. Но их никто об этом не просил. В результате все чаще и чаще происходили нападения на евреев и все чаще и чаще евреев убивали. Убивали на улице одиночек, убивали в домах, в поселениях. Каждая поездка по главным дорогам превращалась в рискованную операцию. Призывы и требования дать евреям больше оружия, больше специализированной полиции и, что не менее важно, рационально расположить британские вооруженные силы встречали отказ[713].
С британской стороны не доходило никаких признаков того, что они собираются положить конец террору. Сионистский истеблишмент, скованный своей политикой сдержанности, издавал только жалобные вздохи в своих газетах, где редакционные статьи кончались словами: "Почему?"… "Когда?"… "Доколе, ох, доколе?"…
ЭЦЕЛ тоже в основном молчал. После осеннего взрыва ответных действий решено было временно вернуться к политике сдержанности. Введение британцами военно-полевых судов диктовало это поведение, к тому же Жаботинский не присылал телеграмм "от Мендельсона". Тем не менее иногда происходили не разрешенные никем атаки, также и со стороны "Хаганы"[714].
В конце марта 1938 года комитет еврейской общины Цфата отправил верховному комиссару отчаянное письмо. "Евреи Цфата, — говорилось в нем, — живут как в концлагере на глазах у правительства, под игом постоянного террора". Описание отражало дикую ситуацию, сложившуюся этой весной во всей Северной Галилее. Убийства одиночек, массовые нападения на деревни и сжигание полей стали каждодневным явлением. Местную охрану несут по очереди "Хагана" и "Бейтар плугот гиус", все члены которого были отрядом ЭЦЕЛа. В конце марта арабы совершили серию особо жестоких убийств на дороге между Цфатом и Рош-Пина. Жертвами были мужчины, женщины и дети.
В "Бейтар плуга" в Рош-Пина считали, что лидеры готовят акт возмездия. Но дни шли за днями, и ничего не происходило. Шейн, Журавин и Бен-Йосеф через несколько напряженных недель решили взять закон в свои руки. Им удалось присвоить два револьвера из арсенала отряда, а Шейн сконструировал ручную гранату.
21 апреля, на рассвете, они вышли на главную дорогу и, согласно своему плану, стали ожидать арабский автобус, который, как они знали, возит пассажиров из центра террористов — деревни Джаоуни. Бен-Йосеф бросил гранату — она не взорвалась; двое других стали стрелять из револьверов по движущемуся автобусу и не попали. После этого все трое обратились в бегство.
Их поймали и судили военным судом 3 июня. Шейн, приговоренный к смерти, получил замену приговора на пожизненное заключение, когда сумел доказать, что ему не было восемнадцати лет. Журавин по решению врачей был отправлен в приют для душевнобольных; смертный приговор Бен-Йосефу остался в силе.
Еврейский мир был в шоке. Правда, в смертный приговор не поверили; конечно же, британцы не осуществят такой нелепый акт несправедливости. Конечно же, приговор задуман для острастки. Тем не менее гневные протесты посыпались со всех концов света, и не только от евреев. Еврейская община в Польше кипела, в Палестине все единогласно призывали к отсрочке приговора. Еврейские организации в Британии и главный раввин призывали к милосердию. Ведущие английские газеты, "Таймс" и "Манчестер Гардиан", писали о неминуемых политических последствиях казни еврея — первой казни со времен восстания Бар-Кохбы во II веке — за неосуществленный план перед лицом арабской кампании убийств, в которой были убиты 250 евреев.
Призывы и протесты пришли от английских епископов, членов парламента, религиозных конгрегаций, как еврейских, так и христианских. Правительство Польши — Шейн и Бен-Йосеф родились в Польше — выступило с призывом к милосердию, как и ирландское правительство.
Жаботинский обратился к массовому митингу в Лондоне:
"Два года кучка молодых арабских хулиганов терроризировала страну еврейских надежд. Они свободно гуляли, оскорбляя евреев и кричали им: "Вы грязь, вы не смеете разгуливать по этой стране!" Тогда двое юношей, семнадцати и девятнадцати лет, вышли на дорогу и выстрелили несколько раз, никого, как оказалось, не убив, — и их арестовало, судило и приговорило к смертной казни правительство, неспособное или не желавшее сделать то, что любое другое правительство на его месте сделало бы с помощью пары батальонов за пару недель…"
Затем он предупредил правительство о возможных последствиях:
"Я сказал бы обладателям мандата: бесполезно приговаривать евреев к смерти. Вы должны либо прекратить все это сами, либо разрешить сделать это нашим юношам в Палестине. Не заставляйте двух мальчиков поплатиться за то, что вы сделали или упустили и не сделали. Не знаю, что случится с ними, но отсюда я посылаю им свое благословение и довожу до сведения судей, что если с ними произойдет непоправимое, десятки тысяч детей будут сидеть шиву (семь дней траура)[715] и их имена останутся в народной памяти как имена мучеников и гигантов"[716].
Но правительство давно уже приняло решение, и 25 июня было объявлено, что генерал-майор Роберт Хейминг, командующий британскими войсками в Палестине, утвердил смертный приговор. Бен-Йосеф 29 июня должен был быть повешен.
Чтобы попытаться спасти ему жизнь, оставалось четыре дня, и Жаботинский бросился на это со всей энергией отчаяния. От палестинской администрации ожидать чего-нибудь не приходилось. Решить мог только Лондон, и там не осталось ни одной двери, в которую Жаботинский бы не стучался. На помощь пришел Джозия Веджвуд, публично заявивший: "Любой англичанин на месте Бен-Йосефа сделал бы то же самое". Он сам стал ходить от одного государственного деятеля к другому и сообщал Жаботинскому обо всем. Ничего не помогало.
Оставался один день, два консерватора — члены парламента, сэр Джон Хаслам и Вивиан Адамс, пошли к министру колоний (теперь это был опять Малькольм Макдональд — Ормсби-Гор стал наследником своего отца, лорда Харлеча, и перешел в Палату лордов). Оттуда они вернулись с пустыми руками. Через два часа после них, в четыре часа пополудни, Макдональд принял Жаботинского. Беседовали они тридцать пять минут. Макдональд не стал говорить, что он не может "вмешаться в осуществление правосудия". Он ясно сказал, что главное решение приняло само правительство, и, не колеблясь, изложил причины, по которым надо было убить Бен-Йосефа. Они не имели ничего общего с серьезностью его действий. Правительство желало создать пример. "Беспокойным элементам, — сказал он, — надо преподать урок, чтобы они вели себя спокойно". Жаботинский отвечал: "Я знаю свой народ лучше, чем вы, и я говорю вам: их этим не смутишь. Они только станут решительнее". Макдональд (несколько лет назад боровшийся против смертной казни) не реагировал.
Было пять часов. Жаботинский снова пошел к ирландскому верховному комиссару (дипломатический представитель Ирландской республики), и в шесть часов Дьюланти снова пошел к Макдональду. Ничего, больше ничего нельзя было сделать. Бен-Йосефу оставалось жить двенадцать часов.
Через три часа в штаб-квартире НСО раздался телефонный звонок из Иерусалима. Это был Филипп Йозеф, старший советник защиты. На основании старых судебных отчетов он уловил то, что показалось ему проблеском надежды. Был прецедент времен англо-бурской войны, сказал он. В 1901 году смертный приговор военного суда, уже утвержденный, в последний момент получил возможность нового слушания от Тайного совета в Британии. Джозеф сообщил номер страницы тома законов. Веджвуд позвонил библиотекарю Палаты общин, чтобы тот разрешил Жаботинскому поискать в библиотеке нужный документ. Жаботинский позвонил майору Х.И.Натану, известному адвокату и члену парламента от лейбористов. Пока Жаботинский рылся в библиотеке, Натан попросил о встрече с Макдональдом и с генеральным атторнеем; Макдональда нашли на банкете, но он вышел к Натану; тот попросил его остановить казнь — и дать время на поиски документа. Макдональд отказал — и как бы то ни было, южноафриканский документ так и не был найден.
Было уже больше часа ночи, когда Бриско, все эти мучительные часы бывший вместе с Жаботинским, внезапно вспомнил такой же случай во время ирландского восстания. Натан тут же стал рыться в библиотеке Палаты общин — но документа не нашел. В три часа он решил посмотреть в протоколах Верховного суда. Чиновник, ведавший старыми протоколами, жил в том же здании и, когда его разбудили, беспрекословно открыл все нужные двери. В подвале, где они хранились, не было электричества и пришлось зажечь свечи. Жаботинский и Натан лихорадочно работали. Казалось, произошло чудо — ирландский документ был найден. Было около четырех часов утра, когда они разбудили личного секретаря Макдональда и попросили его поднять Макдональда, который еще мог отдать приказ об отсрочке казни. Но Макдональд "исчез". Он был холост, его не было дома, и его секретарь не мог сказать, где он находится ночью. Это был конец; больше не к кому было обращаться. Они разошлись. В пять часов Жаботинский пришел в контору НСО и сообщил ожидавшим коллегам убийственную весть. Оттуда он пошел домой. Позже Аня рассказывала друзьям, что он не лег спать, и впервые за их совместную жизнь она увидела, что он плачет. В Палестине в это время было восемь часов утра, и Бен-Йосефа повесили в тюрьме Акра.
За пять дней до казни весь ишув и еврейские общины во всем мире переживали такое напряжение, какого они еще не знали. Со всех сторон сыпались протесты и призывы к администрации и к министерству колоний — от главного раввина Герцога, от мэров всех городов, от лидеров общественных организаций и от частных граждан. Раввины Польши объявили день поста. Специальные молитвы читались во всех синагогах. Демонстрацию в Хайфе разогнала полиция, Филипп Йозеф подал верховному комиссару меморандум, где говорилось, что именно чрезвычайное положение дает ему возможность проявить милосердие, и люди ждали и ждали положительного ответа, который так и не пришел. В последний день протестов и призывов стало еще больше. Евреи, награжденные королем Британии, подписали петицию; в Иерусалиме была разогнана полицией демонстрация еврейских матерей, но они успели подать свою петицию комиссару района.