Тем не менее, очевидно по чувству долга, он решил обратиться к Ормсби-Гору с просьбой принять делегацию НСО в связи с массовыми арестами ревизионистов в Палестине. Просьбу от имени НСО Ормсби-Гору передал Паттерсон и получил отказ[696].
Реакция Жаботинского была убедительной. Его письмо представляло явное искажение факта в письме Ормсби-Гора. Собственное письмо Жаботинского было составлено с юридической пунктуальностью, но сквозь изложение фактов просвечивало страстное презрение. В первой же фразе содержалось самое главное обвинение:
"Для человека, наблюдавшего вашу работу на первой Сионистской комиссии девятнадцать лет назад, мучительно посылать это письмо именно вам. Во всяком случае поверьте, что мое негодование — это не только негодование лидера партии и отца, но и чувство любого, кто верит в справедливость как в краеугольный камень общественной жизни. Ваш… отказ задуман как основанный на формальных причинах, но он начинается с формальной ошибки:
Вы говорите, что, согласно палестинскому мандату, только Еврейское агентство есть "тот соответствующий орган, с которым может консультироваться правительство Палестины и правительство Его Величества". Это не так в отношении палестинского правительства. Статья 4-я дает Еврейскому агентству только право "советовать и сотрудничать с палестинской администрацией… всегда подчиненное контролю администрации". Если, тем не менее, министерство колоний также должно находиться в непосредственной связи с Еврейским агентством, то не потому, что это формально предписано мандатом, а потому, что такой прямой контакт подразумевается логикой и ситуацией.
Так же точно для каждого беспристрастного человека ясно по логике и ситуации, что когда палестинские подчиненные министерства колоний арестовывают примерно пятьдесят ревизионистов, то ревизионистскому правлению не возбраняется пожаловаться на это в министерство колоний.
Эти аресты замышлялись и также были интерпретированы в британской прессе как подтверждение обвинения в том, что только ревизионисты повинны в еврейских репрессалиях против арабского терроризма. Это очень серьезное и опасное обвинение, особенно потому, что эти массовые аресты произведены не-юридически: суда не будет, и мои друзья будут лишены права опровергнуть обвинение. Думаете ли вы, что в подобных условиях уместны аргументы о том, что у Новой сионистской организации нет "официального статуса"? Когда я был школьником, я узнал, что в цивилизованных странах достаточно быть объектом преследования (оправданным или неоправданным впоследствии) для того, чтобы получить самый неопровержимый "статус", позволяющий адресовать жалобу даже верховной иерархии.
Ормсби-Гор в своем письме утверждал, что "невозможно для правительства Палестины или правительства Его Величества вмешиваться в отношения между НСО и другими еврейскими организациями". Но Жаботинский возражал:
"Бывают случаи, когда это, наоборот, является долгом правительства. Все, что делает Еврейское агентство, используя особые права, предоставленные ему мандатом, должно делаться под наблюдением и конечной ответственностью мандатных властей. Было бы бесполезно даже пытаться опровергнуть эту элементарную истину — она неопровержима. И все-таки министерство колоний, по-видимому, забывает о ней, когда Еврейское агентство злоупотребляет своей привилегией распределять иммиграционные сертификаты (которые, в сущности, есть британские визы), чтобы свести свои партийные счеты с ревизионистской оппозицией. В течение последних четырех лет это злоупотребление создало нищету, голод, самоубийство; и можно ожидать еще худшего. И все потому, что визы в Палестину распределяются агентами и суб-агентами, которых назначают люди от правительства, согласно критерию, противоречащему справедливости, а зачастую и элементарной честности. Но когда мы пытаемся жаловаться, министерство колоний отвечает, что не может вмешаться, поскольку жертвы не имеют "официального статуса", а у нарушителей он есть. Неужели вы в самом деле считаете, что это справедливо?
Теперешний крестовый поход против палестинских ревизионистов в связи с делом о репрессалиях имеет те же отвратительные черты, но еще более страшные. Опять применяется тот же "официальный статус" в поддержку обвинения оппозиции перед правительством, что именно она поощряет организованные убийства, — и правительство соглашается с информатором. Ревизионисты отправляются в тюрьму, их семьи лишаются средств существования, — но когда мы стараемся встать против этой лавины клеветы и преследования, то сам министр, в чьей провинции это происходит, отказывается не только судить, но даже слушать.
Где еще на земле, при цивилизации и конституционном правительстве, кто-нибудь видывал прецеденты такой системы, когда правительство передает власть, но отказывается контролировать выполнение? Когда оно уклоняется от обязанности контролировать и наблюдать до такой чудовищной степени, что, когда партия, членов которой исключают из иммиграции, бросают в тюрьму, доводят до самоубийства, просит правительство по крайней мере рассмотреть ее дело, ей отвечают, что у них нет статуса?"
В заключительной фразе Жаботинский напомнил Ормсби-Гору о его внушающем уважение прошлом. "Было такое время, когда достаточно было напомнить Вам, что какие-то явления или ситуации аморальны, или несправедливы, или жестоки, чтобы Вы немедленно вмешались. Я был бы очень опечален, если бы события показали, что это уже не так"[697].
Упомянутое Жаботинским самоубийство совершил член польского "Бейтара" по имени Плошницкий. Хотя он и удовлетворял всем критериям иммиграционного департамента Еврейского агентства, ему как и его друзьям- бейтаровцам отказали в сертификате на том единственном основании, что он был членом Бейтара. В отчаянии он совершил самоубийство.
Об этом написано одно из самых сильных стихотворений Жаботинского. Оно написано как крик протеста бейтаровца, приговоренного к исключению из родной страны, — но заканчивается видением будущего политического торжества над виновной партией лейбористов[698].
Требование, чтобы британское правительство вмешалось в спор об иммиграционных сертификатах, было не новым. Все призывы и даже яростные протесты в конторах Еврейского агентства в Иерусалиме были напрасны. Тогда Жаботинский обратился к одному из знаменитейших британских адвокатов, чтобы тот представил властям это дело. Адвоката звали Сирил Асквит[699], он был сыном премьер-министра во время войны, Герберта Асквита.
Асквит тщательно изучил проблему и ему нетрудно было доказать, что политика палестинской администрации попросту нечестная. Он подчеркнул, что комиссия по беспорядкам 1929 года настаивала, чтобы система, усвоенная лейбористской федерацией, дискриминирующая потенциальных иммигрантов на основании их политических суждений, была незащищаема. Хотя правительство и приняло это в принципе, Эрик Миллс, директор иммиграции в Палестине, с которым Асквит боролся по этому вопросу обмена корреспонденцией, заявил, что у правительства нет законного права помешать такой дискриминации. На это Асквит отвечал:
"Недостаток законного права, по-видимому, не лишил правительство Палестины возможности потребовать в 1933 и 1934 гг., чтобы сертификаты, передаваемые для распределения Еврейскому агентству, оно распределяло среди евреев из Германии… Если было законно для палестинского правительства настолько контролировать Еврейское агентство, чтобы потребовать передачи части сертификатов евреям определенного гражданства, казалось бы, то так же возможно для этого правительства законно потребовать передать часть из них евреям определенных политических убеждений… Если эти права могут быть законно использованы, то они должны законно использоваться… чтобы предотвратить дискриминацию ревизионистских кандидатов на иммиграцию. (То, что такая дискриминация имела место, не отрицается.)" Когда ему было представлено, что правительство поддержало требование на сертификаты от "Агудат Исраэль", Миллс заявил, что у них было особое положение, поскольку между "Агудой" и Еврейским агентством было заключено соглашение. Асквит возразил:
"Надо ли это понимать так, что "Агуда" могла заключить соглашение без поддержки правительства? А если правительство оказывало поддержку в интересах Агуды, почему оно не могло сделать то же для ревизионистов? Единственная тут разница в том, что первые, в отличие от вторых, никогда не были ни сионистами, ни членами Еврейского агентства".
Таким образом проясняется ироническое quid pro quo (одно вместо другого), существовавшее между британцами и Еврейским агентством.
Еврейское агентство согласилось на массовые аресты британцами ревизионистов и бейтаровцев и их заточение в тюрьму без суда; британцы же поддерживали Еврейское агентство, незаконно затворяя двери Палестины перед ревизионистами и бейтаровцами.
Сверх всего, словно в ответ на хорошее поведение Еврейского агентства, британцы объявили детали новой революционной политики — политический критерий для въезда евреев в свой Национальный дом. Они объявили предел, заранее определенный, — 1000 иммигрантов в месяц. Эта цифра должна была оставаться неизменной на предстоящие восемь месяцев и основывалась она на предположении, что режим мандата будет заменен разделом; если же раздел не произойдет, идея, порожденная Королевской комиссией, будет подкреплена постоянным политическим критерием и этой цифрой — 1000 иммигрантов в месяц. Кнут Пассфилда во всяком случае должен был быть заменен "скорпионами" ("скорпионы" — библ.: бич с металлическими шипами) Ормсби-Гора.
Этим приказом закреплялся статус евреев как меньшинства, им же соответственно формировалось на следующие месяцы направление сионистской пропаганды. Вейцман и его коллеги, проводившие в общинах пропаганду за раздел, подчеркивали "неизбежную альтернативу": или раздел, или вечное еврейское меньшинство в Еврейском национальном доме.