему окончательно ясно. Он не стал сдерживаться во время выступлений Вейцмана; он прерывал их открытой критикой политики Вейцмана по отношению к британскому правительству и, в частности, Сэмюэлу. Перед выступлением Жаботинского делегатам было зачитано письмо к комитету по мероприятиям от Ваад'а Леуми (Национальной ассамблеи. — Прим. переводчика) в Палестине. Тон письма был горек, даже полон отчаяния: "С момента ратификации мандата и по сегодняшний день не только не наступило улучшение в отношении правительства к нам, но и, напротив, прибавились доказательства, что общая всеобъемлющая тенденция — против нас… Мы вынуждены заключить, что эта система заключает в себе осознанную цель — свести на нет все присяги и декларации, выданные еврейскому народу, отмежеваться de facto от наших признанных прав и выбить почву из-под наших ног в нашей стране… Мы считаем, что даже недавний визит президента организации не принес никаких результатов и что система правления на Масличной горе [местонахождение правительства], остается той же, непосредственно наносящей урон нашей позиции в стране".
В своей речи Жаботинский объяснил, что финансовые трудности движения явились результатом политической ситуации, описанной в этом письме. Еврейские массы во всем мире готовы щедро поддержать создание Еврейской Палестины, и волонтеры-сионисты готовы вложить всю свою энергию в сборы с этой целью — но только с этой целью. Если сионизм сводится к пестованию еще одного еврейского меньшинства в стране, где в правящей администрации многие ключевые посты занимают антисионисты и даже антисемиты, ожидать подобных постоянных усилий для целей развития не приходится.
В качестве последней попытки он выставил на голосование три резолюции:
1. Проинформировать и правительство метрополии, и палестинскую администрацию, что поддержка существующей политики в Палестине грозит разрушить сионистское движение в финансовом смысле и обанкротить наше предприятие в Палестине;
2. Объявить, что присутствие антисионистов или антисемитов среди британского персонала палестинской администрации противоречит мандату, и проинструктировать Экзекутиву требовать их отзыва;
3. Объявить — ввиду широко распространившегося мнения, что сионизм отказался от своих идеалов, — что движение основывается на своей исторической цели и что наши обязательства перед мандатными властями не позволяют иной интерпретации.
К огорчению Жаботинского, его резолюции решением большинства даже не были выдвинуты на голосование, а письмо Ваад Леуми "было отклонено, по существу с грубым упреком". Он знал, что в глубине души его анализ и страхи Национальной ассамблеи разделялись многими — возможно, большинством — из членов комитета по мероприятиям.
Но этим дело не исчерпывалось. Во время открытых дебатов на него обрушился хор, требовавший его ухода в отставку. Даже Лихтгейм, в целом поддерживавший его в исполнительном комитете, заявил, что недопустимо члену ответственного органа позволять себе свободно делать заявления, идущие вразрез с политикой исполнительного комитета.
Наиболее продуманным оказалось выступление Ицхака Грюнбаума, друга и соратника Жаботинского в их молодые годы в России. Он обвинил Жаботинского в постоянной "драматизации" одной частной проблемы. "В свое время, — сказал он, — это была популяризация иврита, потом Гельсингфорс (конференция в 1906 г., заложившая основы прав меньшинств), теперь это критика Англии и Сэмюэла".
Грюнбаум не ощутил, что как раз способность концентрироваться на одном, основном, вопросе с интуицией, равной которой не имел никто из современников, — и являлось признаком величия Жаботинского. Он в тот момент не осознал кардинальный факт, что формула Жаботинского на Гельсингфорсской конференции, в которой он участвовал, взяла верх и вдохновляла сионистов диаспоры на протяжении многих лет, что самоотверженная одиночная деятельность Жаботинского по возрождению иврита как живого языка в десятках еврейских общин в России начала приносить, хоть и с отсрочкой в несколько лет из-за войны, разительные плоды — школы Тарбут в Восточной Европе, начавшие выпускать тысячи студентов, говорящих и пишущих на отличном иврите. Грюнбаум, возможно, правильно рассудив, опустил самую блестящую и исторически самую важную "драматизацию" Жаботинского: Еврейский легион и возрождение после почти 2000 лет военной традиции еврейского народа.
Тем не менее критики Жаботинского были, без сомнения, правы, требуя его отставки. Оппозиция в парламентском органе — одно дело, но публичная оппозиция члена исполнительного органа, как и члена правительства, непозволительна.