не была исправлена в письме Макдональда; она осталась действенной. Он писал:
"Письмо Макдональда было хуже, чем Белая книга Пассфилда — потому что текст письма был фактически составлен вместе с Еврейским агентством. Каждое слово вырабатывалось взаимным соглашением. Под каждым словом вы в самом деле имеете сионистскую подпись".
Жаботинский вспомнил свою собственную речь на Сионистском конгрессе 1931 года, большая часть которой была посвящена письму Макдональда, когда он снова и снова предупреждал о смертельной опасности Законодательного совета для будущего сионизма[592].
Кто может обвинить Ваучопа за его веру в то, что сионистские лидеры готовы любезно принять Законодательный совет? Кто может обвинить его за то, что он был удивлен, когда сионисты приняли решение возражать против этой идеи, к которой он так привязался? Кто не поймет, что он чувствует себя "преданным"?
И все-таки это просто еще один фактор в его враждебном поведении. Все его действия, их значение и хронология еще до того, как возник вопрос о Законодательном совете, указывают на то, что Ваучопа можно идентифицировать с самыми худшими из его предшественников в области обороны от арабского насилия. (Лорд Пламер был, разумеется, великим исключением.) Настоящий образчик его поведения страна получила на два года раньше, в октябре 1933 года, когда арабы объявили шествие и демонстрацию в Яффе против еврейской иммиграции. Последовало запрещение правительства. После чего произошли и шествие и демонстрация. Очень быстро они превратились в буйство. Полиция приказала демонстрации разойтись, демонстранты отказались. Британский офицер майор Фарадэй не оробел и приказал своим солдатам стрелять. Семеро мятежников были убиты или ранены. Многие их лидеры, в том числе Ауни Бей Абдул Хади (игравший главную роль в погромах 1920 года), попал под судебное преследование. Яффский магистрат приговорил пятнадцать из них к тюремному заключению на срок от пяти до десяти месяцев. Апелляция в районный суд была отвергнута; но здесь вмешалась "высокая политика". Приговоры были отменены, виновные арабы, подписав обязательство в "хорошем поведении" освобождены. Арабы для себя заметили: давалось новое — разительное — доказательство того, что правительство симпатизирует их интересам и готово предоставить иммунитет от наказания лидерам, проповедующим и разжигающим насилие. В довершение всего майор Фарадэй получил выговор.
После года сравнительного спокойствия арабы начали широчайшую кампанию провокации к насилию; согласно докладу правительства мандатной комиссии Лиги Наций за 1935 год, "распространялись слухи о формировании террористических банд по политическим и религиозным мотивам". Главным каналом возбуждения была, конечно, арабская пресса; правительственный доклад того года описывает эту кампанию как "исключительно неистовую". Никакому преследованию (которое предписывал закон о печати) она не подвергалась. Несколько газет были временно прекращены — и кампания свободно продолжалась. Напряжение росло, и Жаботинский понял, что, поскольку официальный сионизм не шевелится, выступить с предупреждением следует ему:
"Евреи, опять запахло августом 1929 года. Силы наши неадекватны, а существующие не объединены".
Датировано 31 января 1936 г.[593].
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
АРАБСКИЕ мятежи, в еврейских отчетах называемые "беспорядками", а у самих арабов — восстанием, с самого начала являли собой удивительный феномен, отразившийся в названии брошюры Гораса Б. Сэмюэля "Восстание с позволения". Жаботинский, издали, еще за четыре месяца перед тем, предупреждавший еврейскую общину о приближающихся волнениях, теперь увидел признаки их неминуемости. 5 апреля 1936 года он телеграфировал из Лондона верховному комиссару:
"Вынужден предупредить Ваше превосходительство о тревожных сообщениях из Палестины. Там опасаются антиеврейских волнений. Сообщения утверждают, что агитацию ведут круги, надеющиеся заставить сионистов принять Законодательный совет. Разрешение специальных арабских демонстраций небывалого масштаба, по-видимому, эксплуатируется, чтобы возродить гнусный военный клич "Эддовла маана". Всемирное еврейство также встревожено. Опыт показывает: такие события неизбежно заканчиваются кровопролитием, особенно учитывая недостаточность имперских войск, неэффективность полиции, недавно подтвержденную генеральным инспектором Спайсером, и отсутствие легализованной еврейской самообороны. Считаю своим долгом сообщить эту информацию Вашему превосходительству как ответственному администратору-солдату, который, как я сам слышал год назад[594], заверял в надежной безопасности Палестины. Вместе со всеми евреями почтительно ожидаю отрицания опасности или решительных мер. Вкратце содержание этой телеграммы сообщено правительству и парламентским друзьям".
20 апреля, не получив ответа ни от верховного комиссара ни от министра колоний, Жаботинский написал напоминание министру колоний Дж. Томасу. Министерство колоний ответило 23 апреля. Оно отрицало, что британских войск в Палестине "недостаточно". Через четыре дня арабская толпа уже буйствовала в Яффе. Девять евреев были убиты на улицах, многие ранены. Мятеж распространился на другие центры, со спорадическими нападениями на транспорт и на отдельных евреев. Это еще не был серьезный пожар: утверждение министерства колоний, что британских войск в Палестине достаточно, соответствовало действительности. Но они не пускались в дело ни перед мятежом, ни тогда, когда он начался.
Роль правительства обсуждалась позднее, на чрезвычайной сессии перманентной мандатной комиссии Лиги Наций. Два ее члена, барон ван Асбек и Пьер Ортс, расспрашивали британского представителя Хоторна Холла об обстоятельствах мятежа. Они подчеркивали, что, в то время как взрыв насилия уже предвидели "другие лица", в частности Жаботинский (чью телеграмму они читали), администрация этого не сделала. Поразительный ответ дал Холл, сказавший, что Жаботинский послал свою телеграмму в связи с [мусульманским] фестивалем в Неби Муса, который, "как он имел некие основания думать, приведет к серьезным беспорядкам". Холл объяснил, не краснея, что в Неби Муса не произошло никаких беспорядков и поэтому "предупреждение Жаботинского оказалось необоснованным". Вероятно, Холл считал это достаточным объяснением того, почему правительство не приняло никаких превентивных мер.
С самого начала мятежа правительство знало, где искать его организаторов. Они не прятались. Они открыто показывали, что им нечего бояться вмешательства правительства в свои планы. Через два дня после начала мятежа несколько арабских организаторов объявили о создании объединенного руководства — "Арабского верховного комитета", — заявившего о своей ответственности за мятеж и предъявившего свои требования: конец еврейской иммиграции и продажи земли евреям и создание правительства представителей. А главное — они объявили всеобщую забастовку, охватившую всю арабскую общину и вскоре появились молодые арабы, наблюдавшие за арабскими магазинами в городах и деревнях, чтобы гарантировать их участие. Неподчинение должно было наказываться смертью[595]. Таким образом задачи правительства упрощались. Оно могло объявить военное положение; могло объявить забастовку в условиях чрезвычайного положения незаконной и арестовать лидеров-самозванцев. Ничего подобного оно не сделало. Ваучоп без обиняков отверг протесты сионистов. Это были ясные сигналы арабским лидерам. Отношения между правительством и организаторами забастовки и мятежа отразились в деле Хадж Амина, муфтия Иерусалима, главного организатора иерусалимского погрома в апреле 1920 года. По своему положению муфтий являлся правительственным чиновником, но теперь беспрепятственно возглавил арабский верховный комитет. Через несколько недель после начала мятежа правительство добавило к происходящему черточку фарса, арестовав единственного агитатора, некоего Хассана Сидки Даджани, — за то, что он подстрекал государственных чиновников присоединиться к забастовке. Он был присужден к штрафу в 25 палестинских фунтов. Муфтий и его коллеги, вожди "восстания", наслаждались иммунитетом.
Полную историю мятежей, продолжавшуюся почти без перерыва до 1939 года, можно было бы представить как чистую фантазию, если бы она не была описана в тогдашних газетах, не отразилась бы, с необходимыми умолчаниями, в "Истории Хаганы"[596], - и в той части, которая касается первых шести месяцев, проанализирована с юридической дотошностью в "Восстании с позволения" Гораса Сэмюэля. А теперь — четыре коротких текста, позволяющие взглянуть в лицо того периода.
Первый — краткое сообщение в "Истории Хаганы".
"Через некоторое время правительство установило минимальные наказания за некоторые преступления, такие как поджог и ношение оружия. Судья Планкет приговорил арабов, обвиненных в этих преступлениях, к трем годам, заявив, что он не связан инструкциями правительства. С другой стороны, два молодых еврея, вооруженные пистолетами, стоявшие на охране еврейской каменоломни близ Иерусалима, были осуждены — один на шесть, другой на семь лет.
Такое поведение было типично, и ему, без сомнения, потворствовало поведение главного судьи, сэра Михаэля Макдональда, который ненавидел сионизм и евреев. Его чувства вполне гармонировали с духом, царившим в администрации, но он прорвался сквозь загородки сдержанности, которые налагал его пост, и обнародовал свои антисемитские взгляды; когда же министром колоний вместо Дж. Томаса стал Ормсби-Гор, он был уволен. Однако он был утешен приветствиями арабов, видевших в нем "защитника правого арабского дела"[597].
Другое высказывание пришло от бригадного генерала Симпсона, начальника штаба у генерала сэра Джона Дилля, командовавшего войсками, присланными в Палестину в том же 1936 году. Позднее Симпсон был откровенен.