Наведение справок в отношении сионистов можно с безопасностью вести лишь через М. Соколова, д-ра Вейцмана, В. Жаботинского.
Единственно верный канал — от еврея к еврею, и даже при этом к вопросу следует подходить с величайшей деликатностью и осторожностью"[352].
Но Сесиль и его заместители не хотели действовать через голову собственных послов. Предложение было отвергнуто даже раньше, чем стало известно, что Жаботинский в любом случае не собирается ехать в Россию.
Воззвание к Ллойд Джорджу ускорить формирование легиона было не единственной целью письма от 29 апреля. В нем содержалась энергичная аргументация и по другому вопросу, преследовавшему идею легиона с момента зачатия и служившему основным доводом сионистов и прочих его противников — будто любой шаг в сторону еврейского участия в войне против Турции приведет к жестоким мерам турецких властей против еврейской общины в Палестине. Контрдоводы Жаботинского не помогли предотвратить суровую критику его действий в еврейской прессе в странах Антанты.
Теперь же он вдруг обнаружил опасения турецкого возмездия, исходившие из совершенно неожиданного источника, — его соратник Хаим Вейцман высказал их не кому иному, как премьер-министру. Поэтому письмо Жаботинского имело продолжение:
"Доктор Вейцман поднял с вами вопрос о риске резни в Палестине. Я высоко ценю мнение д-ра Вейцмана, но не согласен с ним по этому вопросу. Значительно больше причин (если они имеют значение вообще) было для подобных опасений во время формирования — у самых ворот в Палестину — Сионского корпуса погонщиков мулов из беженцев, всего лишь за несколько недель до этого покинувших Яффо, и в период, когда арабов еще не вынудили к открытой враждебности к Турции казни в Сирии в 1916-м. И несмотря на все это, резни не было.
С тех пор вопрос легиона поднимался сто раз, до бесконечности обсуждался во всех турецких газетах и потерял всю свежесть и остроту как повод для погромов".
И Жаботинский продолжает объяснение моральной проблемы, с которой он вынужден был бороться постоянно. Столкновение мировоззренческих принципов (которые многие относили за счет его goyishe kop[353]) с врожденным — и потому простительным — комплексом неуверенности и опасений, присущим стольким его современникам:
"Помимо этого, я не согласен с самим утверждением, что вся сфера действий преследуемого народа, особенно в такой момент, должна быть ограничена, определяясь страхом за судьбу маленькой группы собратьев по вере. Использование угрозы погромов как наказание за участие в революции было излюбленной тактикой старого российского правительства; я с радостью припоминаю, что русских евреев это не остановило, что они не поддались шантажистам. Я убежден, что так же мыслят и наши соплеменники в Палестине. Они осознавали опасность, связанную с пребыванием в поселениях после начала войны; они остались там не для охраны имущества или деловых интересов, но чтобы удержать сторожевой пост; они находятся, так сказать, на линии огня — не менее сознательно, чем любой другой боец-доброволец. Если случится что-либо, их жертва не будет бесцельной, она послужит сионистскому идеалу так же, как потери Еврейского легиона, а может быть, и больше.
С другой стороны, и признав угрозу погромов, я не вижу пользы в промедлении.
Наши колонии простираются на север вплоть до широты Сидона. Даже после взятия Иерусалима основная их часть останется на вражеской территории. В таком случае, когда же представится удобный момент для формирования легиона? Разве что после полного завоевания Святой Земли, но тогда эта идея превратится в фарс. C'est à prendre ou à laisser. Если замысел хорош, его следует воплотить в жизнь без промедления.
Я смею надеяться, что буду прощен за столь неформальное обращение и обширность письма"[354].
По странному совпадению, не прошло и недели с момента отправки его письма, как произошли события, по существу опровергнувшие довод о
турецкой мести в случае агитации за легион. Так же, как и в 1914 году, турки не ждали предлога для преследований, да и не нуждались в нем.
В начале мая до Лондона дошли известия о жестоком изгнании всех евреев из Яффо и Тель-Авива. Их имущество было разграблено мусульманскими бандами. Среди жертв набега были повешенные за оказание сопротивления, убитые грабителями. Несколько сот евреев были изгнаны из Иерусалима. Турецкий губернатор Джемаль-паша не делал секрета из причины погрома: ею стало начало британских военных действий в Палестине. В Яффо он заявил, что радость евреев по поводу наступления англичан будет недолговечной, поскольку им уготована участь, постигшая армян во время массовой резни 1914–1915 годов[355].
Вейцман, сожалея о своих негативных ремарках в беседе с Ллойд Джорджем, тут же пошел на попятный. Он заявил секретарю премьера Филиппу Керру, что в свете недавних событий в Палестине оппозиция плану легиона, продемонстрированная в еврейских кулуарах в прошлом, теперь исчезла, и план получит поддержку всех видных евреев[356].
Как оказалось, он был слишком оптимистичен.
Его сионистские коллеги реагировали странно. Записи в дневнике Шмуэля Толковского, члена консультативной группы при дипломатической деятельности Вейцмана и Соколова, представляют последовательную картину дебатов того периода. Поскольку большая часть работы этой группы осуществлялась неофициально, Жаботинский иногда присутствовал на заседаниях во время своих визитов в Лондон. Сам Толковский, как и остальные, за исключением Вейцмана и Джозефа Кауэна, был убежденным противником идеи легиона, ужасался, что Жаботинский действовал наперекор решению, принятому сионистским движением, и его записи о Жаботинском часто недружелюбны.
В день прибытия телеграммы из Каира с извещением об ошеломляющих событиях в Палестине Толковский, Симон Маркс и Джозеф Кауэн, будучи на заседании в доме Вейцмана, пришли к соглашению, что формирование легиона является верной реакцией. Участники совещания, состоявшегося в тот же день в доме давнего противника идеи легиона Ахад ха-'Ама (Толковский и несколько других членов его группы), пришли к такому же заключению. Более того, они приняли решение запросить у судьи Брандайза, видного американского сионистского деятеля, информацию о возможностях мобилизовать хотя бы 40–50 тысяч волонтеров в Америке.
Но одновременно с этим они постановили не проводить в Англии кампанию в поддержку легиона. На следующий день Вейцман известил об этом Жаботинского, приехавшего в Лондон, и — как признается Толковский в дневнике — Жаботинского известие не обрадовало. При встрече в доме Вейцмана Толковский попытался убедить его, что он обязан действовать в соответствии с этим решением: не вести никакой агитации за свой план и избегать каких-либо упоминаний о нем. В придачу он предупредил Жаботинского, что нарушение принятого решения повлечет за собой "страшную ответственность за агитацию, могущую привести к резне в Палестине"[357].
Реакцию Жаботинского на свое абсурдное требование он не описывает. В течение двух лет этот самый Жаботинский переворачивал горы для воплощения в жизнь идеи Еврейского легиона — исторической вехи в деле освобождения Палестины. Он и его соратники публиковали об этом бесчисленные статьи на русском, идише и английском. Редакционные статьи в их поддержку появились в наиболее влиятельных английских газетах — "Таймс" и "Манчестер Гардиан" — и в двух еженедельниках из самых значительных — "Нэйшн" и "Джуиш Кроникл". Его план широко обсуждался и в Соединенных Штатах. Всему свету о нем было известно, но от турок надо было теперь держать его в секрете.
На протяжении всех этих месяцев большинство сионистского руководства действовало против его плана, настаивая, что турецкие власти могут зловеще отыграться на палестинских евреях, — и Жаботинскому приходилось опровергать эту уверенность. Теперь же его доводы неожиданно оправдались. Джемаль-паша развязал-таки зверское нападение на евреев, но при этом заявил, что предпринял его в отместку за наступление Британской армии. О легионе даже не упомянул.
Когда же мрачные предсказания о последствиях агитации за легион оказались несостоятельны, а турецкие власти показали свое лицо и подтвердили, что представляют собой постоянную опасность для еврейской общины Палестины независимо от "пролегионистской" деятельности, — сионистское руководство пытается заставить Жаботинского отказаться от борьбы и, невзирая на теперь уже известные факты, предупреждает его о личной ответственности за нападение на еврейскую общину.
Чтобы сполна продемонстрировать путаницу в своем мышлении, они же выступили с заявлением, что теперь, после турецких зверств, они тоже на стороне Еврейского легиона. Нетрудно догадаться, почему Толковский не описал реакцию Жаботинского: тот наверняка лишился дара речи.
Эти противоречия в рядах молодой группы из окружения Вейцмана определялись не только верностью ее членов запрету на идею легиона, исходившему из сионистской организации, но и влиянием их старшего коллеги Ашера Гинцберга (более известного под псевдонимом Ахад ха-'Ам), на протяжении многих лет центральной, поистине исторической фигуры в сионистском движении. Будучи чуть старше Герцля, он принимал активное участие в догерцлевском российском движении "Хиббат Цион", проводившим поселенческую деятельность в Палестине.
Ахад ха-'Ам был известным эссеистом, писал на иврите и справедливо считался самым авторитетным оппонентом Герцля в рамках сионистской организации. Ярый противник дерзких дипломатических вылазок Герцля, он развил альтернативную сионистскую доктрину, видя в идеале Палестину как культурный центр, несущий в мир еврейские духовные ценности. Впоследствии это течение назвали духовным сионизмом.