Комиссия уже выслушала (в основном от Вейцмана) описание положения мирового еврейства, в частности в Восточной Европе, поэтому он, чтобы не повторяться, не приводил никаких деталей. Но "было бы весьма наивно приписывать бедственное положение, постоянное бедственное положение только человеческой вине, — будь то толпы и массы, будь то правительства. Все это гораздо глубже… Мы стоим перед стихийным бедствием, перед чем-то вроде социального землетрясения. Три поколения еврейских мыслителей и сионистов, среди которых было много выдающихся умов… много думали, анализируя положение евреев, и пришли к заключению, что причина наших страданий — сам факт диаспоры, тот основной факт, что мы повсюду являемся меньшинством. Это не антисемитизм людей; это прежде всего антисемитизм вещей, прирождённая ксенофобия социального или экономического организма, под давлением которого мы страдаем.
Самые лучшие правительства могли бы, может быть, только чуть-чуть смягчить это бедствие, но его корень — землетрясение, которое есть и остается… Может быть, главная нехватка в том, что я собираюсь сказать, и во всем, что до сих пор услышала комиссия, — это невозможность в действительности добраться до корня проблемы; показать воочию, что представляет собой еврейский ад, и я чувствую, что не могу это сделать. Я надеюсь, что, может быть, придет день, когда некоторым представителям еврейства будет позволено появиться у барьера одной из этих двух палат, для того чтобы рассказать членам палат что это такое на самом деле, и спросить английский народ: что вы нам посоветуете? Где выход? Или, стоя как перед Богом, скажут, что выхода нет и мы, евреи, просто должны погибнуть. Но, к несчастью, я этого сделать не могу".
Далее он ответил на вопрос, явно волновавший умы членов комиссии во все время расследования: сколько евреи будут готовы уступить.
"Мы не свободны. Мы ничего "уступить" не можем. Когда я слышу, что сионистов, чаще всего из моей партии, обвиняют в том, что они просят слишком многого, — джентльмены, я на самом деле не могу этого понять. Да, мы хотим государства, каждая нация на земле, каждая нормальная нация, начиная с самых маленьких и скромных, не претендующих ни на какие заслуги, ни на какую роль в развитии человечества, — все они имеют свои государства. Это нормальные условия для народа. И все-таки, когда мы, самый ненормальный из народов и потому самый несчастный, просим о тех же условиях, которыми наслаждаются албанцы, не говоря уже о французах или англичанах, — это оказывается слишком много. Я бы понял, если бы ответ был "это невозможно!", но когда ответ "это слишком много", — я понять не могу. Я бы напомнил вам (извините, что привожу пример, вам всем известный) о волнении, происшедшем в том известном заведении, где Оливер Твист пришел и попросил "еще". Он сказал "еще" потому, что не знал, как выразиться; в действительности Оливер Твист имел в виду следующее: "дайте мне нормальную порцию, которая необходима для мальчика моего возраста, чтобы он мог жить". Уверяю вас, что сегодня перед вами в виде еврейского народа с его требованиями стоит Оливер Твист, который, к сожалению, не имеет ничего, что мог бы уступить. Какие тут могут быть уступки? Мы должны собирать миллионы, много миллионов. Я не знаю, идет ли вопрос о жилищах для трети еврейской расы, для половины еврейской расы или для четверти еврейской расы. Я не знаю — но это вопрос миллионов. Конечно, есть выход — эвакуировать те части диаспоры, которые стали нехороши, где проживание стало невозможным, и сконцентрировать этих беженцев в каком-то месте, которое не диаспора, не повторение положения, где евреи являются неабсорбированным меньшинством внутри чужого социального, экономического или политического организма. Естественно, если этому процессу эвакуации дадут развиваться, то очень скоро наступит момент, когда евреи в Палестине станут большинством.
Я собираюсь сделать "страшное" признание. Наше требование еврейского большинства еще не наш максимум — это наш минимум: это просто неизбежная платформа, если только нам будет разрешено продолжать спасать свой народ. Момент, когда евреи станут большинством в этой стране, еще не будет точкой насыщения — поскольку одного миллиона евреев в Палестине будет достаточно, чтобы сегодня получить еврейское большинство, но на Востоке имеется еще три или четыре миллиона, которые уже стучатся в дверь, уже просят впустить их, т. е. спасти.
Я глубоко сочувствую делу арабов, пока его не раздувают. Комиссия уже смогла вынести свое мнение о том, испытывают ли арабы Палестины какие-либо индивидуальные трудности в связи с еврейской колонизацией. Мы единодушно считаем, что экономическое положение палестинских арабов при еврейской колонизации и благодаря еврейской колонизации стало предметом зависти во всех окружающих арабских странах, так что арабы из этих стран проявляют явную тенденцию иммигрировать в Палестину. Я также уже показал вам, что мы вовсе не замышляем выселения арабов. Напротив, наша идея — Палестина по обе стороны Иордана должна включать арабов, их потомство и много миллионов евреев. Я не отрицаю, что в результате этого процесса палестинские арабы обязательно станут в Палестине меньшинством. И я отрицаю начисто, что это будет большая трудность. Это не составляет трудности для любой расы, для любой нации, имеющей множество национальных государств уже теперь… Одной частице, одной ветви этой расы, притом небольшой, придется жить в чужом государстве; ну что ж, это происходит со всеми нациями, и с самыми могучими нациями мира. Мне было бы трудно назвать одну из больших наций, имеющих свое государство, сильное и могущественное, у которой не было бы ветви, живущей в чужом государстве. Это нормально, и никакие трудности с этим не связаны. Поэтому когда мы слышим, что арабское требование противостоит еврейскому требованию, я прекрасно понимаю, что меньшинство предпочло бы быть большинством, вполне понятно, что арабы Палестины также предпочли бы, чтобы и Палестина стала арабским государством номер четыре, номер пять, номер шесть, — все это я прекрасно понимаю; но когда арабское требование сталкивают с нашим еврейским воззванием о спасении, это похоже на требования аппетита рядом с требованиями голода.
Ни один суд на свете не имел счастья судить дело, где вся справедливость была бы только на одной стороне, а другая вообще ничего не могла бы представить в свою пользу. Обычно в человеческих делах любой суд, включая и этот, который судит две стороны, должны признать, что у обеих сторон есть доводы, и чтобы осуществить правосудие они должны принять во внимание то, что должно представлять основное оправдание человеческих требований, как индивидуальных, так и массовых, — решающие, грозные весы Нужды"[633].
С самого начала из вопросов, а потом и из доклада комиссии стало совершенно ясно, что она ни в коем случае не собирается сажать на скамью подсудимых британскую администрацию и рассматривать тезис о том, что фактически она и была виновной стороной во всем этом диспуте. Во время слушания комиссия игнорировала все указующие на это факты, какие бы свидетели их ни приводили, — те факты, которые нашли полное и компактное отражение в драматичной серии Жаботинского о безответных вопросах. Но за пределами этих ограничительных параметров все-таки кажется, что члены этой комиссии были менее предубежденными, чем те комиссии, что им предшествовали, и можно предполагать, что если бы другие выступавшие сионисты приняли сильнейшее противопоставление "голода" и "аппетита", силы такого консенсуса могли бы оказать давление на презумпцию комиссии, что уступки должны делать евреи.
Как бы то ни было, два главных оратора Сионистской организации только укрепили позицию комиссии.
Вейцман в очень красноречивом пассаже описавший тяжелое положение восточноевропейских евреев как "моральную и экономическую пыль в жестоком мире", эффектно вскинувший руки в отчаянии из-за неминуемого уничтожения двух третей из шести миллионов, говорил все-таки о необходимости осуществить спасение остающихся двух миллионов. И для спасения этих двух миллионов молодых людей прежде, чем они тоже погибнут или в естественном процессе старения тоже превратятся в "пыль", — надо было сделать радикальное увеличение нормы эмиграции из Европы и иммиграции в Палестину. Норма иммиграции, которую даже Жаботинский считал практически возможной, была (в приблизительных цифрах) 150.000 в год. Рассматривая этот план с палестинской точки зрения, при такой иммиграции евреи стали бы в стране большинством примерно за четыре года. Как же анализировал Вейцман этот вопрос, о чем его все время и подолгу расспрашивали члены комиссии? Он без труда разделался с половиной проблемы, заявив, что хотя мир и "закрыт", но один миллион как-то просеется, проберется в остальной мир. Оставшийся миллион, сказал он, "должен быть привезен в Палестину или уничтожен".
Профессор Купланд спросил: "Вы думаете, что сможете ввезти до миллиона евреев? Вы думаете, за достаточное время?"
Ответ Вейцмана: "За двадцать пять, или за тридцать лет — это трудно сказать. Это означало от 33.000 до 40.000 иммигрантов в год, что было меньше, чем в лучшие годы предыдущего десятилетия"[634]. Профессор Купланд, как и следовало ожидать, вцепился в эту реплику: "Вы думаете, что это действительно успокоит еврейские устремления?" Вейцман отвечал: "Это будет очень значительным содействием". Он заверил еще, что эта иммиграция будет всегда подчиняться абсорбционным возможностям страны, которые, естественно, будут определяться британскими властями, а британцы, добавил он, "думаю, останутся в Палестине по меньшей мере еще на пятьдесят лет".
В этом контексте он предложил "паритет" между евреями и арабами — и несколько раз заверил комиссию, что он будет настаивать на паритете, даже когда евреи станут большинством. На это члены комиссии тоже несколько раз сказали: они не верят в то, что, став большинством, евреи будут поддерживать тот же политический статус для арабов. Они настаивали, что сама идея не демократична: большинство должно иметь право управлять. Вейцман, со своей стороны, становился все более и более настойчивым в вопросе о еврейском государстве. "Если когда-нибудь и появится еврейское государство, — сказал он, — то это будет лишь тогда, когда мы будем его достойны, и на это могут понадобиться сотни лет"