Полк Паттерсона направили в Рафу (в Синае). Вейцману позволили надеяться, что полку затем позволят войти в Хайфу, но пока что ни Самария, ни Иудея не видели ни одного еврейского солдата.
У Палестинского полка не было командира, он имел всего-навсего двенадцать офицеров и до сих пор после пятимесячной подготовки удерживался в Египте вместе с абсолютным большинством волонтеров-американцев.
"Палестинское еврейство, — писал он, — жертвовавшее своих сыновей с энтузиазмом, сравнимым только с первыми днями войны в Англии (численность волонтеров из Яффы и южных колоний равнялась в пропорциональном отношении доле Великобритании), чувствует пренебрежение, горькое непризнание заслуг, полно горечи и уязвлено до глубины их отцовских и материнских душ. Сама молодежь — та, что была в трауре, когда Галилея была освобождена без их участия и писала в комиссию, умоляя об отправке в Анатолию, в Константинополь, куда угодно, лишь бы получить возможность умереть за Англию и сионизм, — шлют мне теперь письма с жесткими словами горьких жалоб. Даже их офицеры чувствуют пренебрежение, и даже лучшие из них выражают сомнение в том, следует ли продолжать. Волонтеры-американцы, которых так чествовали в Америке и в Англии, чувствуют то же, они обескуражены и унижены. И, должен добавить, я опасаюсь, что их горечь найдет выход в форме, которую мы не сумеем скрыть от окружающего мира.
Вы достаточно знакомы со мной, чтобы понимать, что это я не стал бы утверждать без веских на то причин. И сам я, создавший и пестовавший это движение с непоколебимой верой, сам я спрашиваю себя, слышу вопросы других — не ввел ли я в заблуждение честных молодых людей, призвав их под британский флаг, где они столкнулись с недружелюбием и унижением?"
Более того, он предупреждал, что положение может ухудшиться. 2 ноября группу детей с их педагогами, вышедших из Старого города, на пути в Сионистскую комиссию на празднование первой годовщины Декларации Бальфура подстерегли и избили арабы. Шли регулярные приготовления к чему-то "более страшному" — а еврейские части по-прежнему удерживались вдали от еврейских центров.
Отношение к Паттерсону он описал как "замысловатую систему подколов, и унижений, и поражений, урок всем глупцам, могущим пожелать связать свою судьбу с нашей планидой. Его довели до того, что он подал в отставку, потому что чувствует себя, как и я, лжецом и фальшивкой перед лицом мирового еврейства".
Он заключил письмо страстным призывом: "Умоляю Вас предпринять что-либо, предупредить генерала Алленби до того, как случится что-нибудь, что никогда не простят евреи Палестины и мира, что-либо, что разверзнет пропасть ненависти навсегда между двумя народами, созданными для дружбы.
Я знаю, что, высказываясь, подвергаю опасности свой собственный труд, но должен высказать это, чтобы предотвратить худший и неоспоримый вред"[498].
Поведение Сайкса на заседании комиссии, как писал Жаботинский позднее Вейцману, произвело впечатление на ее членов как "нерешительное и уклончивое: он подчеркивал страхи и трудности и не выделял незыблемость декларации"[499].
Сайкс, в конце концов, был одним из самых активных создателей Декларации Бальфура и одновременно энтузиастом арабской независимости. Он решительно критиковал проявление арабского антагонизма к сионизму. Но на него произвели впечатление сообщения, полученные им в Иерусалиме, о силе арабской оппозиции; он даже послал телеграмму в Иностранный отдел, выражая озабоченность трениями между арабами и евреями[500].
Отреагировал ли теперь Сайкс на убедительный призыв Жаботинского — неизвестно, но через несколько недель он признал в беседе с
Аронсоном в Париже, что интерпретация Жаботинского была по существу справедлива. Офицеры в британской администрации, сказал он, сохраняли привязанность к исламу и враждебность к евреям[501].
Что мог Сайкс все же сделать в свете этого признания, в сфере англосионистских отношений, — угадать невозможно. Через 2 недели после разговора с Аронсоном его сразила эпидемия гриппа, свирепствовавшая в мире, и он умер спустя 2 дня. Ему было 44 года.
На этой-то стадии впервые зафиксировано политическое разногласие между Вейцманом и Жаботинским, не из-за незнания фактов, которое Жаботинский приписывал Вейцману, а из-за фундаментальной разницы характеров, впервые проявившейся в их споре о Еврейском университете пять лет назад.
Написав Эдеру, Жаботинский счел своим долгом поставить Вейцмана в известность о фактах. 12 ноября он отправил письмо на семнадцати страницах. Как официальная докладная записка оно было написано на английском, единственном общем языке членов комиссии. Письмо содержало подробное обсуждение складывающейся политики британской администрации — обзор, который Вейцман мог, несомненно, сам написать, основываясь на фактах, ему известных.
Но начиналось оно смелым пророческим заявлением, определившим основное разногласие между ними.
"Создаются прецеденты вразлад с нашими интересами. Хочу упомянуть, что есть оптимисты, настаивающие, будто ничего из могущего произойти сейчас считаться прецедентом не будет. Но боюсь, они обманываются.
Они даже противоречат нашей собственной политике. Не являлась ли отправка Сионистской комиссии созданием прецедента, установлением права? Или заложение фундамента университета?
Таким же образом события, направленные против нас, могут установить прецеденты".
Фактически он обвинил Вейцмана и Сионистскую комиссию в ошибке — неопротестовании самых первых проявлений дискриминации: состава муниципальных советов Яффы и Иерусалима.
"Все заметили это, только истолкования различались; евреи оптимистично сочли это ошибкой, арабы посчитали это намерением и сделали выводы". Во всех общественных учреждениях царит дискриминация против евреев.
"Учреждения полны местными арабскими чиновниками, а евреи — редкость, настолько редкость, что всюду, куда еврей ни обратится, ему нужно иметь дело с арабским служкой. Объясняют это тем, что евреи не владеют английским или арабским. Но многие сефарды хорошо владеют арабским, и кроме того, в таком городе, как Иерусалим или даже Яффа незнание иврита должно считаться таким же недостатком, как незнание арабского, но этого не происходит.
В результате евреи управляются и администрируются если не арабами, то арабскими руками и каналами, что создает нервозность, неуверенность, унижения и горечь, естественные при таком положении вещей.
Что касается полиции, евреи практически довольствовались низкооплачиваемыми рангами; для повышения требовался арабский, а не иврит, и требовалось ношение мусульманской фески; в Яффе желтые бляхи объявляют "Яффа" только на английском и арабском.
Когда евреи опротестовали налоговые квитанции на арабском, они получили взамен квитанции на английском — и генерал Мани, главный администратор, заявил, что квитанций на иврите не будет. На новых железнодорожных билетах не было иврита; официальная марка освобожденной Палестины была выпущена на английском и арабском.
Вся корреспонденция между правительством и арабскими учреждениями ведется по-арабски, и военные губернаторы подписывают арабские оригиналы на арабском, в то время как корреспонденция с евреями идет на английском и не всегда сопровождается переводом на иврит.
Неудивительно, что у них нет нужды в ивритских служащих! Изменится ли эта практика? Сомневаюсь. Даже если и изменится, нехорошо уже и то, что евреям приходится за эти элементарные вещи бороться".
Сам Вейцман перед отъездом в сентябре из Палестины выразил тревогу о распространенных антисионистских взглядах среди британских офицеров в Палестине, поднял этот вопрос с полковником Дидсом и убеждал в необходимости разъяснений и пропаганды.
Жаботинский с сожалением отметил, что улучшений не заметил.
Он не обвинял губернаторов и прочих официальных лиц в антисемитизме. Тем не менее он постиг и проанализировал впервые одну из коренных причин враждебности среднего британского чиновника.
"Может быть, — пишет он, — они симпатизируют и могут быть хорошими сторонниками сионизма в Англии, но когда по прибытии сюда они видят, с одной стороны, арабов, позиция которых ясна в своей простоте, представляющих тех самых "туземцев", которыми Англия правила веками без проблем и чего-то нового; с другой стороны, сионистов, проблему с головы до ног, проблему со сложностями, ощетинивающимися со всех сторон, — немногочисленных, но каким-то образом сильных и пользующихся влиянием, незнакомых с английской, но пронизанных европейской культурой, заявляющих свое право сложным образом и прочее.
Самые добросердечные из англичан ненавидят проблемы и загадки. Это и есть естественное осложнение нашего положения здесь: я начинаю опасаться, что это испортит наши отношения с британскими властями даже и по завершении военного правления".
Он продемонстрировал свою позицию примером с новым военным губернатором Яффы, подполковником Хаббардом: "В день своего приезда он вызвал к себе Гордона и заговорил о евреях вежливо, но пренебрежительно, заявил, что считает принадлежащими к стране только испанских евреев, остальные — новопришельцы и не имеют права претендовать на учет их странностей, евреи обязаны выучить арабский, являющийся "языком страны", и он сам намеревается обращаться к еврейской публике на арабском. Эдер позвонил в Отдел по управлению занятой территорией и настоял, чтобы губернатора оттуда предупредили". Но такое давление не всегда можно было оказать.
"Боюсь вас огорчить, дорогой друг, но должен сказать, что официальная позиция здесь — извинения перед арабами за оговорку господина Бальфура и усилия покаяться, всегда придерживая евреев в тени".
Сам полковник Хаббард в ответ на арабский протест против празднования 2 ноября годовщины Декларации Бальфура писал, что передавать страну евреям Англия не собирается: ответ естественный и нужный, но "представленный без необходимых оговорок, без упоминаний, что обещание Антанты евреям будет сдержано и что арабам следует прийти к согласию с евреями, потому что политика национального очага неизменна".