— Эй вы там, рядовой в очках, открыть!
— Которое, сэр? — спросил я.
— Все, болван этакий (you bloody fool), — изрек он и проследовал дальше"[349].
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПИСЬМО Жаботинского от 20 апреля привело к далеко идущим последствиям в министерстве иностранных дел. Сам Бальфур был в США для обсуждения результатов их вступления в войну, и лорд Сесиль просил Грэхема отправить копию в армейский совет с рекомендаций "сообщить г-ну Жаботинскому, что британские военные власти готовы следовать предложенному плану и что все последующие сообщения надлежит направлять непосредственно в Военное министерство"[350].
Это предписание являлось, естественно, не более чем издевкой над армейским советом. Сесиль и Грэхем знали о предшествующем свидании Жаботинского и Трумпельдора с секретарем Военного министерства и прекрасно понимали, что армейский совет тоже о нем осведомлен.
Лорд Дерби отправил решительную докладную Ллойд Джорджу, сообщая о встрече с Жаботинским и призывая к скорейшему формированию легиона:
"Меня проинформировали, что многие из кандидатов сражались на русском фронте, что они отличаются дисциплиной и способностями.
Невозможно, конечно, предсказать, насколько важен будет их вклад в качестве боевой единицы, но формирование их подразделений весьма рекомендуется по политическим соображениям, в первую очередь потому, что несколько ослабит раздражение в лондонском Ист-Энде среди христианского населения, вынужденно исполняющего воинскую повинность; кроме того, это послужит добрым примером, который может иметь весьма благоприятные последствия в самой России"[351].
Жаботинский тем временем был снова встревожен отсутствием новостей. Он, вероятно, знал о письме Грэхема армейскому совету, но спустя пять дней отправил из военного лагеря пространное рукописное послание самому Ллойд Джорджу.
Он напомнил, что с момента свидания с лордом Дерби прошло три недели. С тех пор, не считая приказа использовать людей из еврейского подразделения в качестве помощников инструкторов для будущего набора, ничего предпринято не было. Он писал:
"Я уверен, что потерянное время дорого, поскольку это момент, когда впечатления от перемен в России, вступления Америки в войну и наступления в Палестине еще свежи и положительны.
В такой момент призыв вступить в Еврейский легион [для борьбы] за Палестину будет встречен с неугасшим энтузиазмом и здесь, и в России, и в Штатах; само по себе это существенная политическая победа, даже если энтузиазм не всегда равнозначен вербовке. Но когда эхо великих событий в России и Америке, как и все на свете, затихнет, а Палестинская кампания превратится в окопную войну, — что весьма возможно, — этот энтузиазм разбавится спорами, доводами "за и против" и т. д.
Я думаю, что и переговоры с Россией по вопросу временных жителей ускорились бы, если бы был объявлен план Еврейского легиона. В России расползаются всякого рода ядовитые слухи о британских намерениях относительно русских эмигрантов. В случае заявления, и не только внутри-правительственного, но и публичного, все подозрения (которые, по моему убеждению, Временное правительство принимает в расчет, хоть и не разделяет) перевесит существенная поддержка продуманному военному применению иностранных подданных в Англии. Если нам будет разрешено немедленно начать публичную пропаганду, велики шансы на усиление тенденции в поддержку войны до победы, поскольку большинство по-прежнему колеблется. Стоит ли отпускать им время на укрепление тенденции за мир любой ценой, а затем начинать кампанию в ухудшенной позиции?"
Тем временем письмо к Бальфуру от 20 апреля послужило толчком к еще одному правительственному начинанию. Анализ русской ситуации произвел особенно сильное впечатление на официальных лиц, имевших дело с последствиями русской революции. Разведывательный отдел предложил отправить Жаботинского в Россию для организации кампании в интересах легиона и войны до победного конца. Ради этого он получил бы отпуск из армии или был бы переведен под русское командование. Одновременно его настигла телеграмма от друзей в Петрограде с призывом вернуться в Россию. Приглашение было не от сионистского руководства, оставшегося при прежних взглядах и не отменившего бойкот замыслу легиона, но от активной и убедительной оппозиции, включавшей Меира Гроссмана, который вернулся в Россию и стал редактором газеты, и Иосифа Шехтмана: они считали, что "сильное и успешное движение" может быть сформировано.
Их доводы были продуманы: объектом Жаботинского стала бы не инертная, в основном постаревшая, сионистская верхушка, а молодежь, окунувшаяся в головокружительную атмосферу революционных перемен и расцветающего сионистского самосознания.
Бесполезно гадать о возможном воздействии захватывающих речей Жаботинского на молодое еврейство России в такой исторический момент и о том, какого политического результата можно было достичь за полгода, остававшиеся до большевистской революции. Несмотря на жизненную важность задачи, на то, что и время, и место, отведенные на нее, были настолько созвучны его духу и дарованиям (не говоря уже о возможности воссоединения с семьей), Жаботинский решительно отклонил приглашение. Точнее, он выразил согласие при одном условии: сначала должен быть сформирован легион.
В письме Грэхему он разъяснял:
«На сегодняшний день сионистская идея стала синонимом британской Палестины, и, следовательно, Сионистский легион может быть сформирован только в Великобритании. Впоследствии он сможет принимать подкрепление из России или США. В политическом отношении вопрос о том, могут ли эти иностранные новобранцы вступить фактически в его ряды, является второстепенным. Иностранный отдел заинтересован в движении за него как таковом, в том, что тысячи молодых евреев России выступят в поддержку военных действий и за Англию, — в пробританской и провоенной кампании в прессе, на митингах и демонстрациях, которые возникнут как следствие. Я убежден, что в состоянии претворить это в жизнь, — при условии, если вы обеспечите отправной момент, ядро еврейского полка в Палестине под британским флагом. Полагаю, что общественная кампания не должна ограничиваться евреями. В моем распоряжении будет, по моим расчетам, большинство ведущих газет России. Без преувеличения моих скромных возможностей и не рассчитывая на всевозможные чудеса, я попросту уверен: Россию легко воспламенить для величайшего провоенного движения и разжечь его можно, если приложить целенаправленное усилие воли и эффективный боевой клич.
Что касается евреев, боевым призывом станет Палестина — цель, требующая победы, — и легион в качестве живой связи каждого еврея с военной задачей".
Ободренный тем, что, несмотря на промедление, его замысел завоевал приоритет в британском правительстве, Жаботинский стремился отделить вопрос о легионе от вопроса о вербовке временных жителей. Ядро, необходимое для "целей иностранного отдела", можно было сформировать без их участия: "Военное министерство может попросту выбрать 1000 британских евреев из разных подразделений — так же, как выбираются переводчики, музыканты или инженеры, — дать им конкретное имя и знаки отличия, и дело будет приведено в исполнение. И, между прочим, парадное шествие этого батальона в Уайтчепле в какую-нибудь субботу, со всеми знаками отличия и знаменами, сделает больше для мобилизации временных резидентов, чем любая иная форма пропаганды. Положив такое начало, можно заняться работой в России и Америке".
Судя по содержанию этого письма, Жаботинский не знал об оживленных дискуссиях в кабинете министров, состоявшихся в предшествующую неделю.
Предложение разведывательного отдела разрослось в иностранном отделе в проект, по которому правительство непосредственно сформировало делегацию ведущих сионистских деятелей — Исраэля Зангвила, Исраэля Коэна, Хаима Вейцмана и Жаботинского — для визита в Россию с целью убедить русских евреев в необходимости их поддержки войны, поскольку еврейские чаяния относительно Палестины могут осуществиться только после поражения Германии. Это предложение было телеграфировано в Петроград послу Бьюкенену. Телеграмма содержала существенное дополнение. Процитировав вывод Жаботинского, что"…одним из лучших способов борьбы с еврейской пацифистской и социалистической пропагандой в России будет поддержка еврейских национальных устремлений в Палестине", отправитель продолжает: "Вопрос о сионизме очень сложен, но мне хотелось бы, для начала, выяснить Ваше мнение: поможет ли улучшить внутреннюю обстановку и международное положение России заявление союзников о поддержке еврейских национальных устремлений?"
Таким образом, иностранный отдел впервые высказался за идею просионистской декларации, как того добивались Жаботинский и Вейцман. Обеспокоенность русской склонностью к пораженчеству и вера, что еврейское национальное сознание достаточно сильно, привели бы к тому, что в случае согласия Бьюкенена декларация Бальфура была бы принята на полгода раньше.
Он же активно воспротивился. Он не разделял веры в энтузиазм евреев России по отношению к сионизму и выразил сомнение в эффективности постановлений в поддержку еврейских национальных устремлений.
Марк Сайкс, находившийся тогда в Египте, следил за развитием событий. Он был вне себя от гнева по прочтении бьюкененовского ответа. Аарон Аронсон, присутствовавший при этом, заметил в дневнике: "Сайкс рвал на себе волосы от бьюкененовской глупости".
Грэхему Сайкс сообщил телеграммой:
"Я придерживаюсь мнения, что британское посольство в Петрограде не способно установить ни того, каковы убеждения российских евреев, ни их возможного воздействия на пацифистов, находящихся под еврейским влиянием. Любые расследования по этому поводу, исходящие из посольства, могут пробудить только страхи и подозрения, и выводы, совершенно противоположные фактам.