Та самая "полиция" в лагере Габбари стала в нужный момент ядром первого подразделения, вокруг которого создавался легион; и здесь Жаботинский встретился с Йосефом Трумпельдором, без которого это ядро не могло бы быть организовано. Жаботинский писал: "Там, в Габбари, и зародился Еврейский легион. Два человека сыграли при этом решающую роль: русский консул Петров и Иосиф Владимирович Трумпельдор"[211].
1915–1916. РУССКИЙ ЖУРНАЛИСТ СОЗДАТЕЛЬ ЕВРЕЙСКОГО ЛЕГИОНА
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
СРЕДИ беженцев, живших в лагере, несколько сот молодых мужчин имели российское гражданство. По соглашению о капитуляции между Россией и Египтом русский консул мог претендовать на экстерриториальную юрисдикцию над ними; и он, не теряя времени, потребовал, чтобы они вернулись в Россию и вступили в ряды армии. Более того, он призвал британские власти активно содействовать выполнению требований.
Следовало немедленно что-то предпринять. Жаботинский присоединился к депутации еврейской общины к советнику губернатора (который, пишет Жаботинский, и был настоящим начальником). Депутацию возглавил Эдгар Суарес — "богатый банкир и убежденный ассимилятор".
"Во время этой аудиенции, — пишет Жаботинский, — я, старый поклонник испанского еврейства (это, по-моему, лучшие евреи на свете), подметил еще одно их достоинство, которого прежде не знал: как сефард разговаривает с начальником в городе, находящемся на военном положении. Суарес спросил его:
— А вы помните, ваше превосходительство, что творилось в Александрии два года тому назад, когда этот же самый консул Петров хотел арестовать русского еврея Р. на том основании, что тот был "политическим преступником" в России?
— Помню, — отозвался губернатор несколько уныло, потому что действительно не забыл еще той громадной демонстрации десяти тысяч эспаньолов на главных улицах Александрии, с этим самым Суаресом во главе толпы.
— А помните, — опять спросил Суарес, — как вам пришлось вызвать пожарную команду с большой кишкою — а мы все-таки не выдали того "преступника"?
— Еще как помню, — ответил губернатор, теплее, уже с улыбкой, потому что, в конце концов был все-таки, "a sport" и умел ценить удачную проделку. — Что же мне было делать, когда какой-то босяк перерезал пожарную кишку?
— Позвольте представиться, — ответил Суарес, — я и был тот босяк.
Губернатор рассмеялся.
— Будьте спокойны, — сказал он, — ваших молодых людей мы не выдадим. Конечно, дело очень щекотливое — капитуляция, военное время… но о выдаче не может быть и речи".
После этих переговоров Жаботинский отправился знакомиться с Иосифом Трумпельдором. Тот был уникальным явлением среди своих современников. Он участвовал в русско-японской войне 1905 года и потерял левую руку в битве за Порт-Артур. Будучи в плену, организовал сионистские группы и собирал деньги в Еврейский национальный фонд среди узников-евреев. Он был единственным евреем, получившим офицерский чин в царской армии. После войны ему было пожаловано разрешение поступить в университет, где он закончил юридический факультет; вслед за этим он уехал с халуцианским[212] движением в Палестину и был сельскохозяйственным рабочим в Галилее.
После героической гибели Трумпельдора в Палестине в 1920 году Жаботинский посвятил ему проникнутые теплым чувством страницы; воспоминания многих других, знавших его, передают образ человека с необычайно сильным характером (и немалым упрямством), добрым сердцем и совершенно бескорыстного.
Жаботинский так заключает воспоминания, посвященные Трумпельдору:
"По-еврейски любимое выражение его было "эйн давар" — ничего, не беда, сойдет. Рассказывают, что с этим словом на губах он и умер пятью годами позже"[213].
Ему-то Жаботинский и рассказал о своем плане создания еврейской боевой дружины, чтобы сражаться за Палестину; на следующий день Трумпельдор обещал свою поддержку, — и они стали планировать дальнейшие шаги.
В тот же вечер они созвали заседание членов комитета по делам беженцев и получили большинство в пять голосов против двух при одном воздержавшемся. Это было 3 марта 1915 года — 16 адара 5675 года еврейского летосчисления[214].
После заседания последовало первое испытание плана. Молодежь из числа беженцев была приглашена на митинг в мафрузовском бараке. Пришли около двухсот человек. За столом президиума вместе с членами Комитета находились Трумпельдор и главный раввин Делла Пергола.
Жаботинский описал им положение. Англичане не выполнят просьбу консула Петрова, но оставаться в бараке до бесконечности на чужом иждивении не годится. "С другой стороны рано или поздно британская армия двинется из Египта в Палестину. Из Яффы ежедневно приходят новые грустные вести: турки запретили еврейские вывески на улицах, выслали доктора Руппина, представителя сионистской организации, несмотря на то что он немец; арестовали руководящих деятелей еврейского населения и заявляют, что после войны уж и совсем никакой еврейской иммиграции не допустят. Итак?.."[215].
Следовательно, сказал им Жаботинский, должен прозвучать призыв к формированию Еврейского легиона для освобождения Палестины. Реакцией был полный энтузиазм. На клочке бумаги из сборника упражнений Жаботинский набросал на иврите текст резолюции. Она датирована 18 днем адара 5675 (5 марта 1915 года). Ее основополагающий первый параграф гласит: "Подразделение волонтеров-евреев сформировано в Александрии. Оно предоставляет себя в распоряжение британского правительства в целях участия в освобождении Палестины". Зеев Глускин, крупный винодел из Ришон ле-Циона и старейший член Комитета, подписался первым, вслед за ним — Жаботинский и Трумпельдор (документ содержит еще 100 с лишним имен).
После подписания Жаботинский завершил собрание неожиданной демонстрацией. Он показал присутствующим потрепанный кусок пергамента, обнаруженный им на мусорной свалке среди разрухи после погрома в Кишиневе 12 лет тому назад. Пергамент содержал слова "Бэ Эрец нохрия" (в чужой стране). Он вспомнил ужасы Кишинева, потом добавил: "Документ, подписанный вами, и есть ответ Кишиневу"[216].
Трумпельдор времени не терял. На следующий же день Жаботинский, войдя во двор Габбари, увидел "полный парад". Три группы молодых людей учились маршировать, несколько девушек шили флаг, комитет школьников был занят переводом военных терминов на иврит. Затем появился Трумпельдор, и три группы промаршировали перед ним.
"Боже милосердный, — прошептал Жаботинский, — они маршируют, как овцы". "Ничего", — ответил Трумпельдор.
Некоторые из чиновников, бывших в британской администрации в первые годы войны, позднее сыграли значительную роль в Англии, в продолжении сионистской цели[217]. Первым из них был Рональд Грэхем, "советник" при египетском министре внутренних дел.
К нему-то в один прекрасный день в Каире и пришла делегация, представляющая еврейских беженцев из Палестины, с предложением, тогда еще казавшимся фантастическим: еврейское боевое подразделение в помощь англичанам в завоевании Палестины.
"Он оказался точно таким, каким в книгах изображают шотландцев: сдержанный, неразговорчивый, внимательно прислушивается, но вопросы задает скупо. Зато вскоре выяснилось, что дело он делает быстро и точно. Он спросил: "На сколько рекрутов вы рассчитываете?", отметил что-то в записной книжке и сказал коротко:
— От меня это не зависит, но постараюсь"[218].
От Грэхема делегация, состоявшая, помимо Жаботинского и Трумпельдора, из Залмана Давида Левонтина, управляющего еврейским Колониальным трестом (Сионистский банк) в Палестине; господина Марголиса, представителя нобелевской нефтяной компании, и Глускина, — отправилась к генералу Максвеллу, в то время командующему небольшими британскими силами в Египте. Они убедили Трумпельдора надеть свои четыре георгиевских креста: два бронзовых и два золотых. Генерал взглянул на него проницательно и спросил по-французски: "Порт-Артур, как я понимаю?" Однако сделать для них Максвелл мог очень мало. Он не слышал о планах наступления на Палестину и сомневался, будет ли оно вообще иметь место. Более того, ему не позволялось брать иностранцев в Британскую армию.
"Я могу предложить только одно, — сказал он, — чтобы ваша молодежь сформировала подразделение для транспортировки на мулах и послать его на какой-то другой участок турецкого фронта. Больше я ничего не могу сделать".
Жаботинский был глубоко разочарован, но чего еще в этих обстоятельствах можно было ожидать от Максвелла?
Его реакция, тем не менее, явно возникала из более глубинного источника — доводившего его почти до агонии столько раз в прошлом и еще не раз омрачавшего многие периоды его жизни. Сложности, сомнения и неуверенность, связанные с войной с Турцией, ему удалось преодолеть. Детали будущего были пока что скрыты, но результат, развивающийся из всех составляющих, виделся вполне ясно: распад Турецкой империи.
Более того, он вскоре написал книгу, объясняющую причины этого. Исторические цели союзников, так же, как и Центральной оси, сосредоточились на этом распаде; конфликт был неизбежен. Но его снова остановило сознание, что понятное ему положение дел "на пять минут позже" становится столь же ясным для всех остальных — включая и британское правительство. Подавленные члены делегации провели всю ночь в номере Глускина, обсуждая положение. Они пришли к неожиданному заключению.
Жаботинский оставил живой детальный рассказ.
"Нам, штатским, казалось, что предложение генерала Максвелла надо вежливо отклонить. Французское слово "Corps de muletiers", которое он употребил, прозвучало в наших ушах очень уж нелестно, почти презрительно: пристойная ли это комбинация — первый еврейский отряд за всю историю диаспоры: возрождение, Сион — и погон