ГЛАВА СОТАЯ
ИЗНАСИЛОВАНИЕ Австрии ударило, во всяком случае в одном отношении, по западным демократиям. Проблема беженцев теперь стала стучаться в их ворота. Несмотря на некоторое замешательство и конфликты среди нацистов, главной их целью явно было изгнание евреев — и поток беженцев-евреев, устремился прочь из страны. Это расширило масштабы ситуации, создавшейся в Германии во время прихода к власти нацистов. Международное сообщество не могло больше ее игнорировать. Президент Соединенных Штатов Рузвельт предложил принять серьезные международные меры, чтобы справиться с этой ситуацией, и так родилась Эвианская конференция во Франции, которая состоялась в июле 1938 года.
То, что она была созвана по инициативе Рузвельта, самого могучего государственного деятеля в мире, чрезвычайно популярного среди всех страдающих народов, заставило Жаботинского отнестись к этому предложению одобрительно. Казалось, конференция может принести только добрые плоды. Жаботинский считал, что, по какому бы пути ни пошла конференция, чистая логика приведет ее участников к единственно возможному решению: Палестина и еврейское государство.
Оказалось, что три решающих фактора, нависших над конференцией с самого начала, предопределили ее исход. Палестина из дискуссий была исключена; еврейский народ вовсе не представлен — за исключением нескольких соперничающих, добродушно настроенных, но бесполезных групп, лоббировавших делегатов; британское правительство, один из двух главных участников, выбрало своим представителем отчаянного антисиониста, лорда Винтертона, чей врождённый антисемитизм довел до того, что однажды он получил прямо в парламенте пощечину от рассерженного еврейского парламентария, Эммануэля Шинвелла.
При таких предзнаменованиях нетрудно понять, как прошла конференция. По поводу срочной необходимости найти убежище для беженцев разногласий не было — все были единодушны. Но увы, ни одно из правительств главных стран — ни Британия, ни Франция, ни гигантская Америка, ни государства поменьше не могли найти у себя места[720]. Однако тупиковое состояние продолжалось недолго. Находчивый государственный деятель нашел формулу. Если метрополии беспомощны, им есть альтернатива. И конференция назначила интернациональный комитет, который будет наблюдать за поисками убежища на географической периферии западной цивилизации — в колониальных империях. Главой этих поисков был назначен сэр Герберт Эмерсон, молодой британский министр.
В делах Лондонского архива хранится великое множество докладов от экспертных команд, исследовавших абсорбционные возможности и экономические перспективы длинного списка территорий, и со многими причинами, приводимыми местными властями в каждом случае, — почему никто или в лучшем случае только небольшая группа беженцев может быть принята.
Эвианская конференция превратилась в монументальный фарс. Однако тем временем в прессе и в еврейском мире шли бурные дискуссии о выгодах колонизации той или иной территории — Мозамбика или Западной Австралии, Северной Родезии или британской Новой Гвинеи.
Вскоре после того, как начались "поиски", Жаботинский опубликовал свой комментарий к этим "поискам". Не лишенный сатиры, этот комментарий поражал своей логичностью — и нескольких строк оказалось достаточно, чтобы разрушить дотла идею, стоявшую за поисками. Он подчеркнул, что вряд ли мир будет заинтересован в том, чтобы ввезти в разные страны на постоянное жительство новое меньшинство — евреев — и так распространить чуму антисемитизма. Нации должны запомнить раз и навсегда, что только еврейское государство положит конец еврейской проблеме, которая, как они теперь, конечно, поняли, является их проблемой.
Он заявил, что для массового поселения требуются три главных критерия:
а) 'Территория должна быть пуста";
б) "Она должна быть хорошей" — это значит, подходящей для колонизации средними европейцами;
в) "Она должна не быть ценной для ее теперешних владельцев"[721].
Он заметил, что ни одна страна в мире не отвечает таким критериям.
Постоянная боль и тревога за тяжкие испытания, обрушившиеся на австрийских евреев, нависала как тяжелая пелена, над делегатами Третьей всемирной конференции "Бейтара", собравшейся в Варшаве в сентябре 1938 года. Она становилась еще тяжелее от появившегося призрака еще одной возникающей трагедии. На весах была судьба Чехословакии, куда к тому же бежали многие австрийские евреи. Гитлер теперь не скрывал своих планов ее захвата. Три миллиона немцев в Судетенланд, пограничной провинции, должны "воссоединиться" с естественной родиной. Отчаяние евреев Европы росло с каждым днем, и над ними издевались запертые двери Палестины. А оттуда день за днем на конференцию приходили известия о том, что сотни их товарищей без суда брошены британцами в тюрьмы. И кроме всего, делегаты не могли оправиться от полученной травмы — смерти Бен-Йосефа. В тяжелой атмосфере конференции Менахем Бегин, глава польских бетаровцев — самой крупной ветви всемирного движения, бросил бомбу. Он раскритиковал, хотя и непрямо, главную политику Жаботинского. Он указал, что обрушился столп, на котором держалась ревизионистская политика. "Совесть мира, — сказал он, — перестала реагировать" на мучения еврейского народа. Даже Швейцария отказывается приютить беженцев из Германии, а Лига Наций потеряла свой вес. Осталось только партнерство с Британией, а Британия теперь предлагает евреям 5 процентов территории Эрец-Исраэль, бросает лучших сынов народа в тюрьмы и на виселицы. Британцы были вынуждены поддерживать арабов из-за борьбы, которую они сами устраивали. Арабам, сказал Бегин, предложили 95 процентов страны, но они отказались и продолжали бороться. Евреям предложили 5 процентов — и "как мы реагируем? Одни принимают предложение, а другие нет, — и какой же способ борьбы они предлагают?" При такой диспропорции уровня сил и степени самоуважения, Британия, естественно, предпочитает арабские требования еврейским.
"Мы хотим бороться, — воскликнул Бегин, — умереть или победить!" Эра политического сионизма, заявил он, должна смениться эрой военного сионизма, который постепенно сольется с политическим. "Наши образцы — Кавур и Гарибальди. Кавур не мог бы завершить освобождение Италии без Гарибальди".
Бегин не знал, что его решение сионистской дилеммы очень походило на идею, которую за шесть лет до того выдвинул Арлозоров в своем письме к Вейцману. У них был общий недостаток: ни один не предложил средств для выполнения своего плана. И действительно, делегат из Латвии Залман Левинберг перебил речь Бегина вопросом: "Как вы это сделаете?" Бегин ответил с некоторой надменностью: "Я только выдвигаю идею. Эксперты займутся путями и способами ее претворения в жизнь".
Жаботинский явно был рассержен. Заявление Бегина, в конце концов, отражало горькую реальность, дни и ночи терзавшую его. Но перед тем, как ответить, он задал Бегину несколько вопросов:
"Какой процент неитальянцев проживал тогда в Италии? И будьте любезны сказать мне, как вы введете в страну солдат "Бейтара" без иностранной помощи?"
Бегин отступил: он не говорил, сказал он, что эра военного сионизма уже пришла. Но "мы должны начать создавать военные силы — и тогда помощь придет от диаспоры". Он привел дополнительный аргумент, который только еще больше изумил Жаботинского: "Существуют миллионы людей, которым нечего терять". Это был язык отчаяния, против которого Жаботинский боролся всю жизнь. Он ответил таким тоном, которого никогда не слышали на собраниях "Бейтара":
"Позвольте мне сказать несколько резких слов. Я должен это сделать как ваш учитель. Человеку, — сказал он, — приходится слышать в жизни разные шумы, как, например, свист и стук машины. Это приемлемо. Но скрип двери невыносим, потому что он бесполезен. В нем нет нужды. И речь [Бегина] и аплодисменты были бесполезным скрипом двери… В "Бейтаре" нет места для такой болтовни… Слова м-ра Бегина — вот такой скрип, и мы должны беспощадно положить им конец". Не забывая, что взгляды Бегина вызвали аплодисменты, Жаботинский перешел к их анализу. Очень хорошо, конечно, разговаривать о Гарибальди… но у Гарибальди были основания надеяться на духовную поддержку итальянского народа. Он ставил на эту поддержку, потому что большинство его народа жило в своей стране. То же было применимо к Ирландии. Большинство ирландских католиков проживало на собственной почве. "А мы? Сионизм начался с постыдного положения, постыдного, потому что мы не в Эрец-Исраэль. Даже если все мы станем героями — против кого мы поднимемся? Взрыву героизма должен предшествовать въезд евреев в Эрец-Исраэль.
Что собой представляет наше положение по сравнению с силой арабов?.. Арабы находятся на холмах и к тому же могут получить помощь от Трансиордании и других соседних стран. Мы — только от далекой диаспоры. Оружие — арабы привозят его из соседних стран, в то время как расстояние между нами и странами еврейского галута похоже на расстояние неба от земли…
Ни один стратег в мире, — продолжал он, — не скажет вам, что в существующих обстоятельствах мы в состоянии повторить то, что сделал Гарибальди или де Валера. Это пустые разговоры".
Он был за репрессалии в Палестине, сказал он, во первых потому, что они могли разбудить совесть в мире — во что он продолжает верить, и что не следует порочить. "Я хорошо понимаю боль, но опасно позволять ей втянуть нас в отчаяние"[722].
Резолюция, объявлявшая еврейское государство достижимой немедленно целью (вопреки принципу Жаботинского, что евреи должны "прежде стать большинством"), предложенная делегатом от Эрец-Исраэль поэтом Уриэлем Гальпериным, была отвергнута. Ее поддержал только Менахем Бегин[723].
Однако конференция утвердила добавление к целям Бейтара. К слову "оборона" было добавлено "завоевание Родины". Добавление было поддержано Жаботинским.