Вейцман сразу же огласил перед членами Сионистского правления свидетельские показания, которые он дал на секретной сессии. Пассаж, касавшийся будущего евреев Восточной Европы, поразил всех. Бен-Гурион пришел в ярость, услышав, что Вейцман деловито определил четыре миллиона евреев словом "пыль", сбросил со счетов еще миллион молодых евреев, которые эмигрируют в другие страны, и под конец назначил срок от двадцати пяти до сорока лет для иммиграции оставшегося миллиона в Палестину. Он немедленно послал Вейцману письменное заявление об отставке с поста председателя правления Еврейского агентства. Вейцман с целью оказать давление на Бен-Гуриона сказал Чертоку и другим членам палестинского правления (Берлу Локеру и Элиэзеру Каплану), что он не будет баллотироваться на следующий Сионистский конгресс, — и Бен-Гурион взял назад свое заявление[636].
По тому же вопросу лорд Пиль оспаривал Жаботинского: "Вы требуете, как по праву, чтобы Палестина стала убежищем для всех евреев диаспоры, независимо от позиции арабов, не так ли? Вы говорите, что иммиграция в Палестину должна быть обусловлена нуждами евреев диаспоры. Это наверняка не принимает в расчет требование арабов о расширении, или они могут быть примирены?"
Жаботинский ответил: "Конечно могут. То, чего требуем мы, следующее: если вы предоставите нам то, что мы называем колонизационным режимом, мы, евреи, докажем, что в Палестине будет достаточно места (как я сказал в самом начале) для миллиона сегодняшних арабов, и для добавочного миллиона их потомков, и для многих миллионов евреев; и для мира".
Тут вмешался сэр Горас Рамболд: "А не есть ли это заявление ех parte?" (в интересах только одной стороны — лат.)
'Что я могу сделать? Можете ли вы назвать заявлением ex parte, если человек приходит сюда и выступает от имени нужды? Я не назвал бы его так. Тут не parte (сторона). Я просто представляю страдание. Я говорю от имени страдающих. Вы можете прогнать меня и сказать, что это невозможно, но не называйте это ex parte"[637].
Бен-Гурион в своих показаниях, хоть и заявляя, что целью Еврейского агентства вовсе не является еврейское государство, развернул почти непонятную тему: дескать, еврейское государство, даже если бы было возможно его создать, нежелательно. Он привел свои доводы:
"В Палестине есть свои обитатели, которые находятся тут и имеют право не зависеть от милости евреев… Государство может пожелать господства над меньшинством; господства над другими. Вторая причина в том, что государство подразумевает отдельное политическое целое, не связанное с другим государственным единством. Еврейский национальный дом может означать и это, но необязательно. Напротив, нам хотелось бы, чтобы та страна была привязана к большему единству, к тому, которое называется Британское Содружество Наций. Для разрешения еврейской проблемы, для нашего свободного национального будущего нет необходимости для Палестины представлять отдельное государство… Есть и третья причина, по которой мы не имеем формулы еврейского государства. В Палестине находятся святые места, которые святы для всего цивилизованного мира. Они должны находиться под более высоким наблюдением.
Есть в Национальном доме для еврейского народа нечто большее, чем еврейское государство… еврейское государство, как и другие государства, будет означать суверенитет людей этого государства в любое время. Они будут решать, не приводя никаких аргументов, кто может, а кто не может прибыть в это государство… Евреи, которые уже оказались здесь… могут по своей воле отказаться впустить сюда других евреев… Палестинские евреи, какими бы многочисленными они ни были, хотя и могут из-за своего количества доминировать в стране, не будут иметь права не впускать других евреев, пока в стране есть место. Национальный дом для еврейского народа является в этом смысле гораздо более широким понятием, чем еврейское государство"[638].
Дружелюбный биограф Бен-Гуриона опускает его свидетельство, характеризуя его несколькими словами как "неудачное", а его объяснение как "неудовлетворительное"[639].
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ
СРАЗУ же после своего выступления на Королевской комиссии Жаботинский начал подготовку к поездке в Южную Африку. Поначалу ему не хотелось покидать Лондон на три или четыре месяца (морское путешествие занимало семнадцать дней в одну сторону), но южноафриканская ветвь, которую теперь возглавлял его любимый друг и доверенное лицо Михаэль Хаскель, его уговорила.
Перед отъездом он был порадован приятной интерлюдией — 15 февраля принял участие, вместе с двумястами гостей в обеде, отмечавшем двадцатую годовщину создания Еврейского легиона. Приглашение подписали inter alia (среди прочих — лат.) Леопольд Эмери, Герберт Сайдботем, знаменитый "расследователь" "Санди Таймс", а также один из первых пропагандистов легиона и горячий сионист, и полковник Фитцджералд Скотт, командир сорокового батальона, один из самых любимых в легионе людей.
Во главе стола сидели также председательствовавший Веджвуд, Паттерсон, леди Бланш Дагдейл (племянница лорда Бальфура), всю жизнь бывшая сионисткой, энергично поддерживавшая Вейцмана и активная в кругах Сионистского правления. Тут был и Джеймс Малькольм, армянский патриот, игравший немалую роль в выходе Вейцмана на политическую арену во время Первой мировой войны и ставший другом Жаботинского тоже в дни Еврейского легиона. Тут же был и фельдмаршал сэр Филипп Четвуд, один из выдающихся воинов первой мировой войны, который научился уважать действия легиона и правильно оценивать разбухшие счета за арабское участие в войне[640]. Среди гостей были и послы — из Франции и из стран, где евреи страдали больше всего — Польши, Румынии, Чехословакии, Латвии и Литвы.
Ни один официальный представитель сионистского правления не счел нужным тут присутствовать. Вейцман вежливо извинился и объяснил Жаботинскому, что они с женой должны уехать в Париж именно в этот день. На самом деле он уехал из Лондона пять дней спустя[641].
Паттерсон и Сайдботтем кратко выразили настроение этого вечера — Паттерсон с волнением говорил о решительности и храбрости Жаботинского, а Сайдботем описал его как "самого восхитительного из товарищей, самого верного из друзей, самого деликатного из людей и одного из лучших друзей Британской империи, какого он когда-либо встречал". Эмери, Веджвуд, Четвуд и Скотт — все призывали к реставрации Еврейского легиона. Жаботинский, отвечая на тост "За Еврейский легион", ответил и на призыв Сайдботема к еврейскому единству: "От меня, м-р Сайдботем, вы можете передать вашим друзьям, что мы готовы к старому английскому обычаю заключать мир — конференции за "круглым столом". Предложение остается в силе".
15 марта он в сопровождении Якоби прибыл в Кейптаун. В нескольких сохранившихся письмах к Ане с парохода он почти по-детски радуется возможности отдохнуть. С Якоби он за все четыре дня перед прибытием на Мадеру сократил даже деловые разговоры. Жаботинский читал хорошие книги, а с Якоби для моциона гулял по палубе, они уже обошли ее семь раз (что равняется 1/12 мили) и даже обсудили вопрос, не записаться ли на палубный спорт. Решение этого вопроса до нас не дошло. "Я даже думать не начинаю об автобиографии или о чем — нибудь подобном".
Позднее, еще в пути, он стал продолжать "Сипур ямай" (ивр. — "Повесть моих дней")[642].
Он был настроен оптимистически в отношении шансов на успех в Южной Африке, одной из лучших в мире по организации ветвей сионистского движения. Он верил, что народ там не предубежден, и во главе сионистских дел там не было таких отчаянных врагов, как Липский в Америке. Вместе с Михаэлем Хаскелем, писал он, мы с Якоби составили очень сильную команду.
Он пробыл в Южной Африке три месяца — и успех его был громаден. Не забыв урока, который он получил в 1930 году, он назначил своим менеджером Нахума Левина, тридцатитрехлетнего бывшего бейтаровца из Хайфы, который приезжал на места раньше, чем он, и проводил предварительную подготовку. Он оказался великолепным организатором, именно таким менеджером, какой Жаботинскому был нужен. К тому же его жена Герцлия — дочь друга Жаботинского Израэля Розова — активно помогала избавлять Жаботинского от организационных проблем и раздражений.
Ревизионистское движение в Южной Африке, хотя оно очень прогрессировало со времени первого приезда Жаботинского, должно было жить на собственные ресурсы — у них не было собственного форума для состязания с сильным истеблишментом с его широко распространенным еженедельником "Сайонист рекорд"; а лидеры здешних ревизионистов, при том что это были способные люди, с самого начала не верили в свою способность устроить Жаботинскому адекватную общественную поддержку предварительно. Неутомимый и находчивый Левин за несколько недель до приезда Жаботинского увидел местные возможности лучше, чем здешние ревизионисты. Некоторые из них, боясь того, что цены за билеты на первую встречу с ним в большом зале театра Плаза окажутся слишком высокими, перед самым приездом Жаботинского просили Левина уменьшить их. Левин не согласился на том веском основании, что уже поздно, — все билеты проданы. И на всех встречах с ним во все продолжение турне в залах не оставалось ни одного свободного места.
Затем последовал единственный в своем роде эпизод — в сущности, дебаты между Жаботинским и Всемирным сионистским руководством (через его южноафриканскую ветвь) — при южноафриканской сионистской общине, составившей восхищенную аудиторию.
Без сомнения, "старая сионистская" бюрократия, почти целиком вейцманистская, помогла этому событию. Они решили воспользоваться своим влиянием на очень дисциплинированное движение и не допустить выступления Жаботинского вообще. Явно почерпнувшие материал из пронизанных ненавистью листовок, годами распространявшихся в Восточной Европе и в Палестине, они к приезду Жаботинского опубликовали специальный памфлет с интригующим каталогом его преступлений против сионизма. Он имел эффект бумеранга. Первым шоком стала теплая встреча, оказанная ему южноафриканским правительством. Сразу же после своего приезда в Кейптаун он был принят премьер-министром, генералом Герцогом, и имел с ним долгую беседу. Затем в его честь дали официальный завтрак, на котором присутствовали министры, члены парламента и выдающиеся граждане-евреи, среди которых был и Михаэль Хаскель