Хотя со стороны Шехтмана это был рыцарский поступок (он признался, что именно он несет ответственность за публикацию) — это абсурд. Христиане прекрасно знали все, что публиковалось в еврейских газетах, и смешно думать, будто они не знали, что Жаботинский за массовую эмиграцию из Польши. Жаботинский много раз излагал в этих газетах свои взгляды; знали они и то, что такие же идеи не раз выражал Ицхак Грюнбаум.
Весь этот шум поднял сионистский истеблишмент, прежде всего через газету "Хайнт". Их ненависть к Жаботинскому была безмерна. Они показали ее во весь рост во время дела об убийстве Арлозорова. Это был еще один удобный случай.
Жаботинский был поражен. Как могут евреи так легкомысленно относиться к глубочайшей серьезности своего положения?
Он не смолчал. Он не пощадил своих критиков, но, как всегда, игнорируя их брань, он отвечал с характерной сдержанностью, лишь кое-где сдобренной сарказмом.
Самую обширную речь он произнес после того, как его критики и оскорбители истощили каталог его прегрешений. Не все двери были перед ним закрыты.
Жаботинский принял приглашение одного из самых престижных еврейских клубов — врачей и инженеров, и там был тепло принят. Через два месяца он воспользовался приглашением официального института изучения проблем меньшинств и там обратился к христианской в основном аудитории под председательством бывшего министра иностранных дел Леона Василевского. В этих двух лекциях он подробно изложил не только свое отношение к сиюминутным проблемам, но и ко всей концепции сионизма.
Он объяснил, что и сам не слишком любит слово "эвакуация". Однако именно это слово наиболее близко отражает цель сионизма. Это сионистский ответ на положение евреев.
"Я говорю это вам как человек, который всю жизнь рылся в словарях. Запомните: эвакуация не означает, что другой народ нас выгонит, но что этого хотим мы сами, и мы, еврейский народ, больше не хотим диаспоры, мы хотим свободы… Возвращение в Сион для всех, кто хочет Сиона и конца диаспоры.
Когда я произнес слово "эвакуация" — что я видел перед собой? Генерала на высоком холме, следящего за движением армии, который видит, что один из его батальонов изолирован и находится под огнем противника. И тогда генерал — генерал, а не противник — свободно принимает решение ради своих людей: вывести батальон, которому грозит опасность. Другой пример: вулкан в Швейцарии извергает пламя. У его подножия находится деревня, которой угрожает извергаемая лава. Поэтому правительство принимает решение эвакуировать деревню, чтобы спасти ее население.
Мы тоже, объявляя план эвакуации, выражаем таким образом нашу национальную независимость. Потому что мы хотим спасти свое население от приближающейся лавы. И, друзья мои, может ли хоть один из вас отрицать, что лава существует и что наш долг принять меры против этого?"
Он сказал, что знает — существует другая концепция сионизма, для которой эвакуация не релевантна.
Он признал красоту идеи создания культурных ценностей в Эрец-Исраэль, религиозный центр, которым будут любоваться преследуемые евреи диаспоры, не имеющие возможности достичь Страны обетованной.
За такой сионизм он и пальца не поднял бы.
"Это не мой сионизм. Мой сионизм говорит: приезд всех. Бедняков еврейского народа, наших величайших писателей, наших талантов и творческих умов, наших обычных людей, всех этих евреев диаспоры, которые на своих плечах вынесли бремя всех наших рассеяний. Этот сионизм я называю "гуманным сионизмом".
Он намекнул на обстоятельства, которые привели его к такому представлению о сионизме.
"Меня интересуют массы еврейского народа. Сам еврейский народ! Я вырос в центре еврейских страданий, и хоть у меня была привилегия жить "на верхнем этаже", я был способен видеть бесконечные и ни с чем не сравнимые страдания. Моя цель одна: положить конец этим страданиям. Я буду бороться против всего, что мешает достижению этой цели, — даже если это [появляется под названием] сам прогресс. Я буду противиться ему, если увижу, что он повлечет страдания моего народа".
Он имел что сказать и о тех сионистах, которые издали, из Соединенных Штатов и других мест диаспоры, критиковали его призыв к "эвакуации".
"О чем я не собираюсь просить, так это об авторитетной поддержке тех, кто (сами эмигрировали, счастливчики, давно уже "эвакуировались" из старых гетто и теперь наслаждаются и безопасностью и благоденствием на золотом Западе) поднимает свой благородный голос с мягких нью-йоркских кресел и протестует против "эвакуации". Вы, которые еще здесь, кто выдержал все бури и не убежали, скажите тем далеким героям, чтобы они замолчали. День и ночь они благодарят Судьбу, что она вывезла их прочь; но хотят, чтобы вы остались, а того, кто мечтает помочь вам последовать их примеру и даже улучшить его, обличают как предателя. Храбрость дезертиров…"
Он бросил вызов своим оппонентам:
"Мы принесли вам план. Прекрасно, вы кричите, что план нехорош. Где ваш план? Что вы предлагаете? Откуда возьмутся ваши союзники? Вы говорите о равных правах в Польше. Где те партии и где те люди, которые борются за эти равные права? Не считая коммунистов, у которых собственный ответ на еврейскую проблему, хоть это и химера, — среди вас никто его не имеет".
Плана действительно ни у кого не было. Но нечто вроде "ответа" на проблему появилось.
В конце декабря 1936 года Вейцман выступал как свидетель на сессиях британской королевской комиссии в Палестине. В августе 1937 года на Двадцатом сионистском конгрессе он рассказал, что именно он там говорил о диаспоре.
"Шесть миллионов евреев дожидаются алии; один из членов комиссии спросил:
"Вы собираетесь привезти их всех в Палестину? — Я ответил: "Нет". Я знаю законы физики и химии и что такое материальные обстоятельства. Для нашего поколения я делю число шесть на три; это показывает вам страшную трагедию еврейского народа.
Два миллиона молодых людей, на пороге жизни, уже потеряли свое элементарнейшее право — право на работу. Эти два миллиона мы хотим спасти. Старики выживут или не выживут. Они уже превратились в пыль, моральную и экономическую пыль в жестоком мире… два миллиона, а может быть, даже меньше — те немногие, что выживут"[624].
1937–1939. ОТЧАЯННАЯ БОРЬБА С ВОПЛОТИВШИМСЯ КОШМАРОМ
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ
Новость о том, что Жаботинский собирается обратиться к Королевской комиссии в Иерусалиме, очень взволновала всю еврейскую общину. Несколько дней это было главной темой разговоров в домах, в кафе и на улицах. Во всей стране друзья и даже большинство врагов приветствовали первую брешь в жестоком эдикте о его исключении из Еврейского национального дома. Но новость оказалась фальшивой, такого решения не было. Администрация отказалась разрешить ему приехать, и негодующие протесты британских высокопоставленных лиц и еврейских организаций игнорировались. Затем Королевская комиссия объявила, что выслушает его в Лондоне 11 февраля 1937 года.
В Палате лордов, где говорил Жаботинский, только 120 сидячих мест. Но в коридорах толпились сотни людей, старавшихся войти. Среди них была и Вера Вейцман, которая, несмотря на все колебания его отношений с ее мужем, хранила для Жаботинского нежный уголок в сердце. Тут была и леди Бланш (Баффи) Дагдэйл — племянница лорда Бальфура, и Ормсби-Гор, только что назначенный министром колоний правительства Его Величества.
Позднее Жаботинский сказал Зальцману[625], что его речь перед Королевской комиссией была лучшей из всех, им когда-либо произнесенных. Даже когда перечитываешь ее в напечатанном виде (и, как сейчас, более чем через полвека) — она захватывает. Это страстная, компактная и экономная речь; кажется, что в ней нет ни единого лишнего слова. Каждая фраза так ясна, что читатель вынужден признаться себе: эту мысль лучше передать нельзя. Его логика, и особенно логика, с которой он парировал доводы комиссии, защищавшей главные аспекты британской политики, была явно неопровержима. Он разрушил два кардинальных тезиса британского правительства, которые годами обрушивали на евреев все враги сионизма, — что предлог "в" фразы "Еврейский дом в Палестине" означает сокращение еврейских прав. Основанием для такого утверждения послужило сделанное Гербертом Сэмюэлом остроумное разъяснение фразы в Белой книге Черчилля 1922 года: "Термин Декларации (Бальфура) рассматривает не Палестину в целом как подлежащую превращению в Еврейский национальный дом, но что такой дом должен быть основан в Палестине". Жаботинский назвал это утверждение уверткой и для подтверждения своих слов привел целый ряд текстов. Когда он заявил, что Белая книга 1922 года не исключает создания еврейского государства, его перебил член комиссии, сэр Лаури Хэммонд, возразивший: "Цитата, которую я вам дал, может указывать на то, что еврейское меньшинство рассматривалось…" На это Жаботинский ответил:
"Она не может указывать на то, что еврейское меньшинство рассматривалось… Если бы я обладал привилегией подвергать перекрестному допросу вас вместо того чтобы вы подвергали этому меня, и если бы я спросил вас, был ли мандат выдан точно на право ограниченного поселения евреев в Палестине, вы не смогли бы доказать это, потому что увертка — вещь недоказуемая".
Другое часто фигурировавшее возражение было то, что, если арабы будут в меньшинстве, они будут "подчинены". "Разве быть в меньшинстве значит быть подчиненными?" — спросил он. Член комиссии ответил: " Зависит от того, кто это применяет". Реплика Жаботинского на минуту облегчила напряжение. "Понимаю, — сказал он, — что здесь, в этой стране, существует меньшинство, обладающее замечательными национальными качествами, шотландское меньшинство. Кто-нибудь может сказать, что шотландцы — подчиненные?"
"Наоборот, — раздался ответ сэра Гораса Рамболда, — они думают, что мы подчинены им".