Жаботинский присоединился к ним и тотчас отдал свое перо на службу их требованиям. Они были довольно скромны: увеличение часов преподавания еврейских предметов и улучшение качества преподавания.
Он не скрывал своего сочувственного понимания процесса, принесшего интенсивную русификацию в еврейское образование. Предыдущее поколение, поколение еврейского Просвещения (эпохи Хаскала)[138], имело своей целью расширение культуры евреев с помощью изучения светских предметов. Это было целью позитивной — но процесс зашел слишком далеко. Еврейская молодежь получала минимум еврейского образования. Ничто в занятиях не было рассчитано на культивирование любви к собственному народу.
Для вершин русской культуры не находилось параллелей в еврейском наследии. Просветителям были неведомы величие и красота еврейских ценностей[139].
В тот период ни в программе комитета, ни в формулировке Жаботинского не содержалось предложения о том, чтобы языком преподавания служил не русский. Более того, Жаботинский опроверг обвинения ассимиляторов в том, что он и его соратники призывают к использованию иврита для преподавания общих предметов. В тот период задачей было изменение школьной структуры, внедрение еврейского контекста. Такая цель сама по себе являлась достаточно революционной.
После трех лет бесплодных усилий ведущие деятели Комитета рассеялись по свету. Ахад ха-'Ам эмигрировал в Англию, Дизенгоф в Палестину, Дубнов и Жаботинский переехали в Санкт-Петербург: их начинание потеряло двигательную силу.
Но по возвращении в Одессу спустя 6 лет, в 1910 году, Жаботинский обнаружил, что комитет находится в новой динамичной стадии. Его цели приобрели большую определенность и размах.
К Бялику присоединились новые деятели, среди них такие значительные фигуры, как Усышкин и пользовавшийся успехом ивритский писатель Алтер Друянов; они разработали лозунг: "Две пятых". Две пятых школьной программы по их требованию должны быть посвящены преподаванию иврита и еврейской истории.
Борьба была жестокой и затяжной. Победили ассимиляторы. Кульминацией столкновения стали выборы в состав правления Общества по распространению знаний. Потерпевший поражение национально ориентированный список включал Бялика, Усышкина и Друянова; но основной мишенью ассимиляторов был, разумеется, Жаботинский, широко известный частыми публикациями в "Одесских новостях" и завораживающим ораторским искусством. Он сам растерялся от степени враждебности, объектом которой стал.
Спустя много лет он описал сцену заседания, на котором проходили выборы, в необычайно горькой главе воспоминаний, названной "Говорит моя пишущая машинка": "Здесь присутствовала избранная публика, несомненно из самых популярных и уважаемых мужей одесской общины. К полуночи, после окончания спектакля или концерта, стали появляться их разодетые жены. Их не интересует дискуссия, но и они явились зарегистрироваться как противники националистов; они смотрят с ненавистью и аплодируют каждому оратору, демонстрирующему, что ты противник культурного развития, религиозный фанатик и демагог, призывающий ненавидеть русский народ и европейскую цивилизацию.
Ты наконец уходишь в предрассветный час с собрания приговоренным человеком, стоишь у моря и спрашиваешь самого себя: "Я — враг русского народа? Я — черносотенец? Я, лишь недавно помогший создать часть по самообороне? Я — противник культуры и глашатай религиозной нетерпимости?"[140].
Но к тому времени Жаботинский пришел к значительно более радикальному решению — видимо, долго вызревавшему в его мыслях и осужденному отмежевать его даже от некоторых близких друзей в сионистском движении. Теперь ему было ясно, что полумеры и компромиссы не помогут. Он начал борьбу за внедрение иврита как языка преподавания во все еврейские школы и на всех уровнях, по всей России.
Он отверг несколько компромиссных решений: преподавание еврейских предметов в хедере, после занятий в общей русской школе или по вечерам; еврейскую школу с двумя секциями, одной — для еврейских предметов, с преподаванием на иврите, другой — по всем остальным предметам, с преподаванием на русском. Эти подходы только укрепили бы русификацию.
В трех статьях в "Рассвете" он вскрыл сущность проблемы: иврит должен быть связан с окружающей жизнью, чтобы превратиться в эффективный, живой и значимый язык. Нормальный ребенок, утверждает он, не интересуется "национальными" предметами как таковыми. Ребенок интересуется ответами на вопросы "что такое электричество", "где находится Америка", "почему в поезда не впрягают лошадей". Ивритская школа должна охватывать все стороны образования ребенка — как общие предметы, так и Библию, и Талмуд, еврейскую литературу и историю вместе с ними[141].
В одиночку предприняв это начинание, Жаботинский повел кампанию за проведение поистине революционной реформы тоже единолично. Он исколесил Россию, навестив между 1910 и 1912 годами 50 общин с лекцией, озаглавленной "Язык нашей культуры", при содействии исключительно Зальцмана, взявшего двухмесячный отпуск в "Рассвете" для организации этих поездок. Его встречали и морально поддерживали переполненными залами. В некоторых городах он повторял свое выступление многократно. В общей сложности его слышали 200.000 человек[142].
Он сам комментировал это впоследствии: "Я вспомнил эту речь слово в слово, и хотя я не люблю в себе оратора и невысокого о своем ораторстве мнения, этой речью я буду гордиться до последнего дня жизни"[143].
Это была речь, запоминавшаяся до конца дней и многими присутствовавшими. Шехтман, слышавший ее, помнил ее в подробностях спустя 40 лет. Точно так же помнил ее еврейский историк Бенцион Динур (Динабург), бывший в 1910 году активным участником Сионистской социалистической партии в России, а в 1950-х годах ставший министром просвещения в Израиле. Обсуждая с автором этих строк план публикации сборника документов по истории сионизма, он настоял на том, чтобы речь Жаботинского об иврите была включена в него как веха в истории сионизма.
Шехтман описал ее как "безукоризненный образец ясного и отважного мышления, богатой документации и мастерского воплощения".
Жаботинский мобилизовал для обоснования своих тезисов разнообразный арсенал из опыта других наций, стремящихся к национальному возрождению. С беспощадной логикой он продемонстрировал безрезультатность полумер, попыток "раздвоить" национальные школы — на русский и иврит (или идиш).
Несмотря на многократные повторения, каждое прочтение этой лекции оставалось страстным, ораторски сильным призывом, которому публика внимала с полной отдачей"[144].
Энтузиазм, тем не менее, не означал согласия; лекция часто сопровождалась значительной критикой, во многом разгоряченной. Она исходила в основном от идишистов, часто сионистов по убеждениям; но наиболее громогласными были члены "Бунда".
Жаботинский, несмотря ни на что поддерживавший настроение публики своим юмором, снова и снова подчеркивал положительное отношение к идишу, языку многих его соплеменников.
Но, подчеркивал он, идиш — язык сектантский. "Идишисты вызвали бы отчуждение важной и значительной части нашего народа: сефардов, исчисляющихся приблизительно двумя миллионами и имеющих "свой собственный идиш" ("ладино", кастильский испанский 14-го века)…
Маймонид, Иегуда Галеви, Ибн Гвироль, Луцатто, Спиноза, Дизраэли и многие другие, принесшие славу нашему народу, были бы исключены из семьи евреев из-за немецкого наречия с 14-го века, с примесью ивритских и славянских слов… Еще полмиллиона евреев на Кавказе, в Туркестане, Бухаре и Иране, говорящих на таджикском наречии…
Они исключают также повсеместно и образованных евреев, не принимающих идиш как их язык"[145].
Самого Жаботинского общий энтузиазм не впечатлял. В автобиографии он писал: "В пятидесяти городах и местечках я произносил одну и ту же речь "О языке еврейской культуры", наизусть затвердил ее, каждое слово, и хотя я не ценитель повторения, но эта речь единственная, которой я буду гордиться до конца своих дней. И в каждом городе слушали ее сионисты и аплодировали, но после окончания ее подходили ко мне и говорили тоном, каким серьезный человек говорит с расшалившимся ребенком: химера…"[146]. После поездки он критиковал сионистское движение за неумение развить культурную и образовательную деятельность и за неспособность даже оценить глубину существующей проблемы. Он описывал эту неспособность как "наш величайший недостаток"[147]. Это разочарование стало одной из причин расторжения его связи с "Рассветом".
Его статьи заново оживили дискуссии среди сионистов, длившиеся несколько месяцев, до августа 1913 года, когда в Вене состоялся 13-й Конгресс сионистов.
Жаботинский отказался быть делегатом на самом конгрессе, но присутствовал на конференции русских делегатов; его единственной целью было положительное решение вопроса об ивритских школах в диаспоре и о практических шагах по его воплощению.
Он задал тон обсуждению своим обращением к собранию на иврите. Он не спорил, что это могло ослабить эффект его выступления, поскольку не все делегаты знали язык. "Но, — сказал он, — стыдно, что на сионистских собраниях, посвященных возрождению нации, пользуются иностранными языками. Делегатам, не знающим иврита, следует найти преподавателей и выучить его".
Выступив, по словам корреспондента "Рассвета", "горячо и красиво", он призвал своих коллег не пользоваться иностранным языком на сионистских конференциях. Может быть, к его собственному удивлению, многие из выступивших следом делегатов произнесли свои речи на иврите. Более того, на самом конгрессе, как никогда ранее, часто слышался иврит