Культурные, общественные и даже политические последствия такого положения вырисовывались все отчетливей.
Вопрос, как стало ясно большинству, мог разрешиться только путем создания еврейского университета. Даже некоторые ведущие ассимиляторы России Максим Винавер, Генри Слиозберг и другие начали в тот период обсуждать учреждение еврейского университета в Европе.
Вейцман предпринял подготовку своего предложения с энергией и тщательностью. Он обратился ко многим источникам за данными о положении еврейских студентов в разных странах, о предполагаемой стоимости здания и содержания этого, поначалу скромного университета. В основу расчетов легли данные ректоров Университета Св. Джозефа и Сирийского протестантского колледжа в Бейруте, снабдивших Вейцмана и другими сведениями, относящимися к этой проблеме, например, правилами приема, расчетами расходов на строительство и проектами бюджета.
Он давно решил, какое отделение будет открыто первым. В его письме к Усышкину в Одессу 25 марта 1913 года говорится:
"Было бы хорошо начать с медицинского факультета с полагающимися для него естественными науками, требуемыми для врачей: физикой, химией, зоологией, ботаникой, физиологией, анатомией и т. п… Другой важный факультет — философский, с отделением востоковедения и иудаики, факультет права и политических наук…"
Вейцман подчеркивал важность прощупывания почвы для "такого грандиозного проекта" прежде всего среди русского еврейства. Он говорил, что "западноевропейские состоятельные люди скорее всего заявят: "Если это заведение так уж необходимо российским евреям, что они готовы для этого предпринять?"
Кроме того, в течение всего времени ему постоянно приходилось выслушивать альтернативные предложения относительно того, какие факультеты должны быть открыты первыми. В характерном для того периода письме Дж. Л. Магнесу в Нью-Йорк 3 декабря 1914 года Вейцман защищает идею медицинского факультета "с естественными науками, требующимися медицине".
Он писал, что это имеет "огромное практическое значение для страны: это частично удовлетворит нужды российского еврейства и укрепит наше влияние в Палестине". Что касается стоимости проекта, то при существующей поддержке ее вполне можно будет покрыть.
"За 200.000 фунтов, — писал он, — мы получим хорошую школу по медицине и естественным наукам и заложим фундамент для еврейского отделения".
Так же оптимистично к финансовым перспективам отнесся Жаботинский. Он присоединился к кампании только после решения, принятого в сентябре Одиннадцатым конгрессом. Участники конгресса горячо приветствовали доклад Вейцмана, утвердив единогласной резолюцией необходимость основания в Иерусалиме Еврейского университета с факультетами медицины, права и политических наук[156].
Конгресс уполномочил Исполнительный комитет создать комиссию по подготовке плана, а в ноябре 1913 года была сформирована рабочая группа, состоявшая из пяти членов Комитета по внутренним делам и Вейцмана, Жаботинского, Усышкина и Вольфсона.
Исполнительный Комитет также утвердил специальную группу по работе в России, со штабом в Санкт-Петербурге и под руководством Шехтмана. Жаботинский окунулся в работу с неутомимой преданностью делу. В поездках из города в город он проверял реакцию еврейских общин, и, как писал Вейцману 24 февраля 1914 года, эта реакция подтвердила то, "что мы знали наперед". Даже наиболее ассимилированные евреи "приветствовали идею университета в Иерусалиме, поскольку это не представляло проблему
теоретическую и затрагивало само будущее еврейской молодежи [157]. Жаботинский не ограничился пропагандированием этой идеи в России, а последовал примеру Вейцмана. Он собрал информацию о студентах-евреях в разных странах: их численность, место рождения, изучаемые предметы, средний бюджет в их распоряжении, существующие ограничения на иностранных студентов.
Он повсеместно направил запросы об этом представителям сионистской организации, проехал по большинству западноевропейских стран: Бельгии, Голландии, Германии, Швейцарии и Италии — и проанализировал бюджеты одиннадцати университетов. Необходимая сумма, установленная им, почти полностью совпала с расчетами Вейцмана. Для строительства требовалось 5 миллионов французских франков (около 200.000 фунтов), а годовой бюджет исчислялся миллионом франков.
Поскольку Вейцман в своих обращениях к Исполнительному комитету настаивал на необходимости представить конгрессу "зрелый и экономный проект"[158], Жаботинский утверждал, что было бы абсурдно поверить в возможность открытия с самого начала "первосортного университета по европейским стандартам". "Первое поколение преподавателей, — писал он, — составляли бы деятельные, но скромные педагоги (за некоторыми блестящими исключениями), — в большинстве своем молодые люди, впоследствии могущие раскрыться как талантливые педагоги и исследователи, но пришедшие к нам без великих репутаций"[159].
Он и Вейцман единогласно определили последовательность открытия различных отделений. Оба мечтали прежде всего о медицинском факультете. Медицина интересовала по меньшей мере 80 % еврейской молодежи Восточной Европы, и многие в России поддержали бы фонд уже по этой причине. Затем он так же планировал, что за медицинским последует философский факультет. Его выбор на третье место был иным, чем выбор Вейцмана: он предпочитал коммерческий факультет. Немаловажно, что, помимо неоспоримого значения такого отделения для экономического развития, он был заинтересован в привлечении евреев Востока, "где бизнес попрежнему остается основным занятием"[160].
Жаботинский решил, что университет может открыться осенью 1917 года, через три с половиной года. Вейцман рассчитывал на 4–5 лет до открытия.
Но уже на протяжении всей весны 1914 года Жаботинский занимался разработкой проектов и их защитой от жестоких нападок Вейцмана. Что же стало причиной внезапного конфликта?
Вейцман изменил свою позицию почти в одночасье. Он решил, что планы по образовательному университету следует отложить, а создать научно-исследовательский институт. Его убедил в этом барон Эдмон Ротшильд — обожаемый, легендарный "отец поселенцев"[161], который хотя и сторонился политического сионистского движения, основывал и уже тридцать лет поддерживал сеть еврейских аграрных общин посредством своей организации PICA (Palestine Jewish Colonisation Association, в период обсуждений планов открытия еврейского университета — ICА, Jewish Colonisation Association. — Прим. переводчика). Осенью и зимой 1913 года Вейцман упорно добивался аудиенции у барона. Когда при содействии секретаря барона Гастона Уомзера аудиенция состоялась, барон представил собственный план.
"Его мысль, — писал Вейцман, — что-то вроде Института Рокфеллера или Луи Пастера, где 30–40 талантливых исследователей вели бы исследования, публиковали работы из Иерусалима и постепенно привлекали студентов, формируя затем университет". Относительно затрат барон согласился — предприятие дорогое, — но посчитал, что при этом возможен соответствующий годовой доход в 300 — 400 тысяч франков (12.000 — 16.000 фунтов).
"Хотя это и не моя идея, — продолжал Вейцман, — и господин Уомзер с ней тоже не вполне согласен, мы все же считаем, что участие барона представляет ценность и в целях его обеспечения лучше всего следовать этому совету"[162]. За первым сообщением Магнесу через одиннадцать дней последовало частное письмо. В нем Вейцман восторженно отзывается о плане барона: "Я считаю проект Ротшильда попросту великолепным. Подумайте только: нам удастся организовать эдакий институт Пастера или Рокфеллера в миниатюре, с 20–25 способными учеными, разрабатывающими различные отрасли: биологию, химию, физику, бактериологию, иммунологию и т. п. Они издают свой журнал, постепенно подбирают библиотеку, завоевывают для себя имя, их достижения становятся очень важны в практических вопросах общественного здравоохранения… После того, как подобное учреждение просуществует первые пять лет, нам надо будет лишь отогнуть занавеску, внести некоторые дополнения и объявить, что мы принимаем студентов, — возникает университет”[163].
Ко времени заседания Исполнительного комитета в Берлине Вейцман обеспечил его согласие на создание исследовательского института, но с условием, что институт послужит основой для университета.
Этот компромисс был представлен барону и вызвал решительный отказ. Ротшильд заявил, что не просто возражает против университета в принципе, но "не хочет и слышать о нем и не желает считать институт эмбрионом университета". Более того, прежде чем взяться за финансирование, он потребовал подробный бюджет для строительства и содержания отделений и лабораторий исследовательского центра.
Таким образом, Вейцман был вынужден лихорадочно взывать к разным источникам для выяснения необходимых данных — как годом ранее при разработке плана университета[164].
В конечном счете в результате красноречивых доводов Вейцмана барон пошел на попятный и, по-прежнему не желая говорить ни о каком здании, согласился, что в официальное оглашение проекта сионистской организации будет внесена поправка: "…в интересах Палестины мы начинаем с организации исследовательского института, но надеемся на полное завершение проекта"[165].
дущего университета, причем это должно было выразиться в устройстве и в имени. Вейцман сформулировал как в Парижском университете — факультет медицины. Вместо того нас заставят совершенно спрятать идею университета под ничего не говорящей фразой… За бароном остается право дезавуировать нас, а при его настроениях, как изобразил их Вейцман, он это и сделает при первой возмущенной статье в антисемитской газете Палестины или Парижа. Понятно, что раз есть опасность дезавуирования, то мы вообще уже не можем пользоваться именем барона для пропаганды университета. Тогда вся эта история теряет ценность. Барон не даст и не обещает миллионов — все дело было в его имени; раз нет имени, зачем весь шиддух? ("шиддух" — сватовство, организованное супружество.