Господи, храни свой народ от тысячной доли радостей, которые предвкушает зверь в своем коротком сне".
Жаботинский вновь призывал евреев Восточной Европы проснуться и создать политическую машину с демократически избранным представительным руководством. Это руководство должно будет выработать программу, первым принципом которой станет эмиграция.
Могло ли провозглашение политики эмиграции или даже настоящая массовая эмиграция ликвидировать или хотя бы ослабить антисемитизм, было совершенно неясно. Но только на это была надежда. А эмигрирующие евреи пока что могли спастись от ужасов, которые нес им общеевропейский антисемитизм. Жаботинский прилагал отчаянные усилия тем летом 1939 года.
Через две недели он кратко вернулся к той же теме, грустно замечая, что затишье антисемитизма в Европе привело тех, кто объявил себя защитниками равноправия, к эйфории и мистической вере в то, что "не надо и защищать… достаточно только повторить несколько банальных фраз о зле всех расовых теорий и о том, что подавление меньшинства вредно для государства". Они удовлетворились криками "Позор!", обращенными к британскому фашистскому лидеру Освальду Мосли, который проводил яростную антиеврейскую кампанию на улицах Лондона, и к омерзительному "радио-священнику" отцу Куфлину в Америке.
Жаботинский писал, что врачи и историки знают о случаях такого безумия, когда в период отчаяния у людей появляется вдруг невероятная уверенность.
Неожиданная пассивность агентства "Ишув" в Эрец-Исраэль, то есть большинства общины, поддерживавшей политику Еврейского агентства, удивила многих даже больше, чем поведение евреев в диаспоре. Представители агентства "Ишув", выступая с речами против еврейского контртеррора, по словам Жаботинского, делали вид, что они втайне имеют более эффективное оружие борьбы с Белой книгой. "На это, — писал Жаботинский, — я скажу: Ерунда".
Агентство "Ишув" не окажет никакого сопротивления Белой книге, ни активного, ни пассивного. Они никак не прореагируют. Они сдадутся. В конце концов они направят весь свой пафос только на одно: на борьбу с евреями, которые стоят за свое право реагировать. И палестинские окопы (за одним исключением) скоро опустеют. Представители агентства "Ишув" уже знают, что они не окажут сопротивления… Они еще машут руками и шумят, но они уже ушли из окопов. Да они и не занимали их.
"Конечно, — продолжал Жаботинский, — они продолжают кричать, что ничего "не позволят". Жаботинский вспоминает в этой связи одесский разговор о Кишиневском погроме 1903 года:
"Служка из "Шалашной" синагоги, спрашивает служку из "Гольдшмитовской":
— Вы что-нибудь сделали?
— Ничего. А что можно сделать?
— Что значит: ничего? Никчемные вы, шалашовцы с Шалашной улицы. Вот мы, гольдшмитовские, как услыхали, что творится, мы сразу на всю ночь в синагогу. И кричали там, и плакали… Разве ж мы промолчим, когда такое случается?"
Развеялась еще одна иллюзия: о том, что сильнейшим ответом на Белую книгу было строительство новых поселений. Строить новые поселения всегда хорошо, но"…это не ответ на Белую книгу, даже не тень ответа. В Белой книге ничего не сказано против строительства еврейских поселений на купленной евреями земле. Белая книга хочет предотвратить новые покупки земли и приезд новых иммигрантов. Поэтому единственным конструктивным ответом Белой книге было бы… оккупировать новый кусок земли и поселить там новых иммигрантов. Затуманивать эту разницу хуже, чем лгать. Это обман, это такое же задуривание головы, как революционная деятельность друзей моей юности из Гольдшмитовской синагоги".
Жаботинский продолжал показывать, что разные способы сопротивления, которыми угрожали или на которые намекали, были или неадекватны, или неэффективны, или просто ишув и не собирался применять их. Конечно, было много планов, основывающихся на идее Еврейского агентства о "пассивном сопротивлении". Потом они, как и другие, полностью испарились. Жаботинский однако показал иллюзорность самой идеи. Более поучительной была, конечно, модель, предложенная Ганди в Индии, где "пассивное сопротивление" привело к рекам крови, каких не бывало со времен восстания Сипаев в девятнадцатом веке.
Одна идея все-таки была выполнимой:
"Было бы эффективнее уменьшить импорт, потому что половина правительственных доходов в "хорошие" годы идет от таможенных налогов.." И действительно, в первые дни после выхода Белой книги в газетах агентства "Ишув" можно было прочесть, что импорт станет главной ареной битвы, и что таким образом они заморят грешное правительство голодом.
Жаботинский и это назвал "болтовней". Руководство агентства ничего подобного и не собиралось делать. Жаботинский напомнил своим читателям о горьком прецеденте: в 1933 году Еврейское агентство нарушило бойкот, наложенный на немецкие товары мировым еврейством, путем соглашения о трансфере.
"Бесстыдно, в тысячу грязных рук, они предались оргии закупок товаров и помогли Германии стать первой среди стран-экспортеров в Палестину. Они помогли сделать немецкие товары популярными на всем Ближнем Востоке и своим примером деморализовали евреев диаспоры, дав тысячам еврейских торговцев и потребителей отговорку: "Если им можно, почему мне нельзя?" Просто пустые слова: "мы сделаем с Британией то же, что сделали с нацистской Германией".
Вопрос оставался открытым, и Жаботинский задал его: "Способен ли "Ишув" вынести настоящую борьбу?" Он дал на это резкий ответ:
"Бесполезный вопрос. В настоящей борьбе против правительства, которое (как мы видим) стало упорным и решило безоговорочно "выполнить" и "показать", нужно быть готовым на жертвы: быть готовым отправиться в тюрьму, даже на каторгу, знать, что твою "недвижимость" могут экспроприировать и продать с аукциона…
Для серьезной и продолжительной борьбы с упорным и могущественным противником надо быть попросту готовым к полному уничтожению еврейской собственности… А уже сегодня в речах представителей агентства и от агентства "Ишув" слышно, что они оставляют "позиции": они говорят, что еврейская собственность в Палестине "ценна" и ею нельзя рисковать".
Жаботинскому не надо было далеко ходить, чтоб найти источник этого паралича воли. Не он ли в течение многих лет наблюдал за прогрессированием этого паралича и предупреждал о его последствиях? В глубокой печали Жаботинский писал:
"Ничего другого и нельзя ждать от общины, которой двадцать лет вбивали в голову, что единственная святыня сионистского движения — это "созидательный труд". Эти идеи, слова и кровь (те же идеи, слова и кровь, что дали нам Декларацию Бальфура) пусты. Единственная вечная ценность состоит из вещей, которые можно трогать и фотографировать: из собранных денежных пожертвований, из купленной земли, из построек? Сейчас мы увидим моральные последствия такого воспитания. Увидим не просто обыкновенную трусость, а сознательную, обоснованную, хвастливую трусость".
Конечно, для Жаботинского всё это было не внове, — он видел зарождение процесса. Но свежая боль осознания была острой:
"В 1918 году, во время добровольческого призыва в Еврейский легион, в Палестине уже были отдельные группы молодежи, которые не хотели вступать в легион[820]. Они оправдывались лозунгом "шмират а-каям" — нужно охранять то, что уже существует, надо сохранять нашу "недвижимость". В то время "недвижимость" была еще очень мала, и отравление колодцев пропагандой "созидательного труда" было еще не столь распространено. Но сейчас…"[821]
Из осторожности Жаботинский пользовался в своих речах термином "Агентство "Ишув". Ведь кроме всего прочего существовала и вторая сторона. Существовал ЭЦЕЛ. "Протесты? — вопрошал Жаботинский. — Народ протестует, все организации подписываются под резолюциями, многие маршируют на уличных демонстрациях. Я приветствую их всех, но есть все-таки разница между тем, что они делают, и тем, что делается той организацией, слугой и рупором которой я являюсь.
…С одной стороны, мы призываем народ, переживший крайнее "унижение" [имеется в виду еврейский народ после Белой книги], объединиться, выработать план кампании, избрать руководство. С другой стороны, первые вести с палестинского фронта показывают, какой дух и какое мужество снова горят на древне-новой земле вечно молодого народа: народа Гидеона и Хасмонеев, Бар Кохбы и Зелотов, Давида Алроя и Шломо Бен-Йосефа и братьев Шломо Бен-Йосефа.
Мои дети в Палестине "пишут" лучше, чем я: более сжато и более ясно. Издалека от имени миллионов, полных любви и уважения, я подписываюсь под всем, что они "пишут", и благословляю то, что они делают"[822].
Дело том, что ЭЦЕЛ начал свою сильнейшую карательную кампанию, вызванную возобновившимся арабским террором. Арабы возобновили атаки в припадке радостного воодушевления, вызванного февральским заявлением Макдональда, из которого они вынесли заключение, что все их требования будут приняты без каких-либо ограничений. После опубликования Белой книги арабы отвергли ее как "неадекватную" и начали гораздо более широкую кампанию насилия против евреев. День за днем ивритская пресса печатала извещения в траурных рамках об убийстве одного, двух, а то и группы еврейских мужчин и женщин. Реакция ЭЦЕЛа была немедленной. На арабов нападали в основном в больших городах. Многочисленность этих операций вызвала страх среди арабов, — они ожидали гораздо более мягкой реакции. В Хайфе арабы даже обратились за помощью к полиции.
ЭЦЕЛ не ограничивался атаками на арабов. Организация совершила ряд актов саботажа на правительственных объектах. Руководство ЭЦЕЛа предпочло бы сконцентрировать свои удары только на британских объектах, тогда оппозиция политике Белой книги была бы очевиднее, но на насилие арабов надо было отвечать[823].
Серьезно поддержал кампанию ЭЦЕЛа против администрации Пинхас Рутенберг, который, безусловно, представлял в тот момент широкий круг, а может быть, и большинство общественного мнения. Рутенберг встретился с Ханохом Калаем, действующим командиром ЭЦЕЛа, и внес денежное пожертвование