Жаботинский должен был отправиться в Южную Африку, и планы этой поездки, которая должна была "восполнить" поездку 1937 года (она была прервана из-за доклада Королевской комиссии), уже были составлены. Он выбрал не слишком подходящий момент для отъезда из Европы, но было уже ясно, что сравнительно маленькая еврейская община Южной Африки может стать финансовым оплотом всего движения. И действительно, в это время она стояла во главе списка по финансовой поддержке общесионистских фондов. Не было оснований предполагать, что она, если посвятить этому достаточно времени и внимания, не сможет оказать подобной же услуги ревизионизму — тем более что в своей предыдущей поездке Жаботинскому удалось получить значительный кусок этого пирога.
Его турне началось с совершенно неожиданной рекламы. Чтобы сэкономить время, он отправился в Южную Африку самолетом. Как и в прошлый раз, он летел на гидросамолете, пунктом прибытия которого был Дурбан, откуда ему предстояло немедленно лететь через всю страну в Йоханнесбург. И организаторы слишком поздно открыли, что внутренний полет назначен только на следующий день, — а они уже запланировали на предыдущий день множество мероприятий, в том числе и пресс-конференцию. На помощь пришел Михаэль Хаскель. Он нанял самолет, который полетел в Дурбан, взял на борт Жаботинского и вернулся в Йоганнесбург рано утром. В это утро вся южноафриканская пресса была полна сенсационными новостями об отважном, впервые совершенном ночном полете над высокими Дракенбергскими горами. Учитывая, что община очень увлекалась спортом, трудно было бы придумать более удачное начало для кампании Жаботинского — которая, разумеется, получила теперь общенациональную рекламу.
Политически поездка эта имела даже больший успех, чем предыдущая. Впечатление от нее на общину, усиленное в 1937 году его конфронтацией с сионистским истеблишментом и еще выросшее в результате мрачных событий истекшего года, вызвало глубокий отклик. К тому времени, как он уехал из Южной Африки после двухмесячного пребывания там, НСО стала бесспорно уважаемым кандидатом на корону руководителя сионизма в Южной Африке[707]. Жаботинский мог рассказать общине кое-что новое. Он объявил, что раздел в настоящее время поддерживался только лидерами старой Сионистской организации. Вейцман, правда, заявлял, что британцы твердо стоят за раздел; но фактически единственный член правительства, который все еще поддерживает этот план, — Ормсби-Гор. Пройдет немного времени, и план раздела "умрет, как птица додо" (непереводимая игра звуками: "дэд" по-английски — "мертв"). Британское правительство объявило о назначении новой комиссии, возглавляемой чиновником сэром Джоном Вудхедом, которая отправится в Палестину позднее в этом году. Показная ее цель — разработать детали плана раздела, действительная — устроить этому плану приличные похороны.
Но положение евреев продолжает ухудшаться. Теперь оно приобрело новый устрашающий вид из-за ужасных событий в Австрии. Поток беженцев ищет гаваней в мире запертых дверей.
Единственным разумным ответом на эту ситуацию, сказал Жаботинский, является решение, предложенное "Высоким сионизмом". Вилка требований НСО имеет три зубца: Международная конференция заинтересованных сторон — таких стран, как Польша и Румыния, которые решение еврейского вопроса считают важнейшим для здоровья собственного общества, и стран, бомбардирующихся прошениями "впустить", чего они сделать не хотят или не могут. Таковы были элементы, требующие усиления давления на Британию, дабы она открыла ворота Палестины.
Евреи должны избрать демократическое руководство; отсюда требование НСО созвать национальную ассамблею, основанную на праве свободного голосования. И наконец, только руководство, избранное на этой ассамблее, которое может объявить себя представителем всего еврейского народа как единого целого, может предъявить миру такую программу, как десятилетний план НСО, предусматривающий эмиграцию полутора миллиона евреев из Восточной Европы.
Жаботинский смог объявить, что в результате дипломатической работы НСО ряд правительств уже дали согласие участвовать в международной конференции по еврейскому вопросу.
Люди стекались на митинги, чтобы его послушать, и залы были набиты до самых дверей, пришлось отклонять много приглашений в частные дома. Обычно туда являлось от восьмидесяти до ста человек, и встреча с вопросами и ответами затягивалась далеко за полночь. Однако, как впоследствии с гордостью рассказал автору этой книги Нахум Левин, раз или два случилось, что народу пришло недостаточно. Смущенные хозяева в обоих случаях предложили Жаботинскому, если он хочет, не проводить вечер по полной программе, а гости удовлетворятся неформальной дискуссией с ним. Жаботинский, чувствуя огорчение хозяина, сказал: "Ни в коем случае. Те, кто пришел, не должны быть наказаны из-за тех, кто не явился. Более того, кто знает? Может быть, в числе тех, кто пришел в ваш дом сегодня, находится искупитель Мессия".
Он производил сильнейшее впечатление на неевреев. В 1937 году он выступал на завтраке в Ротари-клубе, на котором присутствовало несколько сот человек. Он говорил двадцать минут, описывая положение евреев и необходимость государства для еврейского народа. Когда он кончил, эти "обычно холодные и сдержанные англосаксы вскочили и разразились аплодисментами и приветственными криками".
На завтраке 1938 года было то же настроение. Речь его была принята с такой же теплотой, и когда гости стали расходиться, один из них, итальянский посол, подошел к Жаботинскому и принес ему собственные поздравления. Его английский язык был вполне нормальным, но итальянский, на котором отвечал ему Жаботинский, — просто блестящим. Посол был явно поражен. "Как я ошибся! — сказал он. — Я слышал, что вы русский. Никто не сказал мне, что на самом деле вы итальянец"[708].
Его время, его энергия были в тисках. Он носился с места на место, днем и ночью, с митинга на митинг. Однажды водитель машины, который вез Жаботинского, сидевшего на заднем сиденье, заметил, что Жаботинский бреется в темноте. Видимо, он имел немалый опыт в этом искусстве[709].
К концу турне он, как и полагалось, измучился, но видел, что дело того стоило[710]. Он написал Цви Бонфелду, главе фонда Тель Хай в Палестине: "В этот раз успех даже больше, чем в прошлом году. Ясно, что сопротивление старой гвардии стало куда более "пористым". Думаю, что через годик все контрольные позиции в этой стране будут наши… Чтобы добиться таких результатов, мне надо было бы остаться здесь до осени, что невозможно. Однако мое отсутствие повлияет только на темп. Южная Африка наше главное поле. — Он признался к тому же, что Якоби оказался прав, заставляя его во второй раз отправиться в Южную Африку: — Нельзя отрицать, что только по дороге в Индию Колумб открыл Америку"[711].
Он так устал, что решил возвращаться в Европу морем, что давало ему семнадцать дней отдыха и расслабления. Пожалуй, это было удачно: вскоре после возвращения в Лондон ему пришлось пережить одну из самых мучительных историй в своей жизни.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ
ИЗ Южной Африки Жаботинский отправил послание заключенным ревизионистам и бейтаровцам:
"Скажите им: находясь вдали, я собираю и сохраняю как дорогой подарок известия о вашей жизни. Я знаю, каковы препятствия, которые не ослабили вашей решимости. Я знаю также о вашей деятельности. Как я счастлив, что у меня такие ученики!"
Он, со своей стороны, посвятил в эту зиму много времени и сил делам заключенных. Кроме жесткого письма к Ормсби-Гору, он писал и говорил со многими общественными деятелями, требуя не только освобождения узников, но и немедленного улучшения условий их жизни. У них не было ни кроватей, ни коек, ни даже нар. Они спали на каменном полу. Еда была несъедобна, отхожие места отвратительны. Конечно, именно такие условия предоставлялись в незабвенные турецкие времена насильникам и убийцам. Финальный штрих: унижение. Если заключенному давалась аудиенция у начальника тюрьмы, он должен был встать на колени перед его закрытой дверью и оставаться на коленях до тех пор, пока она откроется.
Усилия Жаботинского поддерживали видные британцы, как Веджвуд и другие члены Палаты общин. Но все протесты были безрезультатны. Затем заключенным сообщили, что их положение будет ухудшено: они будут отправлены на север страны, подальше от еврейских общин. Заключенные объявили голодовку — и только тогда их испытания понемногу пошли к концу. Их стали освобождать, одного за другим, и процесс этот завершился только 25 апреля 1938 года. За четыре дня перед тем была арестована новая группа — три члена "Бейтара". Их звали Шломо бен Йосеф, Аврахам Шейн и Шалом Журавин. Им предстояло стать главными действующими лицами драмы, которая потрясла всю еврейскую общину — и оказала большое влияние на жизнь Жаботинского.
Когда муфтий перенес свою штаб-квартиру в Ливан, арабский террор не только не уменьшился, но усилился и очень улучшил свою организацию. Нельзя и вообразить более явной поддержки террора, чем та, которую продемонстрировала администрация к действиям муфтия и собственно его пребыванию в Ливане. Ливан управлялся Францией как мандатная территория. То, что французы не депортировали муфтия, разумеется, объясняется и их предвкушаемым удовольствием от тех беспокойств, которые, как они думали, он причинит британцам в соседней Палестине. Тем не менее если бы их попросили, они бы это сделали, чтобы не создавать международный инцидент. Такой взгляд изложил Вейцману Леон Блюм, бывший французский премьер, который все еще имел значительное влияние в Париже[712]