Сам план, насколько его можно реконструировать, был прост. Некое число лодок с военнообученными членами "Бейтара" должно было причалить к берегам Палестины — в этой части план основывался на опыте Аф-Аль-Пи. К ним должны были присоединиться военные подразделения ЭЦЕЛа. Предполагалось занять правительственные учреждения, поднять еврейский флаг и объявить революционное правительство. Жаботинский верил, что узнав о высадке, многие члены "Хаганы" и другие физически подготовленные мужчины присоединятся к атаке. Оружия должно было хватить на всех.
Каковы были шансы на успех? Учитывая, что цель ограничивалась удержанием правительственного здания в течение 24 часов, не исключено, что план мог удаться. Неожиданность удара и сильная мотивация солдат ЭЦЕЛа, как и солдат "Хаганы" и других участников, могли сделать возможным удержание позиции в течение 24 часов. Власти не могли успеть за это время нанести серьезный контрудар, а применение воздушных сил против правительственных зданий не казалось реальным. Реальное существование, хоть и в течение короткого времени, еврейского правительства должно было привлечь внимание всего мира к острой нужде и праву еврейского народа.
Возможно, Жаботинский имел в виду также моральное воздействие, то есть воодушевление на будущие действия, к которому могло привести это короткое восстание. Может быть, Жаботинский вспомнил о любимом им в юности национальном герое Гарибальди, который в 1848 году вместе с Мадзини руководил боем на Яникулийском холме против сил Франции. Гарибальди знал, что нет надежды на победу, но верил, что жертва этого дня вдохновит народ на будущую битву, которая принесет Италии окончательное освобождение и объединение. Нет сомнений, что события того дня и легенды о нем воодушевили многие сердца итальянской молодежи в 1858–1860 гг., когда под духовным руководством Гарибальди власть Бурбонов была наконец свергнута и процесс объединения Италии почти полностью завершился.
Но это всего лишь предположение. Известно только, что Жаботинский в деталях разработал свой план и послал его в Эрец-Исраэль в шести разных пакетах через старшего офицера ЭЦЕЛа Хаима Любинского, который передал его высшему командованию… План был зашифрован в виде предложения о создании парфюмерного дела. Те немногие, кто ознакомился с планом, поразились, по их собственным словам, разработанности всех его сложных деталей. Вечером 31 августа 1939 года высшее командование ЭЦЕЛа собралось для обсуждения плана и для принятия решения, которое должно было быть передано Жаботинскому. Они не успели вынести решение. Отряд британской полиции ворвался в комнату и арестовал все высшее командование. Приглашенному туда Любинскому удалось бежать через окно и уничтожить ряд документов ЭЦЕЛа, находящихся в доме. Его поймали, судили вместе с остальными и приговорили к заключению в тюрьме в Акре. Уцелела только одна часть плана[829].
В любом случае ничего не могло выйти из этого плана. На следующий день, 1 сентября, немецкие войска вошли в Польшу, и началась Вторая мировая война.
1940. ПОСЛЕДНЯЯ КАМПАНИЯ
ГЛАВА СТО ВОСЬМАЯ
НАСКОЛЬКО тяжелой была реакция Жаботинского на начало войны, невозможность которой он так уверенно предсказывал, можно только догадываться. Во всех письмах он неустанно признавался в своей ошибке. Это действительно был первый случай, когда пророческое видение изменило ему. Попытаемся разобраться в причинах его ошибки. Главным образом к ней привело глубокое убеждение Жаботинского, что государственных деятелей Европы остановит объем разрушений, которые война принесет гражданскому населению. Относительно Франции и Британии это было верно. Документы, ставшие известными позже, показывают, как британские и особенно французские власти буквально до последней минуты пытались избежать войны, идя на уступки Гитлеру, то есть отдав ему Польшу. В начале августа правительство Британии давило на упрямившуюся Польшу, заставляя ее пойти на переговоры о Данциге. Министр иностранных дел лорд Галифакс заявил, что Британия не обязана сражаться за Данциг, который "не является casus belli [причиной для войны]". Уинстон Черчилль сказал на это лорду Галифаксу (который передал слова Черчилля кабинету), что хотя он "не хочет быть больше поляком, чем сами поляки, но уверен, что правительство Британии не должно давить на польское правительство, вынуждая поляков делать то, что может оказаться роковым для их государства"[830].
Чемберлен хорошо знал, что о "новом Мюнхене" и речи быть не может, но искал способ повлиять на поляков. Он обратился за помощью к американцам. 23 августа посол Соединенных Штатов Джозеф П. Кеннеди сообщил по телефону о просьбе, которую получил от Чемберлена: "англичане хотят от нас одного, а именно чтоб мы оказали давление на Польшу. Они — в силу данных ранее обязательств — не могут оказать давление, а мы можем"[831].
Рузвельт отклонил эту просьбу. Чемберлен выразился яснее: "Он говорит, — сообщал Кеннеди в тот же день, — что его пугает бесплодность всего этого. Они ведь не могут спасти поляков, они только могут в отместку начать войну, которая чревата уничтожением половины Европы"[832].
Именно такого мнения ждал от Запада Жаботинский. Он предполагал, что большинство западных стран разделит эту точку зрения и будет продолжать потакать Гитлеру. Жаботинский заблуждался, недооценивая, насколько это потакание Гитлеру было противно Британии…
Начало войны, с неизбежными новыми ужасами для еврейского населения, пролило ясный свет на мертвенную слабость еврейской политической позиции. У евреев не было выбора: они не могли не поддержать противников Гитлера. Но они, конечно, должны были получить право на участие в войне против своего главного врага именно как евреи. В отличие от Первой мировой войны, евреи должны были сражаться на всех фронтах, а не только на обороне Палестины. Еще до того, как Британия и Франция официально объявили войну, Жаботинский написал своему старому другу и почитателю Анатолю де Монзи — министру труда французского правительства и собрату по перу — о том, что, по его мнению, еврейский народ может и должен делать на грядущей войне. Жаботинский считал, что надо "призвать широкий контингент и сформировать еврейскую армию". Не только "легион на Палестинском фронте, а крупное подразделение, способное сражаться в любом месте… Под девизом: "на всех фронтах союзников". Независимо от того, вступит ли в войну Палестина, нужно, чтобы еврейская нация в целом повсеместно сражалась с Гитлером".
Откуда черпать людские ресурсы для армии? В последующие дни и недели Жаботинский прояснил для себя ответ на этот вопрос. Во-первых, конечно, из Палестины, где, по предположениям, можно было набрать 100.000 человек. Европа трагически исключалась из этого плана. В Западной Европе евреи будут сражаться в армиях своих стран, а в Восточной Европе евреи были просто "недоступны". Главную силу для еврейской армии должен был дать Американский континент. Жаботинский написал раввину Луису И. Ньюману: "Если (я как можно сильнее подчеркиваю "если") существует еще сила, которая может выдвинуть еврейскую проблему на первый план и заставить союзников обращаться с нами хотя бы как с датским беконом (за него они платят), то такая сила может прийти только от американского еврейства". Признавая юридические трудности призыва добровольцев в нейтральных странах, Жаботинский верил, что формирование единства, называющего себя Еврейской армией, и предложение вступить с правительством в переговоры о разрешении вступить в борьбу, будут совершенно законным"[833].
Но именно в этот момент статус евреев как нации был затоптан в грязь Белой книгой британского правительства. Ведь этим документом еврейское национальное единство "навсегда" сводилось к "национальному меньшинству" в Палестине.
Жаботинский немедленно понял, что предстоит борьба за признание национального статуса. 4 сентября он сформулировал эту тему в предупреждающем письме, посланном им как президентом Новой сионистской организации премьер-министру Британии. Он указал на исторические полномочия НСО как движения, выросшего из полка, который в 1918 году под командованием Алленби пересек Иордан. Он охарактеризовал НСО как "наиболее бескомпромиссную концепцию государственного сионизма, то есть самую непримиримую оппозицию любой политике, несовместимой с целями сионизма". Решение Британии вступить в войну было вызвано очевидным несогласием с политикой Гитлера. Несмотря на это, "мы — евреи — сегодня особенно остро чувствуем унижение от отсутствия собственного государства. Ведь и мы могли бы маршировать и сражаться как национальная армия на всех фронтах, включая защиту Палестины. Со стороны Англии и ее союзников было бы только разумно вернуться — в расширенном виде — к прецеденту Еврейского легиона и создать армию даже до того, как будет официально признана нация. Подобное решение не только дало бы нескончаемый поток людских ресурсов, но и придало бы участию в войне новую и необычайно сильную притягательность. Я ручаюсь, что, если такое решение будет принято, добровольцы не заставят себя ждать"[834].
Ответ Чемберлена был вежлив. Чемберлен благодарил Жаботинского за "выражение поддержки в деле большой международной важности". Однако по существу вопроса ответ был холодным:
"Как вы понимаете, между правительством Его Величества и еврейскими организациями существуют определенные разногласия по вопросу политики в Палестине. Господин Чемберлен не может подписаться под некоторыми чувствами, выраженными в вашем письме. Он только откровенно скажет — и было бы нечестно не упомянуть этого, — что политика Белой книги всё ещё в силе"