Приношу свои извинения за размер письма и мой плохой английский. Мною движет не просто нетерпение — но осознание петроградской атмосферы, которая может сыграть решающую роль в нашей общей судьбе. Обеспечьте мне и моим соратникам эффективную аргументацию в пользу победной войны созданием еврейской военной силы, на стороне Антанты борющейся за сионистские идеи; мы обязуемся провести широкую разъяснительную работу не только здесь в целях вербовки, но и в России, чтобы завоевать единство в общественном мнении российского еврейства в пользу победной войны"[344].
В начале письма Жаботинский сообщил, что 9 апреля встретился с лордом Дерби, военным секретарем, и генерал-майором Вудводом, административным директором, но его не поставили в известность, приняты ли
какие-либо решения. Встреча с Дерби явилась, несомненно, первым наводящим мостом для внедрения идеи легиона в сферу практических действий. Спустя два дня после его письма Ллойд Джорджу в кабинете министров состоялось обсуждение меморандума Жаботинского.
Решение было принято положительное: лорд Дерби был уполномочен войти в курс дела и встретиться с подателем для обсуждения деталей.
Но победа была неполной. Дебаты в кабинете сконцентрировались на доводах против легиона.
Во-первых, по-прежнему официально связанное соглашением Сайкса — Пико, правительство не было готово предпринимать шаги, могущие знаменовать поддержку сионистских устремлений.
Кроме того оно было озабочено яростным оппозиционным отношением ассимиляторов к идее Еврейского национального очага и их ужасом, что британские евреи запятнают свою британскую лояльность, если вступят в ряды еврейского подразделения[345].
Тем не менее проблема российского еврейства была отправным пунктом самого Жаботинского для агитации за легион — и вызвала значительное возбуждение, сосредоточив все внимание на идее легиона.
Вне всякого сомнения, сионистский элемент набрал силу в самих правительственных кругах; в их рядах, не затронутых еврейскими комплексами, воцарилось согласие, что участие в освобождении Палестины будет содействовать успеху сионизма. Ллойд Джордж сделал и следующий шаг.
В беседе с Вейцманом и издателем "Манчестер Гардиан" С. П. Скоттом 3 апреля он заявил: "Что касается еврейской заявки на Палестину, общественное мнение будет изменено в чрезвычайно неблагоприятную сторону, если выяснится, что евреи не готовы идти за нее в бой". (Вейцман отвечал: "Они готовы сражаться и будут сражаться хорошо".)
Ллойд Джордж принял решение продвинуться в этом вопросе в тот же день. Он вызвал Марка Сайкса и подробно проинструктировал его, как себя вести во время его предстоящей поездки на Восток.
Сайкс надеялся спровоцировать в Сирии арабский мятеж в тылу у турок. Ллойд Джордж предупредил Сайкса не связывать британское правительство "никаким соглашением с племенами, которое может пойти вразрез с британскими интересами". В заключение он высказался в тоне, оказавшемся весьма неожиданным для членов его кабинета, не говоря уже о французском правительстве.
Он подчеркнул "важность не ставить под удар сионистское движение и возможности его развития под британской администрацией".
Евреи, добавил он, могут оказать значительно больше помощи, чем арабы. Очевидно, имея в виду деятельность Жаботинского, он напомнил Сайксу, что в "Англии существует значительное количество [таких евреев], знающих Палестину детально; их нужно использовать там, а не здесь". Было ясно, что премьер наконец согласился с мыслью о британском контроле в Палестине[346]. Как заявил спустя несколько недель Вейцману Филипп Керр, секретарь Ллойд Джорджа, изменившиеся обстоятельства и вступление в войну Соединенных Штатов привели к необходимости широких перемен.
"Соглашение Сайкса — Пико, — добавил он немногословно, — было заключено так давно, что Ллойд Джордж почти совсем о нем забыл и старается забыть еще прочнее"[347].
Эта первая неделя апреля ознаменовала собой решимость пренебречь соглашением Сайкса — Пико и приступить к серьезным переговорам с сионистским руководством; она послужила и первым серьезным шагом к формированию легиона. Тогда-то, в момент пересмотра британской политики, Жаботинский на пасхальных каникулах в Лондоне получил письмо за подписью генерала Вудворда с приглашением "господину Владимиру Жаботинскому" нанести визит лорду Дарби в тот же вечер.
Позднее Жаботинский живо описал картину этой встречи.
"Мы устроили с Трумпельдором военный совет. Как тут быть? Увидев на мне солдатскую фуражку, не испугаются ли министр и генерал такой беспримерной неслыханности, как политическое совещание между главой военного министерства и рядовым пехотинцем? Я готов был просить Трумпельдора заменить меня, но он не доверял своему английскому красноречию. В конце концов мы решили ехать вдвоем. Ровно в два часа, у дверей кабинета директора организации в Военном министерстве, я передал ординарцу генерала Вудворда наши визитные карточки. Нас сейчас же пригласили войти. Я собрался с духом, выпятил грудь, маршем вступил в кабинет, как полагается, с фуражкой на голове, вытянулся, отдал честь и представил Трумпельдора и себя.
Должен сделать генералу комплимент: хотя лицо его выразило совершенно гомерическую степень изумления, на словах он этого не показал. Он сказал: "Oh, yes, я доложу министру", — и вышел, не глядя на нас. Зато у министра он просидел больше пяти минут. Трумпельдор подмигнул и пробормотал:
— У них тоже военный совет.
Наконец вышел из того кабинета секретарь и пригласил нас в кабинет. Тут уже я, слава Богу, мог снять фуражку: лорд Дарби — штатский, стоять навытяжку необязательно.
— Премьер-министр поручил мне, — сказал лорд Дарби, — расспросить вас о подробностях вашего плана еврейской боевой единицы.
Я рассказал: слава Богу, знал эту премудрость уже наизусть и со сна мог бы ее изложить без запинки.
— I see, — ответил министр. — Теперь другой вопрос. Считаете ли вы, что создание такого контингента послужит серьезным толчком к большому притоку волонтеров?
Ответил ему Трумпельдор с настоящей солдатской точностью:
— Если это просто будет полк из евреев — пожалуй. Если это будет полк для Палестины — тогда очень. А если вместе с этим появится правительственная декларация в пользу сионизма — тогда чрезвычайно.
Лорд Дарби мило улыбнулся и сказал:
— Я — только военный министр.
Трумпельдор мило улыбнулся и сказал:
— Я только отвечаю на ваш вопрос.
— I see. Теперь третий вопрос: я слышал, что в 20-м Лондонском батальоне есть группа солдат-сионистов из бывших чинов Zion Mule Corps.
— Так точно, 16-й взвод, — сказал я, — там я и служу, а капитан Трумпельдор командовал ими в Галлиполи.
Министр и генерал переглянулись и тут только присмотрелись к солдатскому обличью Трумпельдора и к его неподвижной левой руке; потом Дарби слегка наклонил голову в знак молчаливого признания, а генерал еще больше выпрямился на своем стуле в углу.
— Что же, по-вашему, полезнее, — продолжал министр, — сделать из этого взвода группу инструкторов для будущего еврейского полка или послать их в распоряжение сэра Арчибальда Маррэя в качестве проводников для предстоящих операций на юге Палестины?
(В то время английские войска уже перешли Синайскую пустыню; генерал Маррэй (Murrey), тогдашний главнокомандующий Египетской армией, стоял недалеко от Газы.)
Трумпельдор сказал:
— Насколько я знаю своих бывших солдат, в проводники они вряд ли годятся. Генерал Маррэй легко найдет гораздо лучших знатоков страны. А для роли инструкторов они вполне подходят.
— Но ведь в Галлиполи они служили в транспорте, — вмешался генерал, — а полк предполагается пехотный.
— Полковник Паунол, — сказал я, — очень доволен их успехами в строю, в службе и в штыковом бою, а кроме того, все вместе они говорят на четырнадцати языках, и это понадобится.
— В жизни не предполагал, — рассмеялся министр, — что есть на свете четырнадцать языков.
Рассмеялся и Трумпельдор. Мне при генерале смеяться не полагалось, и я доложил очень серьезно:
— Так точно, милорд, есть. А чтобы сговориться с евреями, и этого недостаточно.
— Ладно, — сказал министр. — Очень вам благодарен, господа. Относительно имени нового полка, полковой кокарды и всего прочего с вами договорится генерал Геддес, директор отдела вербовки. Он вас вызовет.
Мы откланялись и ушли"[348].
По возвращении в свой полк он рассказал о свидании своему командующему: Паунол заверил Жаботинского, что событие это было "неслыханным нарушением всех традиций британского Военного министерства". Он высказал готовность "дать руку на отсечение, что с тех пор, как существует английская армия, еще никогда не бывало такого происшествия с рядовым".
Жаботинский описывает и заключительный комический поворот во всей этой истории. "Но не хотят бессмертные боги, чтобы возгордился человек, даже после побитого рекорда. Мне об этом в то же утро очень нелюбезно напомнила действительность. Помню, солдаты ушли на учение, а я остался в бараке, потому что за мной числился еще день отпуска. Как раз накануне, в мое отсутствие, пришли первые экземпляры той самой моей книги "Турция и война", где, как дважды два четыре, было доказано, как и почему надо Турцию разделить и кому что достанется; страшно мне понравился красный коленкоровый переплет, и я даже погладил его, словно мать головку первого ребенка, и размечтался чрезвычайно оптимистически о судьбе этого детища, о влиянии, которое книга обязательно окажет на военных специалистов, посрамив окончательно "западную" школу Китченера и утвердив победу "восточной" школы Ллойд Джорджа Вдруг в барак влетел, предшествуемый запыхавшимся сержантом юный рыжий подпоручик: дежурный офицер на утренней ревизии. Я встал. Он орлиным оком окинул окна, почему-то закрытые, нахмурился и сказал: