Евреи любят Жаботинского. Любят его крылатую фразу, находя в ней успокоение. Его речь сияет беззаботной уверенностью, верой в себя и редким бесстрашием. У нее привкус нормальной жизни. Он говорит, как дитя народа, живущего нормально. Так будут говорить евреи завтрашнего дня. Жаботинский предваряет это завтра. Когда он говорит, он стоит прямо, не гнется, он напоминает тех, из камня вырубленных, евреев прежних дней, которые говорили чистую правду даже своим правителям. Он модулирует свой голос только соответственно содержанию речи. Это мощный инструмент. Однако не стоит приписывать сердечный прием, который ему был оказан, только его личности. Следует принять во внимание и политический момент. Овация, которую ему устроили, — явная демонстрация, свидетельствующая о недовольстве конгресса Англией, вероятно, и политикой Вейцмана, которая в последнее время принесла кое-какие ощутимые неудачи.
Евреи, разумеется, и не думали терять доверие к Вейцману. Это подтверждается сочувствием и вниманием, проявленными к нему, когда он отвечал своим критикам. Однако нелепо было бы отрицать, что даже в самых дружественных ему кругах существует недовольство результатами его политики. Неважно, ответствен ли он за это или нет, в политике мерило одно — успех. Вейцман заслужил доверие в результате прогресса сионизма в последние годы и, разумеется, так же примет на себя удар за допущенные ошибки"[67].
Не менее интересна другая мгновенная реакция на речь Жаботинского — телеграмма, посланная немецко-еврейским драматургом Рихардом Беер-Гофманом Максу Рейнхардту, который в это время готовил новую постановку шекспировского Юлия Цезаря. Ее текст: "Я нашел Марка Антония"[68].
Наблюдавшие все это на конгрессе, включая Шехтмана, согласны, что по своей структуре речь представляет собой шедевр тактики. Выступая как оппозиционер, Жаботинский в первой части своей речи ни слова критики не сказал о сионистском руководстве. Она полностью состояла из свободного, рассудительного анализа политических шагов, необходимых для укрепления здоровой экономики Палестины. Ее убедительность была неоспорима. Корреспондент газеты "Нью Джудеа", настроенный, разумеется, враждебно, был так поражен ее силой, что "еле удержался от приветственных криков. Жаботинский активен и логичен до предела, и обличает скорее французскую, нежели британскую политику. Он производит такое сильное впечатление на конференцию не своими чувствами и мнениями, а своей осведомленностью и манерой представлять факты".
Теперь, в ретроспекции, с холодных печатных страниц эта речь воспринимается как профессиональная лекция по политэкономии и наглядный урок строго контролируемой логики. Ее основная линия звучала декларативно: политический сионизм считает, что каждая проблема, большая и маленькая, должна решаться политическими средствами. Эта формулировка столкнулась с лозунгом Вейцмана, провозглашенным на два года раньше: "На два года забудь политику!" (Об этой фразе теперь ему напомнил один из его сторонников, Хаим Арлозоров.)
Так Жаботинский погрузился в проблему, которая навсегда стала основой его мышления и учения: категорическим императивом сионистского движения должно стать создание еврейского большинства как главное предварительное условие создания Еврейского государства. Главным вопросом для движения должен стать вопрос — как этого добиться. Обстоятельства текущего года, когда происходит настоящий бум иммиграции, благоприятны для проведения такого анализа. Если арабское население за одно поколение — двадцать пять лет — увеличится до миллиона человек, то для того, чтобы достигнуть равенства с ними необходима еврейская иммиграция в 40.000 человек ежегодно. Это — задача огромная и беспрецедентная: "40 тысяч в год для страны с населением в 800.000 — это пять процентов. В предвоенные годы большая волна иммиграции в Соединенные Штаты достигала только от одного с четвертью до одного и трех четвертей процента — и эта цифра вызвала озабоченность в Америке. Вот что и привело к движению против иммиграции[69]. Страна с такими ресурсами, как Америка, не сочла возможной абсорбцию при таком росте иммиграции". В то время цифры были близки к 40.000 (3000 в месяц); для того чтобы политические цели удалось осуществить, эту цифру, как постоянную, следовало поддерживать год за годом.
Несмотря на весь энтузиазм, задача не могла выполняться без помощи правительства в создании условий для абсорбции такого количества иммигрантов. Многие из них уходили в города. Это создавало потребность в значительном росте промышленного производства и торговли. Открытие фабрики не означало, что она начала работать. Важно было найти рынок для ее продукции. Для того, чтобы конкурировать с импортом из Европы, не только за границей, но и на местном рынке, необходимо покровительство, а покровительство является функцией государства. Таким образом, проблема заселения городов в Эрец Исраэль оказывалась политической проблемой.
Но это был неполный ответ. Не все иммигранты могли абсорбироваться в городе. Некоторых следовало направлять в сельское хозяйство. Но для сельского хозяйства нужна была земля. При существующих ценах ни "Керен а-Йесод", ни государственный заем, ни Голконда, ни Эльдорадо не смогли бы приобрести столько земли, сколько нам для этого нужно. Ответ на этот вопрос должен быть такой: государство занимает пустующие земли, около половины которых годны к обработке, в качестве резерва для сельского хозяйства. Так обычно делается во многих странах. Это, может быть, единственный способ абсорбировать ежегодно не тридцать и не триста семейств, а значительную часть 40.000 иммигрантов, которые должны ежегодно въезжать в страну.
Земельный резерв был к тому же важен для разрешения главной финансовой проблемы Сионистской организации. Национальный заем, который предложили Жаботинский и д-р Рупин, требовал гарантий, и единственной возможной гарантией была земля — а приобретение земли, согласно мандату, требовало политических действий. Правда, д-р Рупин предположил, что будущий доход Еврейского национального фонда[70] и "Керен а-Йесод" могли бы выступить гарантами, но это не было приемлемо для международных финансистов. Возвращать долг по займу, настаивал Жаботинский, будут сами иммигранты, из собственных доходов.
Без земельного резерва не будет и займа. Вследствие этого вся проблема Палестины должна рассматриваться с такой политической точки зрения: широкое поселенчество невозможно без предварительных политических условий. В национальной программе поселений экономика занимает 99 процентов, а политика — только один. И тем не менее, вопреки логике, вот этот один процент и есть главное условие для создания поселений.
Тут Жаботинский подошел к главному. "Даже если Сионистский конгресс примет все эти требования и весь еврейский народ с ними согласится, все равно было бы очень трудно выполнить это с помощью методов, применявшихся до сих пор, когда палестинская администрация проникнута тем духом недружелюбия, о котором здесь сегодня говорилось". Из чего следовало: главный долг конгресса — возобновить прежнее требование Сионистской организации, чтобы кандидаты на важные посты в палестинской администрации, в том числе и на пост верховного комиссара, назначались только после консультации с Еврейским агентством.
Он подводил свою речь к взвешенным выводам. Он удивил аудиторию, ожидавшую гораздо более прямых нападок на сионистское руководство, но Жаботинский строил свою речь на традиции больших дебатов в парламентских демократиях: бросить тень на альтернативную политику. И далее он дал ответ на законный вопрос: как можно "заставить" британское правительство?
"Я не считаю, что культурную британскую нацию или правительство можно убедить, только если располагаешь силой, это неверно. Позиция Герцля была иной, и мы сегодня ее поддерживаем. Герцля тоже спрашивали: "Какая у вас власть? Вы хотите превратить Палестину в Еврейское государство, но какое у вас право? Что скажет такой-то и такой-то? А сякой и сякой?" А вот какова была позиция Герцля:
"Я не могу сказать вам, как я уговорю того-то и того-то… Но мир — не политическая партия, это мир судей, и психология его — психология судей. Мир можно убедить, если предъявить ему логические требования.
И вот я спрашиваю вас: разве то, чего мы требуем, не логично? Мы требуем возможности расселить поток еврейских иммигрантов… Мы требуем свободы иммиграции и свободной передачи пустующей земли народу, у которого под ногами нет никакого грунта. И, Господи помилуй, согласуется это требование с нашим самоуважением или нет? Если нет, то лучше нам от него отказаться, стало быть, у нас нет права говорить о сионизме… но если оно согласуется с нашим самоуважением… надо предпринимать так называемое политическое наступление — тогда наши требования проникнут в общественное сознание, и оно их примет. Но — одно из двух: или есть возможность убедить мир принять правду, или ее нет. Если же это возможно, то сделаем усилие… а первый шаг к возможности убедить — это изложить наше дело".
Тут он первый раз перешел к прямой атаке политики Вейцмана — к плану расширения Еврейского агентства. "Именно в тот момент, когда мы дошли до главного для нас вопроса, когда нам нужен политический инструмент для достижения нашей цели, именно теперь нам представлен план разрушения единственного политического инструмента, предоставленного нам мандатом, — Еврейского агентства, — что означает закрытие канала, ведущего к мандатным властям".
Приведя в пример антисионистские выступления людей, которые были названы как возможные участники нового плана, он без обиняков заявил, что если антисионистам будет предоставлено в агентстве 50 процентов мест, то они неминуемо навяжут организации выхолащивание ее принципов. Поэтому он внес компромиссное предложение, по которому, не нарушая политической суверенности сионизма, принимались бы только законные требования не-сионистов. Если, как надеялись авторы прежнего плана, несионисты будут финансово помогать развитию Палестины, они получат право голоса в распределении расходов Еврейского агентства. В его добавлении стояло: "Создать две палаты: сионистскую "нижнюю" и несионистский "сенат". Обе будут сообща работать над проблемами бюджета и чисто экономическими вопросами".