В сущности, сказал Жаботинский, "единственный источник радости — еврейский пионер, халуц, ветеран и вновь прибывший, одетый в длинную русскую рубаху. Он доказал, что он великолепный пионер. Его энтузиазм, его разнообразные качества, его выносливость превзошли все ожидания".
Но это было все. Экономический бум в Палестине "построен не на песке, а на паутине". К нему не было никаких приготовлений и нет машин, чтобы справиться с проблемами, которые он создал. Будущий кризис неминуем, утверждал он, "а затем — бегство разочарованных людей, которые начнут проклинать Эрец-Исраэль во всех углах диаспоры". Это было мрачное предсказание, которое, увы, очень скоро исполнилось.
Резолюции конференции отразили программу "Рассвета". Они повторили сионистское требование массовой эмиграции — притом контролируемое Сионистским правлением; повторили требование о том, чтобы Трансиордания была открыта для еврейских поселений и чтобы все условия мандата применялись и к Трансиордании. Они повторили требование, чтобы новый верховный комиссар (который сменит Сэмюэла после предстоящей ему отставки) был назначен по согласованию с Сионистским правлением, и чтобы "на ответственные государственные посты в Палестине назначались исключительно люди, признающие создание Еврейского национального очага главной целью британской администрации в Палестине… Они призывали также к "налоговой и тарифной реформе, имеющей целью облегчить условия для сельского хозяйства, промышленности и торговли, и к государственному покровительству местной промышленности. Они призывали дать международно гарантированный национальный заем, повторяли требование создать еврейскую воинскую часть и настаивали, чтобы все Сионистское правление избиралось на Сионистском конгрессе.
Разумеется, не менее важным решением было определить цель сионизма. Жаботинский в своей статье "Политические задачи конференции" заявлял, что пришло время "провозгласить громко и ясно", что цель — создание Еврейского государства[64]. Однако некоторые делегаты возражали — из тактических соображений. Явно под влиянием отступлений в сионистском движении, они искали более "дипломатичный" термин. Остроумный выход нашел молодой и веселый студент, Альберт Старосельский, который, согласившись с Жаботинским, предложил, чтобы движение просто взяло формулу из речи Герберта Сэмюэла в Лондонском оперном театре, произнесенной 2 ноября 1919 года:
"Цель сионизма — постепенное превращение Палестины (включая Трансиорданию) в Еврейскую республику, т. е. в самоуправляющуюся республику под покровительством установившегося еврейского большинства".
Резолюция добавила: "Любое другое истолкование сионизма, особенно в Белой книге 1922 года, должно считаться недействительным".
Жаботинский был избран президентом движения, а избранное правление отражало его географический разброс: шесть членов из Парижа, два из Палестины, по одному из Лондона, Риги, Вены и Салоник.
Официальная сионистская пресса отреагировала враждебно и насмешливо. Типичным являлся редакторский комментарий в лондонской "Нью Джудеа". Он не содержал никаких попыток завязать идеологический спор. В основу легло предположение, что ревизионистское движение вряд ли обретет много последователей, а критика программы сводилась к голословным утверждениям, что оно "непрактично" и "неприемлемо" для большинства. Требование массовой иммиграции вызвало даже ироническое замечание, что это просто "охота за голосами". По одному вопросу, однако, строгий критик стал рассуждать. Для демократической организации эти рассуждения были удивительны: "Мы не понимаем, какое право имеют ревизионисты определять цели сионизма не в терминах Базельской программы… узурпировать функцию, принадлежащую только Сионистскому конгрессу".
Неофициальная пресса в Палестине отнеслась к происходящему гораздо серьезнее, и ее критика была более сбалансированна. "Гаарец" (22 мая 1925) даже начала с критики лондонской "Нью Джудеа". Ревизионистская конференция, писала она, "заслуживает внимания, а не презрения, выказанного лондонской "Нью Джудеа". Правда, она делает упор на принципе еврейского большинства, который называет "чистой логикой и неучитыванием реальности". Однако центральной ее темой стало приветствие духу нового движения. Ревизионизм, писала она, может на следующем конгрессе расшевелить сионистское движение и пробудить его от глубочайшей апатии. Активность Жаботинского и его движения — естественная реакция на пассивность и "реализм", проникшие в сионистские ряды за последнюю пару лет. Год за годом мы были свидетелями тенденции свести на нет Декларацию Бальфура и самое понятие обещанного нам Национального дома. Мы хранили молчание и даже не попытались воспротивиться этому. Если ревизионистское движение останавливает эту пассивность, пробуждает политическую мысль и оживляет политическую активность Сионистской организации, оно выполнит свой долг; это будет его заслуга и его награда.
"Кунтрес", официальный еженедельник партии "Ахдут а-Авода"*, и ругал и хвалил. Один автор критиковал конференцию за то, что она "не приняла в расчет необходимость создать позитивные ценности" и за ее "антирабочее направление". С другой стороны, Моше Бейлинсон, сожалея об "упоре на частную инициативу", продолжал так:
"Ревизионисты недовольны сионистской политической ситуацией, но в этом они не одиноки: сегодня в сионизме нет ни одной группы, ни одного человека, которые бы думали, что положение идеально.
Честность, энергия и динамизм, проявленные в Парижском собрании, отрицать нельзя. И нельзя отрицать честность и жизнестойкость их лидеров, без которых наши цели не могут быть достигнуты. В свете этого новым движением следует дорожить как силой, толкающей сионизм к политической активности".
Теплое приветствие пришло от "Джуиш кроникл". Она опубликовала большое письмо Жаботинского об основных принципах ревизионистского движения, высказала в редакционной статье несогласие с некоторыми пунктами, но указала, что это только "детали". Она "от души поддержала общую критику нынешнего положения вещей" и выразила "большой интерес и немалое сочувствие" к ревизионистской программе.
Дух конференции и неоднократные заявления Жаботинского, что Британия не отбросит политики Декларации Бальфура, только если доводы сионизма будут сформулированы ясно и четко, получили неожиданную поддержку от Ллойд Джорджа. Жаботинский в Париже сказал: "Недостаточно сохранять Декларацию на бумаге; необходимо постоянно требовать ее выполнения в малейших деталях, без угроз, но с твердостью"[65]. Через две недели Ллойд Джордж сказал еврейской аудитории в Лондоне: "Британия будет стоять на своем обязательстве", но он призвал Сионистскую организацию принять политику, "которая будет основываться на этой традиционной верности Великобритании своим обязательствам"[66].
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕРЕД первым Исполнительным комитетом ревизионистской партии выросла срочная проблема — выборы на предстоявший в июле Четырнадцатый сионистский конгресс. Все коллеги Жаботинского были за участие в конгрессе и настаивали, чтобы он предложил себя в делегаты. Из Тель-Авива пришла просьба, чтобы он возглавил палестинский список. Один Жаботинский оспаривал это предложение. Оно подразумевало его возвращение в Сионистскую организацию; на какое-либо влияние там надежды не было: как делегат-одиночка, не связанный ни с какой партией, он мог получить для выступления на пленуме не более пятнадцати минут. Однако во избежание конфликта в едва оперившейся партии, Жаботинский в конце концов дал согласие.
Затем последовало маленькое чудо. Партия в Палестине получила для него место; Зеев Глуска, представитель йеменской общины, немедленно же заявил о поддержке Жаботинского; когда конгресс открылся, там оказался и Авраам Реканати из Салоник, тоже поддержавший его. Совершенно неожиданно к ним присоединился делегат из Болгарии д-р Шауль Мазан. Так, не приложив к этому никаких усилий, Жаботинский стал главой "фракции" — признанной по конституции, располагающей тридцатью минутами на общих дебатах, а также представительством в комиссии по выработке порядка дня.
Слух о том, что впервые после 1921 года Жаботинский будет выступать на конгрессе как открытый противник Вейцмана, создал с самого начала напряженную атмосферу. Когда на третий день он поднялся, чтобы заговорить, коридоры опустели, галереи для публики до отказа набились людьми, и его речь долго вспоминали как главное событие конгресса. Она наэлектризовала и делегатов и гостей, и впечатление от нее сказалось в последующих воспоминаниях и рассуждениях наблюдателей, проникнутых почти лирическим энтузиазмом.
В этом смысле типична статья Авраама Гольдберга, американского делегата и председателя комиссии по выработке распорядка дня: взглядам Жаботинского он не сочувствовал.
"Овация, устроенная оппозиционеру Жаботинскому после его речи, была сюрпризом не только для его оппонентов, но и для его друзей. Как можно объяснить такой сердечный прием, устроенный не только галереей и молодежью, но в значительной мере и самими хозяевами-делегатами и их гостями?
Сочувствием, которое обычно вызывает у евреев способный оратор и блестящий журналист, всего не объяснишь. Жаботинский популярен — и не без причины. Евреи видят в нем не просто человека, но символ еврейского интеллектуала нового типа, который присоединится к обширной галерее еврейских лиц. У него другое, "освежающее" качество. Когда его слушаешь после других ораторов, испытываешь чувство, словно из глухой, непроходимой чащи выбрался на зеленую, залитую солнцем поляну, где открываются все горизонты; этот контраст и есть источник удовлетворения.
Жаботинский не казуист. Он сама простота. Чему верит — то и произносит глубоко серьезно и красиво. Говорит он великолепно, но не ради эффекта, хотя такое впечатление и может сложиться, а потому, что эстетическое чувство есть неотъемлемая часть его существа, его личности. Жаботинский часто ошибается в расчетах, но не потому, что он не умеет считать. Способности его блистательны, но цифры — другие. Поэтому и результат подсчета другой.