Один из докладов продолжает: "Довольно много детей из-за недоедания и плохих житейских условий настолько слабели и худели, что их необходимо было послать хоть на одну или две недели летом в деревню. Примерно 30.000 детей ежегодно отправляются в летние колонии". В другом докладе сообщается, что во многих случаях дети, которых надо было послать на летние каникулы, так ослабели, что их нельзя было трогать[617].
Очевидно, когда Жаботинский открыл — может быть, не совсем неожиданно, — что Сионистское правление не позволит даже происходящим в Восточной Европе и Палестине несчастьям вывести себя из замороженного состояния, он решил не ждать более. Надо было запустить ту политику, которую он долго обдумывал: "политику союзов". Надо было начинать с центрального элемента этой политики, и почва у него была подготовлена. В апреле вместе с доктором Беньямином Акцином, теперь главой политического департамента в НСО, он посетил посла Польши в Лондоне графа Эдварда Рачинского и изложил ему свою концепцию: общие интересы еврейского народа и Польши требуют оказать давление на Британию, чтобы она открыла ворота Палестины. Для этого он посоветовал открыть контору НСО в Варшаве, каковой шаг должен быть одобрен польским правительством. Когда одобрение было получено, Шехтман отправился в Варшаву в качестве главы конторы.
В Польше Жаботинского 9 июня принял министр иностранных дел полковник Юзеф Бек. Жаботинский рассказал Беку, что экономисты выработали для НСО план эвакуации, направленный на облегчение и в конце концов разрешение еврейской проблемы в Восточной Европе. Было запроектировано расселение в Палестине полутора миллионов человек за десять лет. Из этого числа половина прибудет из Польши, остальные — из Румынии, Прибалтики, а также Чехословакии и Австрии. От Польши он просил дипломатической инициативы, диктовавшейся глубокой заинтересованностью Польши в решении проблемы населения, — направить Британии просьбу открыть двери Палестины. К тому же Польша как член Лиги Наций, от имени которой Британия правила Палестиной, имела право потребовать от Британии выполнения условий мандата, касающихся иммиграции и поселений.
Через месяц Жаботинский снова встретился с Беком в Женеве во время ежегодной сессии Лиги Наций, и эти встречи принесли немедленный дипломатический плод. Рачинский обратился к министру иностранных дел Антони Идену и, согласно официальному польскому агентству новостей, "подчеркнул, что польское правительство придает величайшее значение иммиграции в Палестину, поскольку евреи Польши составляют самую большую часть иммигрантов и эмиграция является самой насущной для них необходимостью"[618].
Две встречи Жаботинского с Беком (который сказал шефу своего кабинета графу Михаэлю Любенскому, что они произвели сильное впечатление) оказали большое влияние на чиновников польского правительства. Сам Любенский (который явно не читал отчета Жаботинского о дипломатической кампании в воюющей Британии за Еврейский легион) простодушно рассказал Жаботинскому о том влиянии, которое имеют правительственные чиновники. Министры приходят и уходят, объяснил он, а чиновники остаются. Поэтому он предложил устроить Жаботинскому встречу с главными чиновниками всех министерств, которые могут быть важны для его планов.
И 9 сентября на обеде в клубе министерства иностранных дел Жаботинский встретился, помимо самого Любенского, с чиновниками кабинетов премьер-министра, министров иностранных дел, внутренних дел и обороны. Он пришел с Шехтманом и Давидом Мошковичем, ведущим польским ревизионистом. Шехтман говорит, что на обеде Жаботинский был в прекрасной форме. Все присутствовавшие говорили или понимали по-русски, и он был в родной стихии.
"После обеда мы сидели у камина и разговаривали до полуночи. Атмосфера была исключительно благоприятная и располагающая. Наши польские хозяева были умнейшие люди, их вопросы и комментарии были и по делу, и сочувственны. Подводя итог дискуссии, Любенский сказал: "Мы напишем отчет о нашей дискуссии для наших министров и постараемся добиться конструктивного сотрудничества с НСО, чьи идеи и планы заслуживают обширнейшей поддержки польского правительства"[619].
25 сентября Жаботинский и Шехтман снова встретились с Любенским в министерстве иностранных дел, и Любенский сказал Жаботинскому:
"Когда вы с вашим другом ушли и мы, поляки, остались одни, мы посмотрели друг на друга и сказали, что только наш Пилсудский был способен так глубоко постигать проблемы и рассматривать мелочи так проницательно. Ваша манера представлять варианты очень похожа на манеру Пилсудского, который очень часто выражал идеи и делал предложения, казавшиеся безумными даже ближайшим его друзьям и записным поклонникам; а через два-три месяца или два-три года мы все понимали, как прав он был".
Через два дня после обеда Жаботинский встретился с премьер-министром генералом Славой-Складовским и сказал ему, что действия польской политики в палестинском вопросе будут иметь "величайшее значение".
"Англия, — утверждал он, — ценит и понимает давление, основанное на реальных политических интересах. К тому же польская инициатива может создать прецедент для других государств, заинтересованных в большей еврейской эмиграции".
Ответ Складовского был дружелюбным, но уклончивым. "Польское правительство желает помочь сионистской деятельности не потому, что хочет освободиться от евреев, а скорее потому, что сионизм — благородная гуманистическая идея". Он продолжал, однако, жаловаться на нападки на него еврейской прессы после его программной речи в сейме.
На это Жаботинский выдвинул особое требование: чтобы польское правительство предприняло решительные активные шаги, чтобы сломить яростный антисемитизм в Польше, чтобы оно издало декларацию, разъясняющую поддержку Польшей сионизма и то, что "независимо от условий евреи всегда будут пользоваться равными гражданскими правами".
И все-таки, хоть Жаботинский и верил, что члены польского правительства сами не были антисемитами, они не издали такой декларации ни тогда, ни позже. Это обстоятельство не слишком помогло при том шторме, который вскоре разразился.
После всех этих разговоров Жаботинский перенес свои усилия на еврейскую общину — и был встречен со всех концов политического спектра небывалой волной оскорблений. Это, пожалуй, превзошло все кампании обвинений, часто сопровождавшие его инициативы — потом доказавшие свою правоту, — которые проводили ассимиляторы, бундисты, да и слабые в коленках сионисты. Теперь не только заклятые враги, как Грюнбаум, или лейбористские вожди оскорбляли и поносили его. Вовлекали всех. Шолом Аш, знаменитый идишистский писатель, человек, неслыханно популярный среди евреев Восточной Европы, — который никогда не проявлял особой активности в сионистском движении, — был специально приглашен из Соединенных Штатов, где он жил, чтобы примкнуть к кампании против Жаботинского. Он дал интервью "Хайнт" на целую полосу, где полемизировал с отсутствующим Жаботинским (чьих аргументов не изучил). Жаботинский, по его словам, представлял опасность и для польских евреев, и для иммиграции в Палестину. К тому же он не имел права отрицать у евреев, тысячу лет живших в Польше, естественных прав в этой стране[620].
Особенно ярко иллюстрирует отклик сионистского истеблишмента на предложение Жаботинского реакция Грюнбаума. Он был одним из самых важных сионистских лидеров еврейской общины и давно, еще в 1927 году, заявил в своей речи в Соединенных Штатах, что "в Польше излишек евреев на один миллион". Теперь, в августе 1936 года, за шесть недель до того, как политическое заявление Жаботинского появилось в нееврейской газете "Час", Грюнбаум созвал пресс-конференцию для изложения своих взглядов на положение польских евреев в свете перемен, происшедших после отъезда из Польши в Палестину.
Антисемитизм, сказал он, стал в Польше значительной силой, и массы евреев, выдавленные из своих средств существования, в конце концов будут вынуждены уехать в Палестину[621].
Его заявление было сурово раскритиковано еврейской несионистской прессой. В ответ Грюнбаум кое-что прибавил к своему заявлению. Эмиграция евреев из Польши, объявил он, сократит антисемитский напор[622]. Он тоже предпочитал для еврейского исхода объединенную польско-еврейскую программу. Кроме того он утверждал, что несогласие с отъездом усилит антисемитизм именно в тот момент, которого ожидают сотни тысяч евреев для того, чтобы уехать[623].
Но Грюнбаум, его друзья и последователи не только не приветствовали программу Жаботинского как поддержку себе, а закричали "караул!”. Они кричали, что в то время как Грюнбаум проповедует добровольный отъезд евреев, Жаботинский требует насильственной эвакуации. Они заявили, что в то время как Грюнбаум призывал к исходу только "лишних" евреев (т. е. одного миллиона), Жаботинский требует эвакуации всех трех миллионов. По правде говоря, Жаботинский, несомненно, предпочел бы, чтобы все три миллиона покинули Польшу. Но в плане, который он обнародовал, говорилось только о четверти этого числа.
Из проверки заявления Жаботинского не только не следует вывод о насильственной эвакуации, но сам Грюнбаум видел (а кто мог бы не увидеть?) "сотни тысяч евреев, ожидающих момента, когда они смогут уехать".
Как мог бы кто-нибудь — и менее всех Жаботинский — подразумевать, что эти сотни тысяч будут отправлены "насильно"?
Это была обдуманная клеветническая заготовка, самая явная из тех, которые распространялись против Жаботинского.
Шехтман считает, что причиной всего этого шума было то, что план Жаботинского был опубликован в польской, а не в еврейской газете. Именно это, утверждает он, возбудило гнев во всей еврейской общине: "Зачем, — говорилось вокруг, — вытаскивать внутренние еврейские ссоры на христианскую арену?"