Относительно иммиграции меморандум действительно устанавливает, что еврейский совет должен быть уполномочен проводить в жизнь иммиграционный закон Палестины "постольку, поскольку он влияет на еврейскую иммиграцию". Но власть эта, тем не менее, должна применяться "с согласия мандатных властей и в согласии с теми условиями, которые могут быть установлены мандатными властями".
Неудивительно, что группа палестинских общественных деятелей, прибывшая в Париж в середине февраля, восприняла этот проект весьма критично, но они вынуждены были довольствоваться несколько самоуверенными заверениями Вейцмана и Соколова, что он представляет собой максимум того, что способна принять мирная конференция. Гораздо более важными, поистине решающими, как пояснили им, будут последующие обсуждения деталей, которые состоятся с Англией. "После того как мирная конференция примет наши требования, — заверили критически настроенных, — мы сможем просить большего и больше получить"[546]. В письме к жене Вейцман пояснял, что предпочитал преуменьшить административные требования, а нажим оказывать за более выгодные экономические условия"[547].
Критический и весьма щекотливый вопрос границ обсуждался в приложении к меморандуму для мирной конференции. Южная граница должна была оставаться открытой для заключительных переговоров с Египтом (в то время бывшим британским протекторатом).
По поводу северной границы, с Сирией, разногласий с Великобританией не было. Считалось общепринятым, что граница должна способствовать решению проблемы орошения Палестины, и, следовательно, должна была включать истоки Иордана, чтобы обеспечить рациональное водоснабжение.
Таким образом, предполагаемая граница проходила от точки к югу от Сидона на Средиземном море, включала реку Литани и западный склон Хермона, и тянулась на восток, не достигая железной дороги Хиджаза.
Разногласия с британцами возникли по поводу восточной границы. В многочисленных обсуждениях с ними было достигнуто соглашение, что мандатная территория включает земли к востоку от реки Иордан, в большинстве своем почти совершенно не заселенные.
Вейцман описал эту территорию после своей поездки туда в июне 1918 года:
"Край, по которому я проезжаю, юго-восточная часть Трансиордании, — представляет собой обширную степь"[548].
В плане сионистов земли Трансиордании простирались до линии за Хиджазской железной дорогой, отводя границу с Месопотамией к самой пустыне.
Экономическая важность железной дороги сама собой разумелась, так же, как и стратегическое значение.
Сам британский Военный комитет (одна из трех групп, сформированных правительством для изучения этого вопроса), поддержал просьбу сионистов.
Но правительство, тем не менее отказало, поскольку в нем господствовала идея о заинтересованности в этой дороге арабов.
Накануне составления сионистского проекта Вейцмана и Сэмюэля информировали через представителей Иностранного отдела Ормсби Гора, Арнольда Тойнби и сэра Льюиса Маллета, а затем и замминистра по международным вопросам лорда Роберта Сесиля, что правительство хочет, чтобы восточная граница прошла к западу от Хиджазской железной дороги. Успокоенные, что это все же включает большую часть плодородных земель по ту сторону Иордана в территорию Еврейского национального очага, сионисты приняли поправку без боя.
Они замечали, тем не менее, что экономическое благополучие и Палестины, и будущего арабского государства требует, чтобы у обоих был доступ к железной дороге на всем ее протяжении[549].
Важное дополнение к основному меморандуму цитировало во всей полноте выданное годом раньше заверение французского правительства о поддержке стремления сионистов установить национальный очаг для евреев в Палестине. Блеск этого заявления весьма потускнел в связи с настойчивой антисионистской кампанией, проводившейся французами и во Франции, и в Сирии. Напомнить, таким образом, об их обещаниях, казалось весьма уместно.
Но отношение Франции к сионизму было куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Внутренние документы французского министерства иностранных дел того периода демонстрируют укоренившуюся враждебность к еврейскому национализму.
Один из ее элементов исходил из традиционной католической доктрины, в свете которой сама идея еврейского возрождения на Святой Земле представляла открытый вызов Священному писанию. Другой отражал французскую "традицию" еврейской эмансипации и ассимиляции[550]. Третьим и, возможно, самым активным ингредиентом был тот факт, что сионизм поддерживался Великобританией.
По меньшей мере в одном случае французское правительство выдало непрошеный совет иностранному — сиамскому — правительству, что было бы неблагоразумно компрометировать себя поддержкой сионизма[551]. (Сиамцы совета не послушались).
Негативное отношение Франции подвергалось широкой критике в Великобритании и США. "Чикаго Кроникл" даже зашла так далеко, что охарактеризовала Францию как "фокус антисионистского и антисемитского влияния на Ближнем Востоке". Но нет сомнения, что имелась более прагматичная причина для этого враждебного настроения. Существовали веские причины полагать, что французы пестовали брожение среди арабов Сирии против сионизма как часть их кампании по присоединению Палестины к Сирии под эгидой Франции. Эта цель, конечно, противоречила не только поддержке Декларации Бальфура, выраженной Францией, но и соглашению Сайкса — Пико от 1916 года, которое, в конце концов, отводило значительную часть Палестины под международную зону. Британцы, в свою очередь, давно относились к пакту Сайкса — Пико как к изжившему себя, и условия Бальфурской декларации ознаменовали его официальную дезинтеграцию. Но Франция продолжала рассматривать пакт как некий "статус-кво", пока в этом районе не достигнуто окончательное соглашение. Они постоянно цитировали его в своих интересах. В то же время по примеру Великобритании они старались добиваться наиболее выгодных для себя территориальных условий, где только возможно. В обоих случаях пострадавшей стороной оказывался сионизм.
Британцы, сыграв основную и почти единственную роль в победе над Турцией, фактически владели и правили всей захваченной территорией. В глазах Франции, отличавшейся острым зрением, они вели себя как полные хозяева. Роль французов в восточной кампании в силу обстоятельств была незначительна. Они сконцентрировали усилия на кошмаре Западного фронта и к тому же из всех участников конфликта понесли самые тяжелые потери. Они гневно выражали горечь и негодование тем, что британцы воспользовались этой ситуацией так, будто сражались в одиночку и выиграли отдельную войну.
Что касается Палестины, их протесты в основном игнорировались. В Сирии, несмотря на заверения Ллойд Джорджа об отсутствии здесь британских интересов, политика Великобритании на последних этапах войны и по ее завершении заключалась в сведении французского влияния к минимуму.
По бесцеремонному выражению Т.И. Лоуренса, одного из принципиальных создателей такой политики, идея заключалась в том, чтобы "выбить французов из Сирии"[552] или, по не менее красноречивому выражению главы военного министерства лорда Мильнера, "выманить французов из Сирии"[553].
Поскольку все стороны придерживались принципа "незахвата территорий", британской стратегией стала поддержка в Сирии устремлений Хашимитской династии, а в Палестине, на тот период, — устремлений сионистов. Именно для осуществления прохашимитской политики было разыграно гигантское надувательство: приписать ведущую роль в освобождении территорий силам под предводительством эмира Фейсала. Арабское восстание под предводительством отца Фейсала Хусейна, шарифа Мекки провалилось как значительно событие. Вне собственно аравийской территории оно не получило значительной поддержки от арабов.
Ни Фейсалу, ни его британскому наставнику Т.И. Лоуренсу не удалось мобилизовать силы в Сирии. Арабы и пальцем не пошевелили, чтобы помочь наступлению Алленби.
Это отсутствие поддержки и активности, которые ожидались как арабская плата за независимость в Сирии и Месопотамии, грозило подорвать британские планы. Гениальное решение дилеммы нашлось, когда обнаружилось загадочное официальное заявление, которое, как утверждалось, было выдано в июле 1918 года группе "Семь Сирийцев" в Каире! В нем британское правительство торжественно обещало, что в районах, еще не освобожденных, обязуется признать полную суверенную независимость любой арабской территории, освобожденной от турецкого влияния в результате действий самих арабов[554].
С использованием этой формулировки был выработан механизм, в результате которого, как заключил арабский историк, "где бы британская армия ни захватила город или покорила крепость, которую затем надлежало передать арабам, наступление задерживалось, пока не вступали арабы, и победу, таким образом, можно было отнести на их счет"[555].
Этим и обосновывается дикая спешка поднять арабский флаг в городах, из которых турки уже были изгнаны англичанами. Дерайя и Алеппо представляли собой две такие легкие победы.
И как раз в Дамаске, захват которого должен был послужить кульминацией-символом арабской эмансипации и где по плану предстояло короновать Фейсала, пока французы не успели привести свои возражения, как раз здесь-то и произошла заминка. Британские силы, продвигавшиеся к Дамаску, включали австралийский контингент и получали подкрепление от
меньшей французской части. Главнокомандующий Алленби, действующий в согласии с планом, разработанным Лоуренсом и Военным отделом, отдал частям приказ не вступать в город. Предполагалось, что турки отступят без боя. Тогда-то, пока отступление будет перекрыто к северу от го