Сущность ссоры Жаботинского с Вейцманом заключалась в том, что он требовал вынести еврейское дело о сионизме и против нынешнего британского правительства в Палестине на суд британского народа. Он настаивал, что британский народ и есть "апелляционный суд".
Петиционное движение, предоставлявшее массам голос для выражения мучительной тревоги еврейского народа и его слишком долго подавляемого протеста, — это первая ступень и символ политического плана Жаботинского. Он верил, что еврейский вопрос, должным образом опубликованный и представляющий, как следовало ожидать, большинство народа, потрясет британское общественное мнение и принесет желанные перемены в британской политике.
Такие перемены не были неизвестны в британской политической истории. Даже Вейцман, поддержанный разбуженным общественным мнением евреев и христиан, в 1930–1931 гг. предложил пересмотр объявленной политики.
Жаботинский был убежден, что сильная Новая сионистская организация сможет принести воссоединение сионистского движения. Никто лучше него не знал, как велики препятствия. Но он видел и прямую линию логического прогресса, проходящую через все болота и джунгли враждебных обстоятельств. В нем всегда жило воспоминание о борьбе за еврейский легион, встретившей еще большие трудности с еще меньшими ресурсами, и этот опыт подкреплял решительность и оптимизм, лежавшие в основе его характера. К тому же он смотрел дальше и за объединением сионизма видел не "организации", а собрание всемирного еврейства, к которому автоматически будет принадлежать каждый еврей старше двадцати лет. Он дал своему видению имя Senatus Populusque Judaicus (Еврейский народный сенат); сенат должен был появиться на мировой сцене и выступать от имени того "еврейского народа", о котором говорилось в мандате, появившемся на свет для "перестройки" Еврейского национального очага — т. е. Еврейского государства[588].
Таким образом, общая система Жаботинского была логична и вполне последовательна. Какие шансы тут имелись для перестройки британской политики, предвидеть невозможно, и при рождении Новой сионистской организации они казались весьма тусклыми.
К тому же с разных сторон раздавались голоса, предлагающие начать действия, чтобы мандат был передан другой стране. Некоторые предлагали Италию, которая, как считалось, поощряла сионизм. Действительно, Муссолини сказал Вейцману, что он всегда был за создание национального очага для евреев в Палестине, где в конце концов должно быть создано еврейское государство[589]. Другим знаком расположения было разрешение итальянского правительства открыть морское училище для "Бейтара" в Чивитта Векии, близ Рима[590].
Жаботинский сразу же отверг эту идею. Он подтвердил, что Италия, хотя он терпеть не может тамошнюю диктатуру, относится к сионизму дружелюбно и интересы Польши будут соблюдены при свободной эмиграции евреев в Палестину. Но никакой выбор еще не замаячил, потому что Британия не собирается отказываться от владения Палестиной, которую она долго рассматривала как колонию — просто предпочитая один "туземный" народ другому. Жаботинский предупредил мечтающих о замене Британии, что альтернативы нет. И (как это часто случается, когда брак прокис, а развод невозможен) еврейский народ должен уживаться с британским правительством, пользуясь каждым случаем взволновать британское общество несправедливостью и упорными заблуждениями британской политики и угрозами этой политике в самой Палестине.
1935 годом отмечен поворот в новейшей британской истории — начало новой, сомнительной главы, получившей название "умиротворение". В марте Гитлер разорвал ограничения, наложенные Версальским договором, и объявил о введении в Германии всеобщей воинской повинности, создав армию в полмиллиона человек. За этим последовал толстый том британской, французской и итальянской риторики. Через два месяца Гитлер произнес речь, полную примирительных и доброжелательных выражений, предлагая ограничить новый — прежде не существовавший — германский флот так, чтобы он был равен 35 процентам британского. Британское правительство, обрадованное щедростью Гитлера и его дружеским тоном, поспешило подписать военно-морское соглашение, в спешке забыв свое прежнее обязательство проконсультироваться с Францией и Италией.
При таком настроении, преобладающем в британском истеблишменте, Муссолини, давно уже мечтавший об удовлетворении итальянских имперских амбиций в Африке, решил, что может рискнуть и атаковать Абиссинию. Его агрессия в октябре 1935 года встретила водопад гневных заявлений, особенно в Британии, и Лигу Наций уговорили наложить на Италию санкции. Санкции были частичные и наложены так нерешительно, что муссолиниевские войска без особого труда победили слабую Абиссинию. В июле 1936 года страна оказалась в его руках. Единственным немедленным следствием этого оказались испорченные отношения с Британией и Францией и сигнал бдительному Гитлеру, что у Британии и Франции не хватило духу надавить даже на сравнительно слабую Италию.
Гитлер действовал быстро. Он был совершенно неспособен бросить Британии и Франции военный вызов, но нанес очень болезненный удар международному порядку в Европе, и это был самый унизительный из возможных — удар по их престижу. 2 марта он направил в Рейнскую область (демилитаризованную по Локарнскому договору 1925 года, свободно подписанному Германией) небольшое, символическое воинское соединение, которое за несколько часов могло быть разбито французами. Французы не пошевелились.
Престиж германского фюрера в его собственной стране и далеко за ее пределами достиг небывалой высоты, прежде всего среди генералов, сначала считавших решение войти в Рейнскую область безумием. Они добились от Гитлера обещания, что, если французы окажут какой-нибудь признак сопротивления, вошедшие войска немедленно отступят. Французское правительство через девять дней действительно призвало Британию присоединиться к ним для противодействия. Британия отказалась.
Резкий контраст представляло британское поведение с евреями в Палестине. "Как гром среди ясного неба, — писал Жаботинский, — на нас посыпались декреты за декретами. Годами мы слушали бесконечные медоточивые доклады о всевозможных успехах, о процветании, высокой заработной плате и больше всего о нашем дорогом друге, генерале Ваучопе. Как вдруг, в последние два-три месяца, все изменилось, и больше всего наш дружелюбный верховный комиссар, который изменился к худшему… Немного времени понадобится, и его имя будет звучать эхом таких имен, как Пассфилд, Чанселор или Сторрс. Во-первых, он [дает нам] нечто вроде парламента, потом смело срезает выдачу сертификатов, а потом — новые ограничения покупки земли у арабов. Все "и вдруг".
Сам Жаботинский удивлен не был. Много раз он предупреждал, что "процветание", которое возникло от ввоза денег иммигрантами-капиталистами (по 1000 фунтов стерлингов каждый) и помогло наполнить сундуки правительства, — пустое дело. Финансовая политика правительства не покровительствовала местной промышленности и таким образом отбивала охоту к инвестициям, продолжала не давать евреям государственные земли, и потому целые группы иммигрантов не могли заняться фермерством. Единственной процветающей ветвью была строительная промышленность, которая фактически не была промышленностью в принятом смысле слова. За исключением этого иммигранты были вынуждены заниматься спекуляцией, быстро поглощавшей их капитал[591].
Лично Ваучоп был приветлив, но Жаботинский никогда не верил в ангельский образ, нарисованный сионистским истеблишментом, восхищавшимся его личным, человеческим интересом к строительным проектам. В главном — политике — он работал в духе министерства колоний и применял принципы, легшие в основу практики 1930 года: правам арабов отдавалось предпочтение перед правами евреев. Особенно ему полюбилось предложение о законодательной ассамблее. Сионистский конгресс его отверг, но Ваучоп настаивал, надеясь, что плененные его решительностью евреи согласятся. Прецедентов такого исхода имелось немало. Так, в последние дни 1935 года он объявил одновременно Сионистскому правлению и арабским лидерам, что твердое решение создать законодательный совет принято правительством. Он будет состоять из двадцати пяти членов: половина арабы — девять избираются, пять назначаются правительством; евреев восемь — три избираются и пять назначаются; пять британских официальных лиц и один "гражданский" дополняли этот список. Председателем будет британец, крупный чиновник, и у верховного комиссара будет право вето.
Официальным предлогом было то, что таким образом создастся постоянный тупик — британские чиновники и гражданский "джокер в колоде" будут голосовать вместе с единогласным еврейским блоком против монолитного арабского.
Жаботинский, кроме того, что написал множество статей и произнес множество речей, давно уже предупреждал друзей сионизма в парламенте о скрытых опасностях этого плана. Как президент Новой сионистской организации он вместе с Якоби обратился с предупреждением к Дж. Томасу, министру колоний. Он развил свою кампанию. Он неутомимо лоббировал членов всех партий. Теперь перед правительством стоял единый фронт, потому что Сионистский конгресс провел резолюцию против правительственного предложения. Не будучи в состоянии предупредить дебаты в Палате общин, предложенные ее членам-просионистами, правительство потерпело поражение. Долго лелеемый план Законодательного совета оказался отброшен. По мнению многих евреев, сионистская оппозиция плану Законодательного совета "повернула" Ваучопа против его сионистских Друзей.
Это обвинение было не лишено оснований, Вейцман и его коллеги фактически приняли идею Законодательного совета. Жаботинский в резкой статье напомнил, с каким энтузиазмом и триумфом сионистские лидеры приняли в 1931 году письмо Макдональда, — которое потом было признано коррективой пассфилдовской Белой книги. Уже в этой Белой книге содержалась угроза Законодательного совета, и она, как и все другие важные пункты,