"В Палестине в 1936 году закон был болен чем-то вроде душевного и физического затвердения артерий… Чрезвычайные меры управления были почему-то не по вкусу представителям закона, и поэтому хранители закона расценивали многие действия правительства или его представителей как если бы они были ultra vires (слишком сильные), почему кажется, будто представители администрации злоупотребляют данной им властью… Методы суда стали посмешищем…"
Он подвел итог своим взглядам и взглядам своих коллег из Англии:
"Кажется, что правительство этой страны всегда старается помешать полиции и армии предпринять какие-либо действия, кроме собственной самообороны"[598].
Вскоре после событий 1936 года генерал-майор Гвинн, знаменитый британский военный эксперт, так же жестоко раскритиковал политику безопасности палестинской администрации. "Тот факт, — писал он, — что банды, существование и базы которых были известны, не ликвидировались пока бездействовали, дал им возможность тренироваться, готовить планы и выбирать подходящий им момент для нанесения удара".
Полиция в самом деле старалась справиться с беспорядками с необходимой скоростью. В самом начале генеральный инспектор Спайсер требовал этого от Ваучопа — чтобы в течение нескольких дней был положен конец насилию и забастовке. Ваучоп отказался. Позже, когда беспорядки, встретившие лишь подобие государственного сопротивления, умножились и стали более жестокими, что было неизбежно, ввезли в страну армейское подкрепление, — но у армии руки были связаны гражданскими властями.
Дух и цель их приказов были случайно разоблачены рядовым чеширского полка, рассказавшим корреспонденту Лондонского еженедельника "Нью стэйтсмен энд нэйшен";
"Ночью, когда мы охраняли междугородную линию от арабов, которые приходили ее взорвать, мы часто видели их за делом, но нам было запрещено в них стрелять. Мы могли стрелять только в воздух, и они, услышав выстрелы, убегали. Думаете, мы их преследовали? Да мы должны были ползать на коленях и подбирать каждую использованную гильзу, чтобы отдать ее, а то — мало нам не будет!"[599]
Разумеется, ничего принципиально нового в поведении палестинской администрации не было. Все было как в 1920, 1921, 1929 годах. В 1936-м все развивалось сложнее, но когда разбираешь действия Ваучопа, аналогичные основные черты в ретроспективе вырисовываются довольно ясно. За три месяца до телеграммы, которую 5 апреля послал Жаботинский, сам Ваучоп в послании министру колоний уже предсказывал арабские беспорядки[600].
Его намерения видны из фактов. Ваучоп (конечно, поддержанный своими подчиненными) хотел, чтобы беспорядки продолжались. Арабские бунты, показанные как не поддающиеся усмирению, стали главным ингредиентом того, что он затеял, когда план Законодательного совета был провален обеими палатами парламента в Лондоне. Это и была суть дела. Ваучоп неустанно выдвигал и лоббировал вопрос о Законодательном совете; он возродил надежды министерства колоний, — в прошлом так часто разрушавшиеся, — на то, что это исполнится. Что это означало? Как объяснял Жаботинский в своих предостережениях законодателям и журналистам, на которых он старался воздействовать перед парламентскими дебатами, арабский 49-процентный контингент сможет свободно, день за днем использовать этот форум, добиваясь расширения прав совета, включая контроль над иммиграцией и продажу земли. Только два британских голоса в совете (из чиновников-атисионистов и даже антисемитов) понадобятся, чтобы дать арабам необходимое большинство. У Ваучопа были веские основания считать, что если бы обе палаты парламента проголосовали за Законодательный совет, то арабы накануне такой победы в парламенте не прибегли бы к бунту, которым угрожали.
Так как голосования в парламенте подорвали основу его политики, Ваучоп (конечно, переживавший и удар по своему самолюбию) нуждался в немедленной альтернативе. Отсюда и торопливость, с которой он, всего через несколько дней после начала волнений, попросил Лондон назначить королевскую комиссию (не нуждавшуюся в разрешении парламента), чтобы расследовать причины беспорядков и "помешать их распространению и усилению". Таким быстрым решением он давал понять, что сам не намерен принимать меры против беспорядков.
Лондон не препятствовал избранному им пути. Ему не посоветовали принять необходимые и, в сущности, простые меры — при наличии ресурсов, которые только вчера министр колоний назвал "адекватными". За его просьбой последовал обмен телеграммами между ним и министерством колоний по поводу компетенции такой комиссии, и 18 мая кабинет принял формальное решение назначить королевскую комиссию "после того, как будет восстановлен порядок"[601].
Это решение не умиротворило арабских лидеров. Забастовка продолжалась, участились нападения с применением насилия. Они получили поддержку из-за границы. Хорошо известный сирийский солдат Фаузи Каукджи прибыл — не встретив никаких препятствий — в страну из Ирака с контингентом вооруженных людей и открыл новую фазу. Еврейские поселения, так же как нефтепровод, стали более регулярно подвергаться нападениям. Теперь в страну были привезены новые британские воинские части под командованием генерала Дилля. Но политика сдерживания не изменилась. По-видимому, информированное о том, что арабам нужно нечто большее, чем обещание прислать комиссию, правительство опубликовало воззвания к арабам, где объясняло им, как они выиграют от королевской комиссии. В одном из циркуляров стояло:
"К чему продолжать беспорядки, насилие и беззаконные действия?
Как только порядок будет восстановлен, Его Величество Король пришлет в Палестину королевскую комиссию, состоящую из высокопоставленных британских особ, для проведения расследования по вопросам земли, иммиграции и других жалоб. Такая возможность не предоставлялась народу Палестины никогда прежде.
Но комиссия не прибудет до тех пор, пока не установится порядок и пока она не сможет выслушать все секции населения в спокойной и миролюбивой атмосфере.
Поэтому положите конец беспорядку, положите конец всяким бедам и несчастьям, дайте начаться расследованию.
Продолжать акты насилия и беззакония значит навлечь беды и на себя, и на ваши собственные деревни и отодвинуть день, когда ваши жалобы будут выслушаны"[602].
Это происходило незадолго до того, как столпы сионистского руководства, годами восхвалявшие Ваучопа как искреннего друга сионизма, обнаружили, что по отношению к еврейскому делу он так же черств, как его предшественники. Сразу же после объявления о королевской комиссии 31 мая он, не сдерживаясь, потребовал от евреев немедленно уступить главному арабскому требованию: прекратить всякую иммиграцию на время работы комиссии. Лидер "Хаганы" Элияу Голомб резко заявил правлению Гистадрута:
"Ваучоп сильный человек. Он хочет ограниченного [еврейского] национального очага. [Он] считает, что надо понять арабов. Они должны быть заверены, что будут в стране большинством. Необходимо обеспечить в стране мир, и он настаивает на своей точке зрения, — что мира можно добиться только уступками арабам. Он считает, что это произойдет за счет еврейской иммиграции и по соглашению с арабским верховным комитетом"[603].
Через тринадцать дней Голомб снова объяснял коллегам: "Ваучоп готов обещать арабам власть, ограничение иммиграции и прекращение продажи земли. Условием арабского правления станет гарантия прав для меньшинства евреев"[604].
Через два месяца он прибавил к этому последний штрих:
"В глазах правительства мы — фактор неважный. Они считают, что главное — добиться компромисса с арабами"[605].
Начало волнений застигло лидеров "Хаганы" врасплох. Через неделю террора Голомб признался правлению Гистадрута: "попытки начать мятеж делались давно, но мы относились к ним легкомысленно"[606].
Другое признание сделал Моше Черток, глава сионистского политического департамента в Иерусалиме: "несмотря на наше беспокойство в течение долгого времени — случившееся было для нас неожиданным"[607].
Более серьезно было то, что, пока "Хагана" в городах восстанавливала равновесие, положение в сельской местности, в киббуцах и других коллективных поселениях оставалось катастрофическим. В 1929 году арабы поняли, что открытые нападения на сельскохозяйственные поселения и деревни были успешными только частично, поскольку их нередко отражали. Некоторые поселенцы легально имели оружие, а многие и не так легально, и были способны и готовы к самозащите. Поэтому арабы прибегли к новой, такой же простой тактике: вместо нападений на дома они стали жечь поля, уничтожать урожай и рубить деревья. Они выяснили, что это не охраняется. Поселенцы не организовали охрану и не отгоняли нападающих. Они оставались в своих домах. Вскоре Эмек (Изреельская долина) зияла большими кусками выжженной земли. Автор "Истории Хаганы" объясняет:
"Организация "Хаганы" видела свой первый долг в охране каждого места до появления полиции. Охрана сельской местности в целом, охрана полей, лесов и дорог не являлась "предметом тревоги" для "Хаганы". Нечего и говорить, что она не готовилась к всеобъемлющей войне против нападающих банд. Преувеличенная вера в британскую администрацию ослабляла бдительность ишува. Наследие организации "а-Шомер" и Третьей алии — сражаться с нападающими, дух независимости в обороне — были ослаблены. На появление новой арабской тактики защитники не знали, как реагировать. Через три недели после начала беспорядков правление Гистадрута проснулось и увидело последствия удивительного поведения своих органов обороны. Оно созвало митинг, куда явились представители всех киббуцев и других коллективных поселений. На бурном заседании члены правления были подвергнуты страстной критике. Табенкин и другие киббуцные руководители выразили свой испуг по поводу того, что отброшена "традиция еврейской самообороны" и существует "преувеличенная зависимость" от администрации.