Жаботинский, предупреждавший много лет назад польских евреев, что для них освобождение Польши лишь иллюзия и западня, и за это атакованный и изничтоженный, не был удивлен. Но это не преуменьшило и чувство беспомощности, поскольку сионистское движение не в состоянии было предотвратить или облегчить еврейские страдания.
Его разочарования были еще и приумножены из-за положения его собственной семьи. Мать и сестра с сыном были в Одессе и по-прежнему надеялись, как и многие другие, попасть в Палестину, и по-прежнему напрасно.
Зальцман повидал мать Жаботинского и сообщил ему, что она не расстается с телеграммой, которую тот прислал в декабре. Она сказала Зальцману: "Володя должен торопиться увидеть меня, я уже очень стара".
Я бы попытался добраться до них до приезда в Лондон, но не решаюсь", — пишет он Анне[564]. "Сотни тысяч людей там ждут, полные надежды, с упакованными чемоданами. Они видят во мне своего рода пророка. Что я могу им сказать? Здесь ситуация очень плоха, да и в Версале тоже, по моим сообщениям, дела не обнадеживают. Конечно, всем им следовало бы раскрыть всю правду, но не могу набраться смелости, а соврать тоже не смог бы"[565].
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПОСЛЕ формального ухода из Сионистской комиссии Жаботинский неделями заканчивал и передавал дела прибывшему в конце февраля Роберту Шольду.
Так, обнаружилась его записка Левину-Эпштейну, исполнявшему обязанности председателя, написанная после поездки в Галилею, где он посетил "кружевную школу" в Тверии.
Школе сообщили, что ей придется закрыться (подразумевалось, что из-за недостатка средств). "Я навестил это предприятие, — пишет он. — Тридцать две девочки, тяжкая работа, по мнению госпожи Берлин — лучшая в своем роде в Палестине. Будет очень жаль ее закрыть. Да и политически ошибочно, поскольку все тридцать две — сефардки, и это будет воспринято как дискриминация".
Он был также проинформирован, что печатаются новые таможенные формы: 'Только арабский, даже без английского. Необходим протест, пока не поздно".
Последний раз в качестве члена комиссии он присутствовал на заседании 12 марта. Протокол отразил разные настроения среди членов комиссии, которым предстояло оставить тяжелый отпечаток и на его жизни, и на национальных интересах. С первых минут обсуждаемые вопросы были связаны с критическими проблемами. Комендант Леви Бианчини председательствовал вместо болевшего Левина-Эпштейна. Он начал с упоминания трагического положения, при котором сионисты сами вынуждены сдерживать поток иммигрантов, поскольку для них отсутствуют экономические перспективы. Жаботинский доложил о структуре и составе сформированного им журналистского бюро и о препонах, чинимых администрацией идее независимой ежедневной еврейской газеты.
Затем, по просьбе Бианчини, Жаботинский подробно рассмотрел два наболевших вопроса: будущее батальонов и растущая интенсивность арабской кампании против евреев и Декларации Бальфура. Насущной проблемой батальонов было неизбежное: с концом войны мысли солдата устремляются к демобилизации и возврату к гражданской жизни и работе.
В Еврейском легионе многие солдаты из-за границы мечтали, тем не менее, о демобилизации не для того, чтобы возвратиться к своим гражданским занятиям, а как раз чтобы начать новую жизнь в Палестине, строя национальное отечество. Их приходилось тоже сдерживать, поскольку работы было мало, а англичане категорически отказывались (для сохранения статус-кво, что снова и снова оказывалось ложным) сделать возможным приобретение земли, на которой ветераны могли бы обосноваться. Но существовала, в дополнение, и более насущная причина для попытки отсрочить демобилизацию: национальная необходимость.
Замысел легиона по Жаботинскому был нацелен как раз на этот послевоенный период. В ходе продолжительной борьбы он вновь и вновь доказывал, что легион, помимо исторической функции освобождения страны, был жизненно необходим в конце войны в качестве гарнизона. С демобилизацией британских солдат пропорция евреев в армии могла значительно возрасти, и внутренняя безопасность страны зависела бы целиком от еврейского подразделения — создавая факт, огромный по значению, в момент, когда закладывались основы еврейского государства. Но необходимыми условиями для этого были согласие англичан, которое в то время Жаботинский и Вейцман считали само собой разумеющимся, и желание еврейских солдат оставаться в легионе.
Давид Эдер, присоединившийся к Жаботинскому в начале его борьбы за легион в Лондоне, теперь так же осознавал необходимость реализации этой идеи. Он поднял вопрос об легионе на заседании в январе, хотя до того комиссия официально избегала обсуждения судьбы воинского контингента. Жаботинский затем официально запросил ставку командующего, подчеркивая желательность отсрочки демобилизации еврейских батальонов.
Ответ гласил: применять к еврейским солдатам процедуру по демобилизации, отличную от той, которая применяется к другим солдатам Его Величества, невозможно.
Жаботинский решил, что давление следует оказывать в Лондоне, колыбели легиона, где понимали его особый характер.
Сионистское руководство в Лондоне занималось подготовкой к мирной конференции, и, может быть, потому его проект передали на рассмотрение адъютант-генералу Макдоноу только спустя два месяца.
К тому времени у англичан появилась своя причина для отсрочки демобилизации еврейских легионеров. Почти все белые части в Палестине наскоро перебрасывались в Египет, где разразились серьезные беспорядки. В Палестине остались один британский батальон, индийская часть и 5000 еврейских солдат.
Беспорядки в Египте продолжались два месяца, в течение которых среди палестинских арабов не прекращалось подстрекательство.
"Ежедневно по базарам и кофейням ходили какие-то новые люди; десятки агитаторов проникли в Палестину с юга, неизвестно за чей счет, и почти открыто (в деревнях и совсем открыто) призывали народ избавиться и от англичан, и от евреев. Окружные губернаторы и другие чиновники, с которыми часто приходилось тогда встречаться (я был одно время членом "сионистской комиссии"), не скрывали своей тревоги; в офицерских столовых говорили, что индусские солдаты получают из Индии письма с жалобами на уничтожение халифата, на порабощение Константинополя, и смотрят неласково.
Стерегли Палестину в те месяцы мы. Кроме одного Иерусалима (дальше расскажу о том, как нас в Иерусалим не пускали), все главные центры и артерии страны охранялись еврейскими солдатами. В Яффе стояли наши "американцы", в Хайфе — палестинцы; все посты вдоль железных дорог, от Романи в пустыне до Рафы на границе Египта с Палестиной, от Рафы через Газу до Яффы, от Яффы через Луд до Хайфы и дальше до Тивериадского озера, были заняты нашими.
И опасные два месяца прошли спокойно"[566].
Военный отдел выслал генералу Алленби инструкцию, благодаря которой батальоны просуществовали еще 6 месяцев.
Тем временем в феврале Жаботинский обратился с призывом к самим солдатам.
"Будущее еврейских подразделений, — писал он, — не может быть предсказано, пока мирная конференция не примет решения о будущем статусе страны.
Конечно, мы все надеемся, что Палестина окажется под британским протекторатом и что гарнизон нашей страны всегда будет включать Еврейский полк.
Мы также надеемся, что будущее Еврейского полка будет славным и что его еврейский характер выразится в его официальном имени, нашивках и языке".
К тем, кто желал оставаться в Палестине и участвовать в строительстве Эрец-Исраэль, и было адресовано его обращение. Их моральным долгом, писал он, было оставаться в батальоне, чтобы "поддержать порядок и спокойствие в нашей стране, пока решается ее будущее, и не оставлять эту священную обязанность другим".
Он подчеркивал, что миссия еврейских батальонов была важнее, чем когда-либо, но, писал он в заключении, "от каждого еврейского солдата в этот переходный период требуется поведение, достойное солдата, отличная дисциплина, бесконечное терпение и бесконечный такт".
Даже Жаботинский, при всем его остром понимании характера британского военного правления, вряд ли мог предвидеть, до какой мрачной степени солдатское терпение и такт подвергнутся испытанию в предстоящий период. В докладе на заседании Сионистской комиссии Жаботинский отметил поразительный момент: усилия удержать людей в армии подрывались "изнутри" полковником Фрэдом Самюэлем, командующим 40-м батальоном, в то время расквартированным в Хайфе. Не проконсультировавшись ни с кем из еврейского руководства, он объявил, что любой солдат будет демобилизован по представлении справки о наличии рабочего места и в любом случае он будет либерален в выдаче отпусков.
Естественно, начался поток заявлений. Некоторые палестинцы из давно основанных поселений просто вернулись к своей работе на земле, другие взяли отпуск, чтобы искать работу. Жаботинский написал Самюэлю с просьбой прекратить эту практику. Самюэль ответил, что в дальнейшем будет более строг в выдаче отпусков, но полагает, что из своих 1300 человек демобилизует 300.
Жаботинский, тем не менее, обратился к самим солдатам. Часть из них забрали свои прошения и остались в армии.
Странный обмен мнениями произошел между председателем Леви-Бианчини и Жаботинским. Бианчини, согласно протоколу, просил г-на Жаботинского "сообщить собранию известные ему определенные факты об арабском пропагандистском движении". Жаботинский в ответ дал длинный, детальный отчет об этой пропаганде, которая, предупредил он комиссию, может привести к антиеврейским выпадам. Она имела место и в печати, и в публичных выступлениях. Важным являлся факт, что центры по выпуску печатной пропаганды находились в Бейруте и Дамаске, откуда она высылалась почтой. Кампания началась к концу 1918 года — вскоре после того, как британское военное правление установилось в Сирии. Здесь реда