Он не раз настаивал, чтобы Вейцман принял решение, к которому стремился: евреи должны принять статус постоянного меньшинства, никогда не превышающего 35–40 процентов населения. Вейцман это отверг.
Не сопротивляясь британскому намерению, — а арабское отношение к вопросу не вызывало сомнений, — спор об участии или неучастии в конференции шел в Сионистском правлении около трех месяцев. Вейцман и Бен-Гурион настаивали на участии, против участия была сильная оппозиция. Чего они ждали от такой конференции? На собрании палестинского Сионистского правления, где присутствовали представители ишува, Бен-Гурион поразил слушателей своим аргументом. Как результат конференции он предвидел нечто вроде того, что Жаботинский назвал "Планом Нордау".
"Мы должны за короткое время привезти сюда сотни тысяч наших людей из Германии и Польши, прежде чем у нас будут средства устроить и абсорбировать их. Мы должны устроить лагеря для сотен тысяч. Лучше, чтобы они были здесь, а не в германских концентрационных лагерях. И еврейский народ позаботится о них, когда они прибудут в Страну"[766].
Но это было предварено условием, нелепым в таких обстоятельствах: "Если в этих беседах [с британцами и арабами] нам удастся добиться свободной иммиграции в часть страны".
Сам он не обольщался надеждой, что конференция, созываемая для ликвидации Еврейского национального дома, может иметь какие-нибудь позитивные результаты. Перед тем как отправиться туда, он сказал:
"Мы идем на эти разговоры, зная, что приносим в жертву еврейский народ и еврейские надежды"[767].
Тем не менее Вейцман и Бен-Гурион поставили на своем. Большая еврейская делегация явилась на конференцию, которая открылась 7 февраля 1939 года.
ГЛАВА СТО ТРЕТЬЯ
КОНФЛИКТ, возникший внутри "Движения Жаботинского", не ограничился мятежом Аврахама Штерна. Его отрицательное отношение к Жаботинскому было странным само по себе, но коллеги Штерна по руководству ЭЦЕЛом в Эрец-Исраэль, так же как и он, считали ЭЦЕЛ главным сектором движения во всем, что касалось сопротивления; теперь же сюда включилась и организация иммиграции. Они принимали участие в операциях по высадке, а это включало несколько групп ЭЦЕЛа, в том числе из органов безопасности и из медицинского персонала, но они хотели, чтобы среди иммигрантов в разумной пропорции была и молодежь, получившая военную или полувоенную подготовку. Для этого они хотели играть важную роль в европейской Аф-Аль-Пи, которой управляли НСО и "Бейтар".
Если бы тут не действовал Штерн, конфронтации наверняка можно было бы избежать. Но Жаботинский увидел в требовании ЭЦЕЛа расширение, во всяком случае, потенциальное расширение, предполагаемых планов Штерна "захватить" все движение, подорвать "Бейтар" одним ударом и ослабить НСО политически. Дело в том, что Жаботинский получил вводившую в заблуждение информацию, исходящую от руководства "Бейтара" в Палестине, будто Разиель и ЭЦЕЛ стали "антижаботинцами"[768].
Пока его собственный авторитет как лидера всех трех движений не подвергался сомнению, он мог — как мог бы премьер-министр — издать закон или, в случае конфликта среди подчиненных, действовать как арбитр. Он решил действовать, но не как арбитр: проблему надо было вырвать с корнем и, если возможно, достичь консенсуса. Он объявил о созыве конференции представителей всех трех организаций. Тут была одна серьезная трудность.
Поскольку Жаботинский не мог приехать в Палестину, ее приходилось проводить в Европе, а Разиель, чье присутствие было необходимо, не мог путешествовать открыто.
Он был известен департаменту криминального расследования если не как лидер, то как важный член руководства ЭЦЕЛа. В конце концов он проблему разрешил: сел на суденышко Аф-Аль-Пи под названием "Драга", возвращавшееся в Европу после высадки иммигрантов. В начале февраля 1939 года в Париже состоялась конференция.
Добиться консенсуса было непростой задачей. Делегаты ЭЦЕЛа считали, что судьбу еврейского народа и будущее Палестины можно решить военными действиями. Хотя большая часть из них была бейтаровцами, они слышать не хотели, что ЭЦЕЛ должен быть на поводу у "Бейтара", даже в Европе, которую они естественно считали резервом военной силы. Этот резерв, настаивали они, должен быть не только согласным и готовым, но и обученным для битвы. Все ораторы ЭЦЕЛа были крутыми палестинскими "ветеранами", интеллектуально очень подкованными: сам Разиель, Хаим Шолом Халеви и оба эмиссара ЭЦЕЛа в Европе, Хаим Любинский и Гилель Кук. Партизанская деятельность Штерна в Польше, которую они не могли одобрить, тут не слишком им помогала. Со стороны же "Бейтара" Мордехай Кац (генеральный секретарь) и его коллеги были в невыгодном положении, потому что никто из них не имел специфического палестинского опыта. Однако у них был немалый опыт в дебатах, и потому решение так и не было принято.
Для Жаботинского, не навязывавшего своего взгляда на дело вначале, слушать эти накалявшиеся дебаты было нелегко. Ведь все участники были его "детьми"[769].
Когда прошло несколько дней и не было принято никакого решения, Жаботинскому пришлось ненадолго уехать из Парижа в Бельгию; перед отъездом он сказал участникам, что если они не примут решения к его приезду, он им его продиктует.
Однако вернувшись в Париж, он стал работать над компромиссом с Разиелем, и это был настоящий компромисс, с уступками с обеих сторон. Главным его компонентом стала абсорбция "Бейтара" ЭЦЕЛом в Палестине, причем командование ЭЦЕЛа принимало на себя и руководство Бейтаром. В Европе ЭЦЕЛ оставался отдельной организацией — "ячейки" ее распускались — но департамент военного обучения устраивался в штаб-квартире "Бейтара". Аарон Пропес, "первый бейтаровец", как его называл Жаботинский, глава польского "Бейтара", был недоволен этим решением; он ушел со своего поста в Варшаве и был назначен главой "Бейтара" в Румынии. Что касается Аф-Аль-Пи, то верховный контроль по-прежнему оставался за Лондоном, но эцеловцев решили посылать из Палестины для работы на местах. Уже работали два старших комиссара: Иосиф Кацнельсон в Варшаве, подчинявшийся Якоби, но фактически ведавший всей организацией Аф-Аль-Пи в Европе, и Реувен Гехт в Цюрихе, выполнявший несколько функций — дипломатическую, координационную и, в случае надобности, успокоительную в местах отплытия.
Что бы ни случилось с этими решениями по прошествии долгого времени, они вполне удовлетворительно работали, пока были нужны. Внутри Аф-Аль-Пи никогда не было спора по поводу власти. Правда, случилось забавное недоразумение между Жаботинским и Разиелем. Командир ЭЦЕЛа, возвратившись в Палестину, информировал Жаботинского, что не может немедленно найти достаточно опытного или квалифицированного кандидата на пост главы департамента военного обучения. Жаботинский ответил, что он сам может временно занять этот пост и с удовольствием будет подчиняться приказам Разиеля. Разиель страшно перепугался. Его ответ Жаботинскому снова показывает, какую свободу давал Жаботинский своим последователям в выражении противоречащих мнений. Разиель подкрепил свое возражение цитатой из Талмуда. Он написал:
"Я изумился, прочитав, что Вы предлагаете сами выполнять обязанности департамента военного обучения и ожидаете моих инструкций. Прежде всего я вижу в этом некую профанацию.
Во-вторых, — объяснил он, — тому, кто будет назначен на этот пост, придется ежедневно выполнять такое количество обязанностей, что Жаботинский с этим никак не сможет справиться". Жаботинский, как главнокомандующий ЭЦЕЛа, объявил свой, явно шутливый, вердикт: Разиель может сформулировать его требование как совет, и сам он, Жаботинский, поступит так же[770]. К счастью, Разиель вскоре нашел подходящего кандидата — Мордехая Штрелица.
Не менее важным результатом Парижской конференции стали отношения, установившиеся между Жаботинским и Разиелем и отразившиеся в необычно длинной переписке между ними. Разиель не был ни льстецом, ни подхалимом: он не скрывал своих взглядов, выражал их смело и не колеблясь заявлял о своем несогласии со своим начальником. Жаботинский высоко ценил его знания и на него явно произвели большое впечатление честность и сила характера Разиеля. Надо думать, что он получил немалое удовольствие и от литературного стиля Разиеля, сложившегося из знания Библии и Талмуда, а также современных ивритских авторов.
Большая часть переписки была посвящена завершению и расширению достигнутых в Париже решений. В одном из своих писем Жаботинский ссылался на сообщения о пресс-конференции в Варшаве, которую провела группа сторонников Штерна (под руководством Штрассманов) вместе с журналом Jerozolima Wyzwolona. На этой конференции НСО подверглась жестокой критике, а лично на Жаботинского сыпались злобные и довольно глупые нападки. О нем говорили, что это "экс-активист и еврейский политический мыслитель-экстремист, политика которого в сионистских делах теперь кажется нам политикой уступок, в то время как мы решительно собираемся взять дело в собственные руки"[771].
Жаботинский, как всегда, личное оскорбление проигнорировал., но телеграфировал Якоби в Варшаву, чтобы тот немедленно расследовал все обстоятельства вокруг пресс-конференции и заключительное заявление. В то же время Разиель написал Жаботинскому, отмежевываясь от заявлений, прозвучавших на пресс-конференции. Он писал, что проинструктировал Штрелица, который к этому времени стал представителем ЭЦЕЛа в Варшаве: тот должен был потребовать, чтобы это больше не повторялось[772].
Чтобы избежать недоразумения, Жаботинский написал прямо д-ру Штрассману, которым он открыто восхищался и которого уважал. Он объяснил, что возражает прежде всего против того, что заключительное заявление пресс-конференции было сформулировано так, как если бы оно представляло взгляды и отношение ЭЦЕЛа. Это не соответствует действительности.