Но и через месяц он не нашел "генеральной линии".
"Мне вовсе не стыдно. Решение теперь не зависит только от "отношения Англии (к арабам), как было раньше. Теперь это прежде всего вопрос об объективном весе Англии на средиземноморском и европейском рынках после нынешнего катаклизма (Абиссиния), а также после испанской гражданской войны, исход которой все еще не решен. Как можно расценить этот вес, прежде чем выкристаллизовалась новая ситуация? Я начинаю немного сердиться на постоянную дружескую бомбардировку, которой подвергаюсь в последние месяцы: "Пожалуйста, дай нам директиву". Пока я отвечал за эти "директивы", они были ясными только потому, что я, прежде чем сформулировать программу, заботился о том, чтобы ясно увидеть ситуацию; но поскольку поверхность земли все еще корчится я не могу этого сделать и не испытываю стыда, признаваясь в этом".
Тем не менее, стараться он не перестал; но снова пришел к выводу, что от Британии "больше нельзя ожидать выполнения роли держателя мандата — хотя, опять таки, не видно приемлемого наследника на эту роль. Ни Италия, ни кондоминиум, ни прямо Лига Наций. Оставалась только четвертая альтернатива. Эта четвертая альтернатива, признавался он, "звучит дерзко и фантастично, но, может быть, это единственный план, который прозвучит как возможный и конкретный для каждой хорошей нееврейской головы". Эта альтернатива — "мандат в еврейские руки".
Британия, однако, вовсе не мечтала о том, чтобы отдать мандат и в следующем письме к де Хаасу Жаботинский написал:
"Наше los von England (прочь от Англии), как тенденция, в настоящее время не может пойти дальше, чем нечто вроде: это последняя попытка получить то, что нам нужно от этого партнера, а если не получится, то…"[612]
Уже раньше, 9 сентября, на массовом митинге в Варшаве он признался, что не ожидал от Британии такого резкого изменения позиции к худшему. К концу августа, заявил он, стало ясно, что Британия собирается сдаться арабам. "Посылка двенадцати дивизий в Палестину была совершенно излишней. С теми войсками, которые там уже были, британцы могли покончить с беспорядками и забастовкой за сорок восемь часов. Британия устроила инсценировку, чтобы создать впечатление о большой силе арабов. И в Англии это произвело большое впечатление — даже друзья (в особенности в прессе) обратились против сионизма. Средний англичанин знал только, что крупные имперские вооруженные силы со всеми своими солдатами и аэропланами бились за евреев четыре месяца — и не одержали победы.
В Британии произошла большая психологическая перемена; но это была и политическая перемена тоже. Они бросили абиссинцев, которых подстрекали к борьбе, и пошли на компромисс с итальянцами. Таким образом они потеряли свое место в "Первой лиге" и опустились до второй.
Я не могу сказать, что Британия обанкротилась; но в Одессе рассказывали: иногда коммерсант, который не был банкротом, все-таки приглашал своих кредиторов на чашку чаю; в это время он мог попытаться убедить их, чтобы они удовлетворились пятьюдесятью процентами его долга им. Я не говорю, что Британия собирается пригласить нас на чашку чаю, но уже слышно, как чайник кипит".
К концу своей речи он обратился к другой горячей теме:
"Я приезжал к вам, евреи Варшавы, как друг к одним, как оппонент к другим, но всегда как брат. И не привык к тому, что сейчас встретил здесь — что-то вроде вульгарного науськиванья".
Потому что над ним разразилась форменная гроза, когда он воскликнул, что единственная надежда на спасение у евреев Польши — тот план, который он назвал "эвакуацией".
ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ
Слова "страдание", "тяжелое положение", "мучения" восточноевропейских еврейских общин, в особенности польской, стали у междувоенного поколения стандартными. Самое слово "Польша" вызывало представление о погромах и широко распространенное чувство, что это неизбежная участь евреев. В 1897 году юный Жаботинский, ничего не зная об учении Герцля и Нордау, пришел к выводу и заявил открыто, что христиане, ненавидящие евреев, устроят им когда-нибудь Варфоломеевскую ночь. И потому евреи должны отряхнуть прах Европы со своих ног. Сорок лет спустя он увидел воочию удушение еврейских масс Восточной Европы. Это случилось не внезапно, как он предсказывал; экономический процесс, проистекающий из тяжких проблем самих поляков как нации, заслонил собой постоянный антисемитизм с его религиозными и расовыми корнями и его судорожные, повторяющиеся проявления. Этот процесс сдвинул евреев с того места, которое они занимали в польской экономике. Уже с Первой мировой войны стал развиваться польский средний класс, занимая место евреев. Важным моментом в этом процессе стало передвижение польских крестьян, которые в поисках средств существования двинулись из перенаселенных сельских местностей в города. Евреи составляли десять процентов населения всей Польши, но в городах они составляли 30 процентов. Последствия были неизбежны.
Американский священник-протестант, посетивший Польшу в 1937 году, писал:
"Когда материальных ресурсов не хватает на всех, вытесняются в первую очередь слабейшие и меньшинства. В данном случае этот процесс вытесняет евреев. Это не столько антисемитизм, сколько беспощадный закон экономики. Тут вопрос выживания"[613].
Жаботинский назвал такой процесс "антисемитизмом вещей", и он был ужесточен "антисемитизмом людей". Такой протест правительство не могло ни предвидеть, ни остановить, ни пресечь. Но независимо от объективных обстоятельств, работающих против евреев, существовал еще и врожденный антисемитизм подавляющего большинства населения. Власти могли бы в лучшем случае придержать его напор. Но правительство, пришедшее после смерти маршала Пилсудского (в июне 1935 г.), не было готово это сделать.
В речи на сейме (парламенте) премьер-министр Фелициан Славой-Сладковский заявил, что правительство не может терпеть актов насилия (имея в виду погромы), но не будет возражать против "экономической конкуренции" (что означало бойкот)[614].
Эмиссар Гистадрута, Йона Косой, побывавший в Польше, вспоминал свои впечатления об этом месяце:
"Экономический террор [общенациональный бойкот], страх погромов и погромы, нескрываемая ненависть масс на улицах, в поездах, в каждом общественном заведении, на каждом углу — вот атмосфера, в которой живет еврейская община, или, вернее, в которой ее душат"[615].
Официальная статистика, опубликованная в Варшаве в это время, представляет происходящее без экивоков: двести тысяч еврейских семейств — примерно миллион человек — зависели от пособия по безработице и 80 процентов еврейских рабочих были уволены с работы[616].
Обзор положения евреев дают объемистые отчеты, представленные еврейскому распределительному комитету в 1935 году его представителями на местах. Обнаруживается, что в Польше треть еврейского населения, миллион человек, не имеет никакой работы, никакого занятия и зависит от пособия по безработице.
Безработицу терпят все слои населения. Но среди поляков она равна 35 процентам, а среди евреев — 60 процентам.
Количество поляков, занятых в торговле и коммерции, растет, количество евреев, занимающихся торговлей и коммерцией, уменьшилось.
Из 150.000 евреев свободных профессий 75.000 не имеют никакого дохода. Те, у которых какой-то доход есть, находят, что он не дает прожиточного минимума. Учитель или инженер могут заработать десять долларов в месяц.
В некоторых областях занятости такое положение длится три или четыре года. Семьи из мужа, жены и детей работают за восемь долларов в неделю, что должно покрыть и восемь месяцев безработицы. Многие из тех, кому посчастливилось иметь работу, зарабатывают не более трех долларов в неделю. Двери колледжей и университетов для евреев закрыты. Врачи и адвокаты были вытеснены, и новых не впускают.
Большое количество правительственных мер, явно направленных на все население, было применено только к евреям. Поэтому большое количество евреев оказались изгнанными из своих бизнесов, из своих мастерских, из своих профессий. Правительство не давало работы никаким евреям, беспощадная система сбора налогов изгнала тысячи евреев из их маленьких предприятий и мастерских.
Этот процесс расширялся и углублялся. Еще в одном докладе ЕРК подводятся итоги:
"Хотя бедность среди польских евреев существовала всегда, но в прежние годы она заслонялась довольно богатым средним классом, богатыми коммерсантами и немалым количеством промышленников. Интеллигенция также обычно могла прожить, но теперь она беднейшая из бедных, а мелкие торговцы и рабочие большей частью лишены средств к существованию. К несчастью, ненависть к евреям глубоко укоренена в польском населении. Этот антисемитизм так силен, что для евреев вряд ли возможно работать вместе с христианами. Забастовки возникают даже тогда, когда возглавляемое евреем учреждение берет на работу еврея. В этих обстоятельствах можно оценить меру бедности и нищеты, преобладающей среди еврейских масс".
ЕРК щедро выстроил учреждения для помощи, в том числе медицинские, а также ремесленные школы. Но главные его усилия, естественно, были направлены на основной элемент существования — пищу. Совместно с другими организациями ЕРК содержал "центры питания" в городах по всей стране — не говоря уже о специальных учреждениях для питания детей.
Может быть, положение детей было самым страшным. В обычных польских школах, которые посещали две трети еврейских детей "во многих случаях этих еврейских детей окружает враждебная антисемитская атмосфера, делающая жизнь нестерпимой для них. Задолго до нацистского режима в Германии с его доктриной расовой ненависти пребывание еврейских детей в общих школах в Польше стало почти невыносимым. Что касается пропитания, то большинство детей должны получать его один или два раза в день, потому что они приходят в школу голодными и без еды на день".