В начале июля Жаботинский покинул Южную Африку. Несмотря на большой успех его кампании, оставалось много незаконченных дел, и он бы охотно задержался в этой маленькой, но важной и теплой общине, чтобы укрепить тут базу своего движения. Но предстояла неизбежная борьба против плана раздела, который, как всем было известно, должен был быть опубликован комиссией Пиля. Чтобы вести эту борьбу, Жаботинский должен был быть на месте, в своей штаб-квартире.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ
В ТО самое время, когда Жаботинский был в Южной Африке, события в Палестине заставили его принять решение, резко усилившее тяготы его жизни и, возможно, изменившее ход событий в жизни еврейского народа. Он телеграфировал в Палестину, что не дает согласия на возвращение "Иргун Цва'и Леуми" (сокр. ЭЦЕЛ — Национальная военная организация)[653] в лоно "Хаганы" — "Хаганы", которая, следует вспомнить, родилась из организации Жаботинского по обороне Иерусалима в 1920 г.
ЭЦЕЛ (который вначале иногда называли "Хагана-бет" или "Национальная Хагана") был создан в 1931 году в результате раскола. Внутри "Хаганы" не было разногласий по вопросам тактики или обучения. Трещина возникла и расширилась потому, что контроль над "Хаганой" перенял Гистадрут, начавший ее политизировать. Несмотря на вкрапление несоциалистов в командование, организация стала, в сущности, оружием партии лейбористов. Стал ощущаться дух дискриминации по отношению к несоциалистам, особенно к ревизионистам и бейтаровцам. Потом, когда гистадрутовским лидерам стало известно, что командир иерусалимской ветви "Хаганы" Аврахам Техоми, ревизионист, иногда общается с Жаботинским, они установили за ним слежку.
Каким образом встречи с Жаботинским могли повлиять на развитие "Хаганы" — понять трудно. К тому же Жаботинский держался в стороне от внутренних дел "Хаганы", прежде всего потому, что не прекращал кампании за создание Еврейского легиона. Исключение он делал одно, по привычке, — советовал тем, кто задавал ему вопросы, поддерживать "Хагану" финансово. Он также написал о "Хагане": критикуя присущие ей слабости, он хвалил ее за поведение во время мятежей 1929 года. Применение ее для защиты правил гистадрутовского поведения в политических и трудовых вопросах по отношению к ревизионистам и бейтаровцам подготовило неизбежный результат.
Раскол произошел весной 1931 года и вскоре вполне оправдался той ролью, которую сыграла "Хагана" на конгрессе этого года. Резолюция ревизионистов, по которой целью сионизма объявлялось создание еврейского государства, была на пороге победы, когда паническая (и безосновательная) телеграмма, посланная лидерами "Хаганы", отпугнула делегатов-неревизионистов.
И по целям, и по составу сформировавшийся тогда ЭЦЕЛ под начальством Аврахама Техоми не был связан никакими партийными узами и принимал в члены людей, не спрашивая об их партийной принадлежности, если у них какая-нибудь и была. Командование его представляло весь спектр несоциалистического сионизма. Йехошуа Супраски, лидер Общих сионистов; Рабби Берлин из "Мизрахи"; Элияху Бен-Хорин (представлявший Жаботинского) и после 1933 года Меир Гроссман. Жаботинский продолжал воздерживаться от прямого участия в решениях, но о том, что было необходимо, его информировал Бен-Хорин.
Однако никто, от Техоми до новичков, не подвергал сомнению, что высшей властью в организации является Жаботинский. Они горячо сочувствовали его требованию возродить Еврейский легион, но поскольку то была нелегальная, подпольная организация, они решили снабдить ее, насколько это было возможно, главным качеством настоящей армии. Чувство долга у каждого простиралось далеко за призыв Жаботинского "учитесь стрелять". Они усвоили гораздо больше из его учения.
"Оборона? — писал Хаим Шолом Халеви, один из молодежной группы, пришедшей с разных факультетов университета и ставшей вторым эшелоном руководства в Иерусалиме. — Нет, это не только оборона, и даже не только военная организация. Она должна стать основой сотворения новой национальной души, переоценки старого еврейского духа, воспитания еврейской молодежи — вот каково устремление нашей неприметной, ежедневной работы. И потому члены нашей организации дорожат древнееврейским языком и его культурой, дорожат еврейским трудом и его плодами, дорожат каждым дюймом земли нашей родины, дорожат каждым евреем. Вот это мы и подразумеваем под названием "беспартийная организация": никакой дискриминации между братом и братом, между строителем и строителем"[654].
Родившиеся в первое десятилетие века, все они были достаточно взрослыми, чтобы понимать историческую роль Жаботинского — основателя Еврейского легиона, сражавшегося в его рядах, организатора обороны Иерусалима и узника Акры. Когда они были детьми, он был просто национальным героем. Ставши взрослыми, они следили за его общественной деятельностью, читали его каждую неделю, наблюдали его борьбу с выхолащиванием сионизма при помощи, британских отрицаний и социалистической идеологии — и он стал для них естественным, свободно избранным, политическим лидером, хотя и находившимся за 2 000 километров от них.
До мятежей 1936 года ЭЦЕЛ занимался своей программой обучения, посылал эмиссаров в Европу для приобретения оружия, жил в мире и сотрудничестве с "Хаганой" — они помогали друг другу. Мятежи создали новую ситуацию и новую дилемму. Привычка к "пассивной самообороне" господствовала не только в "Хагане", но и в ЭЦЕЛе. Руководство нашло рациональные резоны для "хавлага" ("сдержанность"). Конечно, не излишняя сдержанность, которая — к ужасу лейбористских лидеров — практиковалась в киббуцах, но сдержанность, исключающая все, что могло бы быть названо "возмездием" или "наступательной самообороной" против арабских атак. Бен-Гурион, конечно, говорил о вспышках против арабского "тыла", "возможно, оправданных с моральной точки зрения, но опасных для политической стратегии"[655].
Тем не менее, когда после первых нескольких дней еще несколько месяцев не было никаких приказов о том, как отвечать на эти атаки, члены обеих организаций забеспокоились и стали выражать неудовольствие, причем это неудовольствие разделяло и их руководство. Реакция ревизионистского движения была заметнее, но и среди лейбористов и даже их лидеров она проявлялась столь же серьезно. Это нашло свое гневное выражение в митингах политических комитетов Лейбористской партии. Оратор за оратором, в том числе и лидеры, такие как Голомб, Ицхак Табенкин, Залман Аронович и Шаул Меиров, подчеркивали, что катастрофические последствия "сдержанности" вызваны тем, что арабы сделали неизбежные выводы: евреи просто оцепенели от страха[656].
Голомб, хотя и предпочитал "сдержанность" (хавлага), сказал правлению Гистадрута, что даже британцы удивляются поведению этих людей, которые "разрешают себе быть убитыми"[657].
Во время дебатов то и дело раздавались спонтанные критические выступления членов обеих организаций. В нескольких случаях, когда возмездие следовало за особенно зверскими действиями арабских террористов — как убийство двух санитарок в Хайфе, которые шли на работу в госпиталь, или убийство молодой семьи прямо в их постелях, — со стороны лейбористских лидеров слышались слова одобрения, в том числе от Берла Кацнельсона, постоянно проповедовавшего сдержанность как добродетель.
Но и тут ненависть лейбористов к ревизионистам сыграла свою роль. Когда становилось известно, что неразрешенную атаку осуществили члены ЭЦЕЛа, на них набрасывалась газета "Давар". Если это делали члены "Хаганы", то все объяснялось как неизбежное последствие бездействия британцев, или просто не упоминалось. Не раз бывало, что после того, как "Давар" набрасывалась на бойцов ЭЦЕЛа, оказывалось что действовали члены "Хаганы". И тогда "Давар" умудрялась представить возмездие как естественный срыв.
Жаботинский приехал как сторонник "хавлаги". Его рассуждения удивляли его самого. Он продолжал надеяться, что британцы будут вынуждены признать необходимость еврейского воинского соединения и предпочитал, чтобы репрессивная политика была отложена до тех пор, пока не будет испробована эта идея. В меморандумах и письмах, которые он писал в то время, он настаивал, что пятитысячный еврейский отряд мог бы покончить с беспорядками в течение дней. Это, конечно, было так, но правдой было и то, что британцы не хотели покончить с беспорядками. Вероятно, разглядев ваучоповскую политику по отношению к террору, он понял, что все разговоры о том, как с ним покончить, были просто упражнением в размышлениях "что было бы, если бы". Второй его резон был реалистичным, хотя и спорным. Он опасался, что проявление насилия со стороны евреев приведет еврейских бойцов к конфликту с британскими солдатами. Это, говорил он, в высшей степени нежелательно. Таким же аргументом пользовались и лидеры Еврейского агентства. Но в то же время он понимал более насущные опасности, связанные с "хавлагой": укрепление арабской морали и ослабление морали еврейской. Во всяком случае, проблема эта его мучила, в чем он признавался в письмах к де Хаасу летом 1936 года.
И еще одно, в чем он признался позднее, было то самое субъективное рассуждение, которое привело его к ошибке — записи в Еврейский легион в 1917 году. Его мучила мысль, что несправедливо толкать своих последователей на путь, который опасен для жизни, а самому "сидеть в Лондоне в полной безопасности".
Но события 1936 года со своими скрытыми, далеко идущими политическими осложнениями заставили его решиться принять руководящую роль, которую он давно уже занимал в сердцах и умах подавляющего большинства членов ЭЦЕЛа. Решение его укрепилось из-за разговоров, ходивших в организации, что Техоми близок к тому, чтобы уступить постоянному напору Голомба и его коллег и вернуть ЭЦЕЛ в лоно "Хаганы", т. е. в орбиту ее дисциплины. Жаботинский знал, что в народе существует значительная оппозиция "хавлаге", поддерживаемая многими активистами-лейбористами. Но он знал по опыту, что в конце концов лейбористы подчинятся Вейцману, который, разумеется, никогда и не подумает отказаться от "хавлаги". К тому же Вейцмана поддерживал Бен-Гурион. И потому было бы безумием отказаться от возможностей контратаки, вновь вступив в "Хагану".