Когда осенью Жаботинский встретился с Бен-Гурионом, который, как рассказывают, повторил те же слова, Жаботинский горько упрекал Бен-Гуриона в возмутительных оскорблениях, наносимых еврейским девушкам из Восточной Европы. Жаботинский задал Бен-Гуриону напрашивающийся вопрос: "Вы так уверены, что они проститутки. На чем же зиждется ваша уверенность?"[814]
Клевета все равно продолжала распространяться сионистскими деятелями в диаспоре — в Палестине ее не повторяли — и достигла Соединенных Штатов. Генри Монтор, вице-председатель "Юнайтед Джуиш Эпил", организации, собиравшей пожертвования, пытаясь отговорить от активной поддержки Аф-Аль-Пи известного рабби Баруха Рабиновича из Хагерстауна в Мэриленде, еще больше разукрасил эту историю. Монтор не только подчеркнул, что пассажиры кораблей были проститутками и преступниками, он добавил, что их перевозкой занимались люди, желавшие разбогатеть на этом, так как пассажиры, "раздетые и некормленые", умирали на этих кораблях. Монтор пошел дальше и приписал рост преступности в Палестине за последний год незарегистрированным иммигрантам". Последней жемчужиной в рассказе Монтора стало обвинение ревизионистов в привозе в страну "глубоких стариков" (экономически бесполезных).
(Нет никаких сведений об усилении преступности в Палестине в тот год.)
Рабби Рабинович был возмущен этой смесью злобы и выдумки и ответил письмом, опубликованным только после Второй мировой войны[815].
Жаботинскому, как и большинству сионистских лидеров, не было известно о более прямом и зловещем сотрудничестве евреев с Макдональдом в его борьбе против беженцев.
Продолжая политику безоговорочной войны, Макдональд через три дня после дебатов о Белой книге организовал особое совещание, на котором он председательствовал. В совещании участвовали два чиновника из министерства колоний: глава министерства, сэр Космо Паркинсон, и командующий кампанией Г.В. Дауни, а также два представителя министерства иностранных дел.
Была представлена карта "нынешнего местонахождения судов, занятых в перевозках". Дауни сообщил, что два упомянутых неизвестных греческих корабля были, видимо, "Астир" и "Николаус".
Повестка дня совещания состояла из следующих пунктов:
1. Как предотвратить дальнейшую посадку еврейских беженцев из Центральной Европы на корабли, следующие в Палестину.
2. Должны ли быть приняты какие-либо шаги, и если да, то какие, относительно греческих судов, достигших Палестины и повернутых назад.
Обсуждавшиеся меры не были новы, и только два факта дискуссии важны для общей линии повествования данной книги. Первый факт. В протоколе описывающее международное дипломатическое оскорбление наступлением Гитлера, говорится: "Учитывая, что правительство Его Величества еще не признало аннексию Чехословакии Германией, решено пока что не обращаться по данному вопросу к немецкому правительству", — то есть не просить Гитлера помочь закрыть выход евреям из Чехословакии.
Второй факт, тоже совершенно невероятный, — это участие в совещании не кого иного, как сэра Герберта Эмерсона, который не принадлежал ни к министерству иностранных дел, ни к министерству колоний, а был давно и хорошо известен как глава межправительственного комитета по беженцам, занимающегося теоретически поисками пристанища (не в Палестине) для еврейских беженцев из Германии и Австрии. На совещании он предстает как член чего-то вроде военного кабинета, занимающегося тем, что отказывает еврейским беженцам в их национальном пристанище в Палестине.
И это еще не всё. Обязанностью Эмерсона (или одной из его обязанностей) было поставлять Дауни "тактическую" информацию о происхождении этих "нелегалов". Это было важно, потому что "нелегалов" из Германии и Австрии при поимке не отсылали назад в страну происхождения. Остальных можно было отсылать и если удавалось, отсылали. Поэтому все "пассажиры" Аф-Аль-Пи избавлялись от паспортов и других документов.
Два документа в архивах министерства иностранных дел показывают, что одним из осведомителей Эмерсона был не кто иной, как глава политического отдела Еврейского агентства Артур Лурье. 26 мая 1939 года Лурье писал Эмерсону:
"Дорогой сэр Герберт.
Просматривая корреспонденцию относительно беженцев на борту судов "Агиос Николаос" "и "Астир", общей численностью 1448 человек, я обнаружил, что 700 евреев на борту "Агиоса Николаоса" записаны как чехословаки и собраны в Брюне. Я попытаюсь связаться с еврейской общиной в Салониках, чтобы установить происхождение других беженцев, и сообщу вам, как только буду иметь нужную информацию".
Через девять дней, 4 июня, он послал следующее письмо сэру Герберту:
"Относительно двух судов, "Агиос Николаос" и "Астир", мне сейчас сообщили из Греции, что на первом находятся беженцы из Данцига, тогда как на втором, как я уже сообщал в предыдущем письме, находится транспорт, организованный в Чехословакии".
Оба письма были переданы в министерство иностранных дел, где они были должным образом зарегистрированы и подшиты. Копия второго письма была переслана Дауни. Других документов из их "переписки" не удалось обнаружить ни в архивах министерства иностранных дел, ни в архивах министерства колоний. Нет следов подобной переписки и в Центральном архиве сионизма в Иерусалиме. В архивах вообще не существует папки Артура Лурье, одного из наиболее значительных представителей сионистского руководства, работавшего в непосредственном сотрудничестве с Вейцманом[816].
Интересно отметить в качестве примечания к этим письмам, что "Астир" был задержан англичанами около берегов Палестины. Его пассажиры на вопрос, откуда они, не сообщили, что они из Данцига, который, хотя и был под нацистской властью, не принадлежал к категории территорий под контролем Германии. Пассажиры утверждали, что они из Берлина. Несмотря на это, "Астир" вместе с пассажирами был отправлен назад в открытое море[817].
История политики Британии относительно евреев Центральной и Восточной Европы в те годы не будет полной, если не процитировать слова, произнесенные Джозией Веджвудом в его горькой речи в Палате общин 5 июня 1939 года:
"Поведение, достойное Гитлера, поведение, достойное Средневековья, не может быть поведением британского правительства в 1939 году. Он (Макдональд) может преуспеть в прекращении этой нелегальной иммиграции, но если ему это удастся, вонь от этого ощутят ноздри потомков"[818].
ГЛАВА СТО СЕДЬМАЯ
В СТАТЬЕ "Крики: Долой!"[819] Жаботинский вернулся к своему кредо: евреи должны эвакуироваться из Европы, которая горит у них под ногами. Даже теперь, летом 1939 года, он снова был вынужден вступить в полемику со своими оппонентами. Он терпеливо указывал им, что выдвигаемая ими самими цель — получение гражданских прав, которое он бы приветствовал не меньше, чем они, — может быть достигнута только как результат массового исхода евреев. Все оппоненты знали это.
В разговорах между собой все готовы признать это. Даже самые истовые бундисты, или коммунисты, или ассимиляционисты. Более того, все они понимают, что эта эмиграция должна быть очень большой, только тогда она будет иметь положительное влияние внутри некоторых европейских стран. Все без исключения понимают, что между эмиграцией и равноправием есть объективная связь.
В этом была безупречная логика. "Равноправие" на бумаге бессмысленно, а чтоб достичь его на практике, надо бороться с антисемитизмом. Логично предположить, что с антисемитизмом бороться легче, когда евреев в стране меньше. Конечно, это не полностью верно. В Германии, например, евреи составляли только один процент населения, и многие считали, что даже после большой эмиграции антисемитизм не исчезнет.
Однако мыслящий ассимиляционист — тот, кто верил, что равноправие может быть достигнуто, — должен был сделать неизбежный расчет: "чем больше людей эмигрирует, тем лучше шансы у тех, кто останется".
Но где все-таки союзники среди неевреев, поддержка которых была так важна для успеха любой борьбы? Споры об эвакуации длились уже три года, и Жаботинский решил поставить вопрос прямо:
"Я прислушивался к эху нееврейских либеральных и левых кругов. Я ждал одного слова. Я хотел, чтоб хоть один из моих христианских критиков сказал ясно и без оговорок, что он против еврейской эмиграции, что он хочет, чтоб евреи оставались там, где находятся".
Он ждал напрасно. Ни одна политическая партия, ни одна газета не выступила, умоляя евреев остаться. Жаботинский понуждал своих оппонентов составить план действий, политическую программу. Но он предупреждал их, что любая такая программа, "если она надеется привлечь… настоящих союзников, хотя бы среди либералов, хотя бы среди тех левых, на которых мы сегодня можем реально рассчитывать", должна включать в себя "значительную эмиграцию".
Люди, которых увещевал Жаботинский, вообще ни о чем не думали. Когда возникла проблема, они показали, что их не волнует, важна ли она и разрешима ли она, и что будет, если проблема не разрешится. Они удовлетворялись оскорбительными криками — криками: долой! И Жаботинский был снова вынужден выразить свое страшное предупреждение:
"Говорю вам, дорогие коллеги, что этот путь ведет к уничтожению. У-Н-И-Ч-Т-О-Ж-Е-Н-И-Е. Заучите это слово, и дай-то Бог, чтоб я ошибся. Если тут говорят о предательстве, я считаю предателем каждого, кто способствует затушевыванию срочности самой срочной проблемы, с которой столкнулись евреи Восточной Европы.
Правда, что "волк" — антисемитизм — в последние месяцы задремал. Он реже нападал на евреев. Но невозможно быть таким идиотом, чтоб поверить, что его сон будет долгим. Сон его будет недолгим, он кончится вскоре. Вскоре зверь снова окажется среди нас с разыгравшимся аппетитом. Уже сейчас все, у кого есть уши, давно услышали, что он рычит и во сне.