Почти год Вейцман избегал доводить до сведения правительства, в какой степени военная администрация (на некоторые грехи ее он жаловался, впрочем, несколько раз) непосредственно ответственна за напряженность между евреями и арабами. Получив докладную от Жаботинского от 12 ноября, он пренебрег его советом и предостережением и последовал совету Клейтона снять Жаботинского. Более того, он продолжал восхвалять верхушку администрации. Обо всем этом Бальфур был осведомлен. Поэтому неудивительно, что Бальфур, которому Вейцман цитировал Клейтона, читал доклады Клейтона уважительно и внимательно.
И теперь Бальфур в своем письме занял позицию, которую Клейтон постоянно навязывал Лондону, — что за трения ответственность лежит на евреях. Эти "крайние" высказывания в Палестине и за ее пределами провоцировали брожение в дополнение к растущим страхам арабов от ожидаемой экспроприации и политического подавления евреями. Следовательно, это евреям следовало менять свое поведение, и Бальфур призывал Вейцмана принять к тому меры[570].
Письмо Бальфура к Вейцману (от 3 апреля) отражает значительный успех верхушки военной администрации в кампании по отлучению друзей сионизма в правительстве в Лондоне. Она теперь решительно возобновила попытки обкорнать крылья еврейским батальонам и, по всей видимости, озлобить их состав. С ростом неприятностей в Египте, арабской подстрекательской кампании, организованной из Сирии и в полном размахе в Палестине, они расквартировали 5000 легионеров, составлявших почти весь гарнизон в стране, — охранять дороги и железнодорожные пути и армейские лагеря и установки. Они также прислали 40-й батальон на подступы к Хайфе, что было исключением в принятой ими политике держать еврейские войска в стороне от еврейских населенных пунктов. Теперь же вдруг солдатам батальона, состоявшего в основном из палестинцев, были запрещены визиты в город. Генеральная ставка разъяснила командирам, что это было шагом к умиротворению арабов ввиду неуправляемого поведения некоторых солдат по отношению к арабским гражданам.
Это был жалкий предлог. Арабские старейшины организовали кампанию жалоб на еврейских солдат английским властям: практически ни одна из жалоб оснований не имела. Стычки, изредка имевшие место, были не больше, чем кулачные бои. Жаботинский описывает их весьма любопытные причины:
"Больше всего недоразумений бывало у второй части палестинских добровольцев — у той, которая сама выросла в "восточной" обстановке. Против арабов эти молодые люди ничего не имели, напротив — чувствовали себя с ними, как дома, совсем по-приятельски, и арабским языком владели в совершенстве. Отсюда и все горе. Начиналось с того, что солдат в отпуске встретил знакомого, поздоровались, обнялись, пошли в кофейню, выпили, сыграли партию; при этом сначала подтрунивали друг над дружкой, — что бывает и у самых близких друзей — потом поругались, а в конце подрались"[571].
Объяснение британцами закрытия Хайфы могло бы быть принято, если бы не тот факт, что администрация не принимала никаких мер при стычках арабов с другими, нееврейскими, солдатами, — например, австралийские солдаты сожгли целую деревню Сарафанд, совсем вблизи генеральной ставки Алленби, убив несколько арабов в отместку за пристреленного товарища[572].
Остатки доверия к англичанам были рассеяны следующим шагом Генеральной ставки против еврейского батальона и, по существу, против всей еврейской общины.
6 апреля Главный администратор генерал Мани издал указ: Иерусалим в пределах городской стены объявляется закрытым для еврейских солдат с 14-го по 22 апреля включительно.
Даты представляли собой дни Пасхи, одного из трех праздников, когда религиозная традиция предписывает восхождение в Иерусалим, радостный обряд со времен Храма. Генерал Мани (и уж наверняка полковник Габриэль, который, по мнению Жаботинского, полностью доминировал над Мани) хорошо осознавал, какой это будет удар по еврейской общине. Паттерсон был возмущен. "Не могу представить себе, — писал он, — большей провокации для еврейских солдат, или большего оскорбления. Такого унизительного указа не появлялось со времен императора Адриана"[573].
Нет сомнений, что указ был рассчитанным вызовом. Жаботинский снова выступил с предостережением. Он снова ощутил запашок России. "Я хорошо знаю царскую Россию, — писал он позднее в письме Совету армии Великобритании, — но даже там подобные акты религиозного преследования были бы невозможны"[574].
Он призвал Сионистскую комиссию потребовать отмены указа.
Руководство комиссии, вновь прибывший исполняющий обязанности председателя Фриденвальд и Бианчини, которые, по словам современного израильского историка, "далеко не были способны представлять сионистские интересы с достоинством и твердостью"[575], удовольствовались протестом. Когда Мани высокомерно уведомил их, что решение было принято после "тщательного рассмотрения всех обстоятельств", они заключили, что сделали достаточно. В конце концов, решили они, в запрете не содержалось глубокого значения, а Жаботинский с его "страхом перед прецедентами" всего лишь преувеличивал.
Стоит отметить, что неустановленное число солдат батальона проникло в Старый город для защиты евреев в случае атак. Несколько из них были арестованы[576].
***
Резко враждебное отношение военной администрации к Декларации Бальфура, к сионизму и практически к евреям Палестины, а также их кампания по вытеснению французского влияния из Сирии, проистекали, во-первых, из вполне определенной имперской цели, поначалу не связанной с сионизмом или евреями. Верхушка администрации состояла из военных, служивших в прошлом на территории британского протектората в Египте и Судане. В начале мировой войны группа этих военных развила план по переходу по завершении войны обширных арабских районов Оттоманской империи под контроль Великобритании. Тогдашний генерал-губернатор Судана сэр Реджинальд Уингэйт определил их цель как создание "федерации полунезависимых арабских государств под европейским руководством и наблюдением, — хранящих духовную верность единственному арабскому первосвященнику и считающих Великобританию своим патроном и защитником"[577].
С самого начала они следовали этому плану упорно, целенаправленно и с немалой дерзостью. Облачаясь в тогу экспертов, они успешно манипулировали правительством в Лондоне в целях достижения этой цели.
Они сделали Хусейна, шерифа Мекки, своей марионеткой, будучи убежденными, что он может успешно подчинить разнообразные арабские группировки и мобилизовать существенные силы для помощи в борьбе с Турцией.
В обмен на его обещание военного сотрудничества именно они вдохновили британское обещание будущей арабской независимости на большинстве территорий — и собрали значительную сумму в золоте для немедленной передачи Хусейну. Когда же выяснилось, что влияние Хусейна было весьма ограничено, а военные способности минимальны, именно они спланировали и воплотили в жизнь шараду с приписыванием арабским подразделениям побед, одержанных британским оружием[578].
Их труд на благо обширной арабской федерации не был чисто альтруистическим. Жаботинский позднее описал их видение:
"[Арабы] будут освобождены, объединены и будут называться "Великой Аравией". Им будут выданы арабские короли, живописные шейхи в зеленых тюрбанах, дорогие переросшие дети, восседающие на диванах со скрещенными ногами, нуждающиеся по всем государственным вопросам в английских советниках.
Основным элементом этой мечты было то, что "Великая Аравия" должна во всех случаях оставаться "живописной": с верблюдами, караванами, белыми бурнусами, зелеными чалмами и женщинами под чадрой и за решеткой. Всю декорацию Востока надо свято сохранить; было бы ужасно, если бы эту красоту нарушило прозаическое дыхание цивилизации! Сторрс, впрочем, поклялся, "что трамвай (в Иерусалиме) пройдет через его бездыханный труп"[579].
Их мотивы, несомненно, усиливались благодаря особой разновидности первородного антисемитизма, пронизывающего британские "верхние слои". Марк Сайкс, например, был откровенным антисемитом, испытывающим отвращение к тому, что он называл безродным еврейским капитализмом, пока не встретил в Каире гордого еврея-националиста Аарона Аронсона; затем в Лондоне он познакомился с сионизмом и ближе.
Похожим примером послужил в более поздний период лейбористский писатель и политический деятель Ричард Кроссман, утверждавший, что "антисемитские бациллы теплятся в каждом христианине"[580]. Это, конечно, было преувеличением, и можно с уверенностью утверждать, что почти никто из британских государственных деятелей, поддерживавших во время войны сионизм, поскольку верили, что это в британских интересах, не проявил признаков антисемитизма ни тогда, ни позже. Бальфур, Ллойд Джордж, Эмери, Дерби, Грэм и южноафриканец Сматс — все, без сомнения, свободны от этого предрассудка.
Антисемитизм, как показал опыт, не нуждается в контакте с евреями для процветания. Ни в одном классе не был этот предрассудок так распространен, как в профессиональной армии, возглавляемой в те дни, в большинстве своем, узколобой кастой, предрассудки которой, надо сказать, касались не только евреев. Солдаты, администраторы и офицеры разведки, прибывшие в Палестину из Египта и Судана, имели дело с немногими, если вообще с какими-либо евреями, и им не представился случай выразить свой предрассудок. Жаботинский ошибался в своем убеждении, что полковник Вивьен Габриэль был единственным настоящим антисемитом в администрации, хотя он явно