Когда м-р Макдональд попробовал защищаться, Вейцман отбросил его слова новой атакой.
Он изо всех сил трудился, чтобы объяснить шестнадцати миллионам евреев что такое британцы… Правительству должно будет применить против евреев войска и войскам придется стрелять. Тогда господа, разумеется, будут в восторге. Макдональд спросил: "Кто наши господа?" Вейцман ответил: "Муфтий и его друзья". Войскам придется стрелять в евреев, когда они придут отнимать у евреев землю, приобретенную вопреки нынешним законам, и м-р Макдональд, будучи молодым человеком, берет на себя слишком большую ответственность.
Когда Макдональд сказал, что для того, чтобы стать лицом к лицу с проблемой и принять решение, нужна была смелость, Вейцман саркастически ответил, что, без сомнения, нужна большая смелость, когда есть наготове военные корабли и войска. Макдональд указал на приоритеты, продиктовавшие правительству перемену политики [мусульманский мир и так далее], но Вейцман ответил, что разговоры о стратегической необходимости "просто чушь"[781].
ГЛАВА СТО ЧЕТВЕРТАЯ
НАСЫЩЕННАЯ поездка Жаботинского по Восточной Европе имела две цели. Первую сам он называл "запись в национальную безопасность". Ясно, что таким образом он открывал призывную кампанию в отдел "военной подготовки" "Бейтара". Он даже предлагал, что станет временным начальником этого отдела. Отчетов о формировании этого отдела не существует, но несомненно, что Штрелиц, занявший место начальника отдела, обеспечил необходимый преподавательский состав. Жаботинский, видимо, получил разрешение от польского правительства на этот подготовительный курс.
Второй целью поездки была попытка осуществить идею, которую он называл "Сионистский сейм". Зарождение этой идеи связано с неудачей вечных усилий Жаботинского заставить "старых" вождей сионизма понять, насколько важно (а разве он не объяснял это уже более пятнадцати лет?) мобилизовать всю силу еврейского народа. Достичь этого можно было только вполне представительным "парламентом", демократически избранным на глазах всего мира. Он многократно предлагал это сионистским лидерам как единственный путь достижения единства. А они постоянно надменно отвечали, что не готовы менять статус-кво. И даже теперь, в марте 1939-го, после того как Рутенберг по согласованию с Жаботинским предложил сионистскому руководству конференцию за "круглым столом", Черток высокомерно объявил на пресс-конференции в Варшаве, что "двери Сионистской организации открыты ревизионистам" и они могут получить "место в руководящем органе, если будут послушно подчиняться сионистской дисциплине"[782].
Во время пребывания Жаботинского в Восточной Европе осенью 1938 года ему пришло в голову, что еврейские нужды и желание евреев выжить будут лучше выражены и лучше услышаны, если их провозгласит сама Восточная Европа. Крик "мы страдаем" эмоционально намного сильнее крика "спасите их". Декларация "репрезентативного" парламента восточноевропейских евреев, призывающая к мировой национальной ассамблее, непременно оказала бы большое давление на избрание соответствующего руководства, квалифицированного и уполномоченного на поддержание отношений с иностранными правительствами, естественно включающими правительства Британии, США и Европы.
В свете общего интереса к эмиграции евреев Жаботинский составил меморандум о Сионском сейме для варшавского правительства. В меморандуме подчеркивалось, что недостаточно выражать сочувствия идее. "Важным условием для этого начинания является открытое проявление доброй воли со стороны польского правительства". Он продолжал:
"Евреи явно потеряли веру в эффективность манифестаций, даже многочисленных, если они не поддерживаются Махтфактором (фактором власти). На недавних примерах евреи поняли, что массовые манифестации, напротив, являются мощным средством, к которому прибегают правительства, когда хотят провести определенную политику.
Без официальной поддержки призыв к выборам в Сионистский сейм вряд ли может привлечь необходимое внимание. Но если станет ясно, что Сионистский сейм будет существенным фактором в согласованной политике влиятельных правительств, то он сможет затронуть еврейские массы как не удавалось еще никакому еврейскому электорату".
Жаботинский утверждал, что при условии открыто выраженной официальной поддержки "выборы в Сионистский сейм приведут к избирательным урнам наибольшее из когда-либо зарегистрированных, число выборщиков".
Первая реакция польского министерства иностранных дел была благоприятной. В начале 1939 года в одном из внутренних отчетов сообщается, что "польское правительство в целом благожелательно относится к этому проекту, рассматривая его как пропагандистское событие"[783]. Воодушевленный первым отзывом из Варшавы, Жаботинский все-таки заметил его уклончивость по главному вопросу — вопросу официальной поддержки. Однако Жаботинский верил, что, как он писал Шехтману, Польша даст в конце концов положительный ответ, потому что "проблемы массовой и незамедлительной эвакуации польских евреев постоянно занимают умы властей и… являются таким же существенным элементом иностранной политики, как и приобретение колоний: то есть за это стоит бороться".
Жаботинский признавал, что его предложение было несколько опрометчивым: "я как будто требовал, чтоб христиане вступили в борьбу ради красивых глаз сионизма". Но он все-таки верил, что если идея Сионистского сейма осуществится в предложенной им форме, Еврейская ассамблея станет лишь "одной деталью в большом международном усилии".
"Иначе, — заключал он, — то есть без согласованности действий, Сионистский сейм станет не более чем еще одним конгрессом".
Однако к концу года Польша заметно охладела к проекту. Главным образом по двум причинам. Во-первых, ни дипломатические усилия Жаботинского, ни развитие нелегальной иммиграции не изменили политику Британии. Не помогло и осторожное вмешательство Бека, поднявшего этот вопрос в Лондоне и в Женеве. Британия была непреклонна. Зачем же, подумали поляки, вступать в обреченный на неудачу конфликт с
Британией? Кроме того, ранней весной 1939 года произошла значительная перемена в отношениях между двумя странами. Польша вдруг оказалась на середине международной арены. Через две недели после оккупации Гитлером остатков Чехословакии (14 марта) Чемберлен (с согласия Даладье) провозгласил, что Польше в случае атаки на нее будет гарантирована поддержка. Так как вся Европа говорила о войне, вряд ли в такой момент Польше стоило публично поддерживать у себя в стране грандиозную манифестацию еврейских претензий к Британии.
Однако вслух поляки говорили не об этом. Встретившись с Йосефом Цофманом, главой польского отделения НСО, Любенский сообщил, что польское правительство боится "провала"[784] сейма. Спустя пять дней Ян Вагнер из министерства иностранных дел встретился с самим Жаботинским и высказал более определенное несогласие с проектом. Сионистский сейм, призывающий к эмиграции исключительно в Палестину, шел вразрез с польской политикой, одобрявшей эмиграцию в любом направлении[785]. Польша не хотела, чтоб ее считали приверженкой только Палестины.
Через две недели состоялась встреча "глав четырех отделов, занятых планом Сионистского сейма". Результатом встречи, как писал Жаботинский Хаскелю, было "сплошное сочувствие, но оно несвоевременно. В данном политическом климате правительство не может санкционировать никаких больших манифестаций (в августе того года была запрещена Пятая ассамблея поляков, живущих за границей). А весь смысл Сионистского сейма в том, что это должна быть большая манифестация — большая предвыборная пропагандистская работа, большие толпы у избирательных урн, и очень большая ассамблея со множеством иностранных делегатов в Варшаве. Все это сейчас невозможно. Они советуют нам отложить это предприятие до окончания волнений, что может означать (если не будет войны) — до начала будущего года. Мы явно должны подчиниться этому намеку".
Жаботинский был горько разочарован. Он боялся нового взрыва антисемитизма. "Я хотел успеть подготовить за час до пробуждения собак большую манифестацию, превосходящую по своей силе все предыдущие, результатом которой стала бы массовая эмиграция. Не убеждать и не перевоспитывать [антисемитских] хулиганов, а дать полудружески относящимся к нам правительствам некий аргумент для ответа на собачий лай. Мне жаль, что эта попытка провалилась и инициатива возрождения великого сионизма должна будет прийти от антисемитского лагеря".
ГЛАВА СТО ПЯТАЯ
ЖАБОТИНСКИЙ был мрачен как мартовские прогнозы относительно Белой книги, распространяемые самим Макдональдом, но он считал, что надо и возможно смягчить удар. Он советовал не впадать в панику. Несмотря на многие явно угрожающие детали, Белая книга не содержала в себе явной и неизбежной опасности плана раздела.
"Не каждый декрет является катастрофой. Настоящей, непоправимой катастрофой, настоящим смертельным ударом был бы прошлогодний план раздела, так как в нем содержалось решение о признании 90 процентов Палестины суверенным арабским государством с национальным арабским правительством. Национальное арабское правительство может быть успешным или нет… но страну они из рук не выпустят. А то, что отобрано, то потеряно навсегда.
А пока что, раз страна остается под контролем "неарабского мандатного правительства", к этому, как к каждому угрожающему декрету, можно относиться как к чему-то временному. Никакое "британское" решение не должно рассматриваться как окончательное. Тем самым остается возможность для борьбы".
И все-таки он ждал, что на этот раз "декреты" ужесточатся. Поэтому еврейский народ должен был стать еще более стойким и сильным, чем раньше. Надо было изучить ошибки, которые "привели нас к нынешнему положению". Самым настораживающим явлением времени было то, что сионизм терял своих друзей.