Как долго это продлится? Теперь уже невозможно продолжать "выкарабкиваться" из всего этого.
Когда возможно будет сделать окончательный подсчет, ошибиться, увы, можно будет только один раз. Они, в Англии, и об этом знают, и все-таки…"[775]
Так Жаботинский возвращается к теме, открывавшей статью, — теме апокалиптического видения. Язык, который он употребляет тут и снова в конце статьи, прозрачно указывает на войну. "Конец всего… человечество ожидает Ангела Смерти… бездна". И все-таки через три месяца, в течение которых Гитлер захватил остаток Чехословакии, Жаботинский сказал своим читателям, что войны не будет. Он исключал войну (в двух апрельских статьях), потому что считал, что на достигнутом уровне технического развития война будет опасна для "тыла", для гражданского населения и всех его учреждений и свершений. Ни одна великая держава, заявил он, не будет всем этим рисковать[776].
Что же, если не войну, он предвидел как всемирную катастрофу? Ответ один: он предвидел, что Гитлер продолжит свою серию побед, не встречающих сопротивления, или навязывание своей политической воли одной угрозой войны слабохарактерным демократиям. Он видел, как Рейнская область перешла в руки Гитлера в 1936 году, когда Англия и Франция могли раздавить его в один день, видел Австрию 1938 года, видел Мюнхен всего шесть месяцев спустя. Казалось, не будет конца западному дефетизму и цинизму. Когда Гитлер разорвал мюнхенское соглашение, уничтожив Чехословакию и сделав посмешищем "гарантии", которые Чемберлен и Даладье дали чехам после Мюнхена, сэр Джон Саймон, выступая от имени правительства, сказал Палате общин, что было невозможно выполнить гарантии государству, которое "перестало существовать".
Жаботинский видел также — все могли это видеть — моральную дегенерацию французов и широко распространившееся во Франции сочувствие нацизму, что могло закончиться политическим господством там Гитлера. Что же касается Британии — Британия, как он ее описал, была нацией, потерявшей силу воли и также сохранявшей активные пронацистские элементы, связанные с антисемитизмом, на самых влиятельных уровнях общества. Кто знал, куда от страха войны и перед нацистской угрозой западные демократии могли склониться? К политической покорности, как Чехословакия?
Как выяснилось, он ошибся в природе всемирной катастрофы. Но если бы не пришла война, кто может сомневаться, что пагубная зараза нацизма охватила бы Запад, как уже охватила центр и восток Европы?
В другой статье, "Пасхальная ночь"[777] он предупреждал:
"Я не верю во вторую великую Европейскую войну, но и сам дьявол еще не готов сказать, какие страшные пытки замыслил ад даже и без войны".
Поскольку Еврейское агентство согласилось участвовать в конференции "круглого стола", Жаботинский встретил ее открытие, намеченное на 7 февраля, предварительной оценкой: "организованная трата времени". В статье "Тщеславие тщеславия", появившейся в "Моменте"[778], он напомнил читателям о последнем провале плана раздела (не указав, что этот исход он предсказывал). Такую же судьбу он предрек конференции "круглого стола". В конце концов, то, чего хотели арабы, и то, чего хотели "евреи того типа, которые позволяют, чтобы их представляло Еврейское агентство", было так хорошо известно, "что полный отчет о дискуссиях можно написать и до конференции". Ссориться будут о том же…
"В основе палестинской ситуации лежит грубый факт, что даже между минимальными требованиями самых умеренных из маленьких сионистов не существует моста".
Конференция "круглого стола" так и не сдвинулась с места. Арабы отказались сидеть за одним столом с евреями — и британцы отнеслись к этому проявлению неуважения спокойно. Евреи, т. е. сионистские лидеры, говорившие британцам об этом месяц за месяцем, продолжали говорить об этом и в августейших залах сент-джемского дворца — правда, тут вокруг Вейцмана и Бен-Гуриона толпилась делегация из тридцати с лишним человек из разных частей Сионистской организации и палестинской еврейской общины. Британцы — в лице Малкольма Макдональда — порхали между столами. Ему удалось устроить встречу — совершенно неформальную — между сионистами и несколькими представителями арабских государств, после чего обе стороны вернулись к своим отдельным столам. Тогда Макдональд снова предложил "решения", к которым правительство Его Величества давно уже пришло. Еврейская иммиграция будет продолжаться
пять лет, отныне по десять тысяч в год, и затем наступит "независимость", которая предоставит охрану и участие в правительстве еврейскому меньшинству. Некоторые районы Палестины будут закрыты для еврейских поселений, а в других они будут ограничены[779]. Вейцман снова оживил свое предложение "конституционного паритета", арабы повторили свое требование немедленной независимости под арабским правительством, и конференция пришла 17 марта к своему пустопорожнему концу.
С сионистской точки зрения ситуация вернулась туда, где она находилась год тому назад. В течение этого года сопротивление британской проарабской политике перешло к движению Жаботинского: это — сопротивление арабскому террору (что в конечном итоге и стало предлогом для новой британской политики) и расширение иммиграции Аф-Аль-Пи. Что же произойдет теперь? В своей статье "Тщеславие тщеславия" еще до конференции, предвидя вероятное британское предложение, он написал, что арабы его не примут. Оно не удовлетворяло все 100 процентов их требований: они требовали не только полной, но и немедленной капитуляции. Он объяснил:
"Единственное, что арабы могут принять, — это положение, которое сделает их господами еврейского меньшинства, такими же, какими являются все другие народы над меньшинствами в своих странах.
Для ишува это означает нечто худшее, чем рабство. Даже леваки-восточники левого лагеря, вечно болтающие о двунациональном режиме, никогда, даже в самых черных своих сновидениях, не воображали, что это будет означать арабское правительство. Достаточно произнести слова "арабское правительство", чтобы объяснить каждому еврею в Палестине, независимо от его партийной принадлежности, что этого нельзя позволять ни при каких обстоятельствах. Это тот редкий случай, когда выражение "ни при каких обстоятельствах" реально получает свое буквальное значение: словом — гражданская война. Не фразы, не протесты, даже не Хагана с хавлагой или без нее, а просто и прямо гражданская война — как в Испании. Для арабского правительства взять под контроль еврейский ишув означает завоевать оружием и кровью каждую улицу каждого поселения и каждый задний двор на улицах городов. Если кто-нибудь в этом сомневается, пусть спросит даже "старый ишув" в Меа Шеарим и сторонников классовой войны — киббуцников Эмека. Это будет война, в которой все евреи, без различия, будут воевать на одной стороне, и которая, слава Богу, означает 140.000 молодых людей; а деньги (и всякие прочие вещи) будут посылаться им со всех сторон всем еврейским народом с невиданной прежде щедростью, и всех бывших бутлегеров времен сухого закона в Америке наймут, чтобы они посылали еще сотни и тысячи молодых евреев на еврейские берега; и девять десятых цивилизованного мира будут нам сочувствовать — и прежде всего и главное — 90 процентов англичан. Иными словами, единственное предложение, которое арабы могут принять, — абсолютная, герметическая невозможность, где не может уступить ни еврей, ни англичанин.
Мы можем благодушно смеяться над лондонской тратой времени. Это даже не "жертва"; это пустопорожний спектакль".
Можно было бы ожидать, что, когда будут развеяны последние остатки сомнений в британских намерениях, сионистское руководство поднимет еврейский народ, его влиятельных союзников в Америке и находящиеся под угрозой массы Восточной Европы на всемирное движение протеста, а палестинский ишув — на открытое сопротивление. Ничего подобного не случилось. Вейцман с коллегами использовали недели, последовавшие за развалом конференции, на усилия, направленные в разные стороны, чтобы проектируемая Белая книга была отложена. Правда, в сионистской прессе появились пламенные статьи, и даже Вейцман огласил протест — снова исключительно для ушей британского правительства. Он послал телеграмму Чемберлену, где говорилось о гневе и возмущении палестинской общины; а накануне публикации Белой книги, когда он уже точно знал ее содержание, он принял приглашение Макдональда к чаю. На следующий день он писал Вере:
"Никогда прежде я не был так возмущен, как тогда, когда он начал свои медоточивые речи о том, что это трагедия, и т. д., и т. п. Я попросил его не лить крокодиловы слезы и сказал ему все, что было вписано у меня в мозгу". Его беседа с Макдональдом, согласно докладу в сионистских архивах, действительно была исторической[780].
Доктор Вейцман сказал, что ему нечего сказать м-ру Макдональду кроме того, что все, что он сделал, и то, как он это сделал, вызвало у них бескомпромиссную враждебность.
М-р Макдональд сказал, что евреи сделали много ошибок в прошлом, на что д-р Вейцман ответил: "О да, конечно же, мы делали ошибки, и главная наша ошибка, что мы вообще существуем".
Анализируя новую политику правительства, Вейцман сказал, что Гитлер обладает по крайней мере одной добродетелью — абсолютно откровенной жестокостью, в то время как м-р Макдональд прикрывает свое предательство евреев подобием законности. Он прибавил, что м-р Макдональд выдает евреев их убийцам. М-р Макдональд был очень возмущен и сказал, что так разговаривать с ним бесполезно. Он знал, сказал он, что евреи называют его лицемером и трусом. Вейцман возразил: "Я никогда не называл вас трусом".