Последующие перемены совершились слишком поздно и были недостаточно обширны. Сам Бальфур в беседе на той неделе с Брандайзом вслух размышлял об ошибках в управлении Палестиной[622]. Правда, предстояло смещение и Вивиена Габриэля, хорошо известного антисемита, обладавшего большим влиянием.
Но это было все. Консультаций с Вейцманом не последовало. И что особенно важно, реакция официальных лиц Иностранного отдела на письмо Вейцмана служит ясным свидетельством изменения атмосферы этого отдела с переходом власти от Бальфура к Керзону. Появилась даже завуалированная критика самого Бальфура. Комментируя его просьбу, Арчибальд Кларк-Керр писал: "Не могу не ощутить, что это слишком потворствует евреям, до разрешения палестинского вопроса без надежд на пересмотр, но полагаю, что нам следует подчиниться решению из Парижа. Невыносимо, что доктору Вейцману позволительно критиковать "тип лиц" на службе правительства Его Величества". Что касается Керзона, в его замечании о письме Вейцмана проскользнули зловещие нотки: "Хотел бы я, чтобы письмо было адресовано мне".
Спустя день-два Керзон получил от Бальфура более конкретную просьбу. Отреагировав на критику, высказанную ему Брандайзом, он попытался исправить допущенную ошибку. Керзон отправил телеграмму, выдержанную в недвусмысленных тонах, заместителю Клейтона в Каире, полковнику Френчу: "Политика правительства Его Величества учитывает вручение Великобритании мандата на Палестину. Условия мандата выражают сущность декларации от 2 ноября 1917 года. Американское и французское правительства так же присягают поддерживать образование в Палестине еврейского национального очага. Это следует подчеркивать арабскому лидерству при каждой возможности. Их следует убедить в том, что это дело решенное и продолжать агитацию было бы бесполезно и разрушительно"[623].
Именно об этом умоляли сионисты с того момента в 1918 году, когда обнаружили, что Декларация Бальфура в Палестине опубликована не была. Теперь, так запоздало, одной телеграммой невозможно было серьезно повлиять на ситуацию. Нет свидетельств тому, что ее содержание было распространено внутри самой администрации до прибытия преемника Клейтона, полковника Ричарда Майнерцхагена.
Майнерцхаген был необычной личностью. Ему предстояло сыграть короткую, но важную роль в событиях того года. Он признавался в изначальном антисемитизме, испарившемся после встречи в Египте с Аароном Аронсоном в 1916 году и другими членами семьи Аронсона в Палестине и после его визита в некоторые еврейские поселения Южной Палестины. Положительного отношения к сионизму он не скрывал. Действительно, дабы рассеять все сомнения, он писал Керзону вскоре после прибытия в Каире: "По своему отношению к сионизму я горячий сионист".
Вейцман тоже приложил усилия за кулисами для того, чтобы Майнерцхаген получил назначение. Тот прибыл, уже подробно ознакомившись с характером администрации и твердо намереваясь провести в жизнь перемены. Но он, тем не менее, был единственным новым человеком. Остальные, за исключением полковника Габриэля, оставались на своих местах, как и коростой поросшие прецеденты, установленные за время военной администрации. Через 10 дней после прибытия в Каир на свой пост он записал в дневнике: "Несколько дней назад Конгрив (командующий армией в Египте) получил рекомендацию от своего штаба отказать Вейцману во въезде в Палестину из политических соображений. Я счел это чудовищным. Алленби был в отъезде в Судане. Я возразил Конгриву, использовавшему довод, что не может поступить вразрез с рекомендацией его штаба. Я напомнил ему, что являюсь его политическим советником, но он настаивал на отказе Вейцману. Я отправил телеграмму прямой линией в Иностранный отдел и получил ответ в тот же день, приказывающий Конгриву не препятствовать свободе передвижения Вейцмана. Такова степень юдофобства в ставке командующего в Каире"[624]. Этим же демонстрируется и предел его возможностей влиять на ход событий, что он и сам вскоре обнаружил. Его поражение в полной мере демонстрирует, до какой степени заблуждались сионисты, противясь всем воззваниям и предостережениям Жаботинского.
Возможно, нажим сионистов в Лондоне мог вынудить правительство к переменам в 1918 году, в период, когда все еще шла война и еврейская помощь все еще требовалась для обеспечения американской поддержки выдачи мандата Великобритании. Тем более, что в Иностранном отделе тогда еще действовала первоначальная группа, поддерживавшая сионизм. Подобный Майнерцхагену человек в Палестине летом или даже осенью 1918 года и приказ чиновникам быть лояльными хотя бы политике Бальфура могли бы произвести революцию.
Учитывая предрассудки военной администрации Алленби, это несомненно привело бы к взрыву внутри администрации, но результат мог оказаться очистительным. В конце же 1919 года Майнерцхаген, боец-одиночка, пытался пробить головой стену. Он стремился скорее покончить с первичным взносом британского правительства в кампанию арабских агитаторов — непубликацией Декларации Бальфура. Его намерением было провести в жизнь распоряжение Керзона от 4 августа: уведомить всех и каждого, что декларация представляла собой вопрос решенный. Майнерцхаген во время обсуждения своего назначения сам убеждал Бальфура в этом шаге.
После трехнедельных усилий он осознал, что офицеры военной администрации за предыдущие 18 месяцев исключительно успешно выполнили свою миссию среди арабов. Он писал Керзону:
"Народы Палестины не готовы на сегодняшний день к открытому заявлению, что установление сионизма в Палестине является политикой, которой придерживаются правительство Его Величества, Франция и США. Они, конечно, об этом представления не имеют. Таким образом, является целесообразным в настоящее время не давать ход вашей телеграмме от 4 августа № 245 в общей публикации"[625].
Четыре месяца спустя он предпринял новую попытку, убежденный, как он писал, что, если арабов убедить в намерении правительства провести политику Бальфура в жизнь, их оппозиция будет "подавлена". "Все же, — телеграфировал он Керзону, — по общему мнению палестинской администрации, курс весьма сомнительный"[626].
К тому времени, хоть Майнерцхаген и сумел оказать экономическую помощь сионистам, дух его почти сломился, и он писал в дневнике: "Я не уверен, что мир не останется слишком эгоистичным, чтобы оценить по достоинству цели сионизма. Мир наверняка слишком полон антисемитизма и слишком подозрителен к еврейским мозгам и деньгам. Здесь, среди неевреев, я снова поддерживаю сионизм в полном одиночестве, что не облегчает положения вещей. Только теперь вижу просветление, и только теперь удается расчистить или отмести множество препятствий, возведенных сионизму в Иностранном отделе, Военном отделе, Алленби, Больсом и всякой мелкой сошкой. Усилия против такой оппозиции терзают сердце, и иногда хочется от всего отмахнуться и плыть по течению.
Я свободно выражаю свое мнение всем и каждому и изобретаю непоколебимые, как мне кажется, доводы, но требуется нечто большее, чтобы разделаться с сочетанием упрямых предрассудков и глубоко укоренившегося, но подавленного антисемитского чувства.
Мысль, что я сражаюсь за евреев, против христиан и моих же соотечественников, вызывает протест, но этим-то я и вынужден заниматься здесь вот уже два месяца"[627].
Он и не представлял, какую историческую, но горькую роль ему еще предстояло сыграть.
Отрицательное влияние администрации Алленби на Лондон значительно усугублялось многочисленными переменами в составе британского правительства, имевшими место в течение всего 1919 года. Бальфура, пропадавшего большую часть года в Париже, полностью сменил в октябре Керзон. Грэхем в это же время, в течение этих недель, играл почти призрачную роль в палестинских делах. Осенью исчез и он, получив пост посла в Бельгии. Не стало просионистского "детского сада" Ллойд Джорджа: Сайкс умер, Ормсби-Гор и Эмери вернулись к парламентским обязанностям. Они еще сохраняли влияние, так что ни одним из них не следовало пренебрегать, но политику они больше не определяли.
Вейцман поистине излил душу по этому поводу Бальфуру по его прибытии в Англию в отпуск. Указывая на перемены в персонале, он писал: "В Иностранном отделе нет в настоящее время никого, кто был бы в деталях знаком с нашим делом и занимался бы им в числе своих обязанностей. В результате большая часть наших донесений, предложений и просьб поступает непосредственно к лорду Керзону. Это представляет для нас определенные трудности. Это означает отсрочки, поскольку лорд Керзон имеет дело с многочисленными другими проблемами, требующими его внимания. Это означает невозможность тесных контактов между нами и Иностранным отделом, существовавших, когда в Иностранном отделе всегда был представитель, регулярно занимавшийся Палестиной и сионизмом. Это также означает — и это, возможно, самое главное: нет гарантии, что, когда наши дела приходят на рассмотрение лорду Керзону, они сопровождаются докладами в наших интересах, как это было всегда в прошлом. Хотелось бы, чтобы личное отношение лорда Керзона к сионизму сделало бы такие доклады ненужными, но боюсь, что он чрезвычайно скептичен и критичен по отношению к сионизму.
Как представляется, в целом эффект для нас отрицателен. Вопросы остаются неразрешенными и действия блокируются именно в это время, когда быстрые действия Иностранного отдела в наших интересах представляют чрезвычайную важность"[628].
Он просил Бальфура, чтобы "к палестинским и сионистским делам был приставлен кто-либо, пользующийся авторитетом в Иностранном отделе".