Далее он наметил для себя и своей партии основные принципы строительства страны.
"Всякая разумная система поселений, если она поддерживается достаточным количеством людей, имеет право проводить эксперименты и пользоваться поддержкой Сионистской организации. Сионистская организация должна действовать как национальная власть".
Он снова воздал хвалу рабочим Палестины. Он не "досадует" на них ни лично, ни идейно.
"Напротив. Высшую и, пожалуй, единственную радость моей общественной жизни дали именно они: я говорю о палестинском волонтерстве. Энтузиазм, с которым эта молодежь шла в легион, был и остался одним из тех явлений, которые примиряют меня с современной еврейской психологией. Эти люди прежде всего шли на огромный риск: если бы мы, "лондонские", попали в плен, турки бы нас кормили и лечили; если бы в плен попали палестинцы, их бы повесили. Но их старались запугать и другим, более грозным риском: что турки в отместку сожгут колонии в Самарии и Галилее. Они все это отмели. Их никто не брал на службу, сионисты им на три четверти мешали. Никто не просил их идти добровольцами. Алленби открыто показывал, что в них не нуждается. И все-таки они заставили сионистское руководство и британский Генштаб согласиться на их мобилизацию… И во главе этого движения, и в массе были главным образом палестинские рабочие. Бен-Гурион, Бен-Цви, Берл Кацнельсон, Явнеэли, Дов Хоз, Свердлов и сотни других носили ту одежду, которая для меня символ всего святого и чистого в сионизме, — форму еврейского солдата. Эти люди могут меня считать врагом или нет: таким, какими они были тогда, я по сегодня отдаю честь".
Это было не все. Рабочие Эрец-Исраэль стояли рядом с ним и девятнадцатью его товарищами, когда их в 1920 году посадили в тюрьму в Акко, а газеты воздержались от участия в злобной кампании, открытой против него за границей их коллегами из "Поалей-Цион"* по поводу его договора со Славинским.
"Если есть у меня поэтому личные моменты, влияющие на отношение к палестинскому рабочему движению, то как раз самые благоприятные".
И все-таки, продолжал Жаботинский, хоть он навсегда сохранил воспоминания о своих боевых товарищах, его отталкивает их сегодняшнее поведение. В те прежние дни он видел в рабочем движении и его лидерах людей с высокой национальной мотивацией, которые, как бы ни дорожили своими партийными принципами, отставят их в сторону ради интересов рождающегося национального общества. "С их хозяйственной концепцией я был не согласен; но это была — так мне тогда казалось — концепция строителей государства, а не сторожей продовольственного склада".
Хоть они и заявляют, что усиление иммиграции их единственная забота, "…ни один искренний рабочий не скажет, что диктатура лейбористов в Тель-Авиве и борьба против поддержки хасидских поселков или порабощение ремесленников способствуют "усилению" этой иммиграции. Это выродилось в прямую и открытую враждебность. "Четвертая алия" стала бранным словом. Недостатки нового типа "польских" иммигрантов признают все, но у других общественных кругов ишува есть все-таки дружественное отношение, желание помочь, готовность признать, что, при всех недочетах, эта волна несет с собою огромные и плодотворные возможности. Но в рабочей среде она вызывает одно, почти беспримерное раздражение. "Это не есть взгляд колонизатора, это вражда лавочника к конкуренту, — пишут мне из Палестины, — конкурент ненавистен, потому что затмил вчерашнего фаворита и это грозит кончиться отвлечением крупной доли бюджетных средств в новое русло". Сомневаюсь, чтобы кто-либо из рабочих лидеров решился оспаривать правильность этого замечания. Движение, которое четыре года тому назад обещало стать стержнем и опорой всей колонизации, превратилось в группу, отстаивающую свои выгоды независимо от интересов колонизации. Вместо готовности потесниться для нового попутчика, рабочее движение говорит ему: не смей трогать, это мое".
И все-таки больше всего его огорчал "паралич политического нерва в лейбористском движении". Его поколение было воспитано на том, что рабочие партии находятся в первых рядах борцов за справедливое дело и первыми выражают политический протест. Теперь все стало не так.
"Рабочее движение отказалось даже пойти за другими в кампании национального протеста. В лучшем случае оно молчало, в худшем голосует за м-ра Сэмюэла и печатает статьи и произносит речи в защиту [политического] статус-кво.
Создали раздутое хозяйство, вести которое, по-видимому, не хватает собственных сил; целыми днями стоят в очереди у кассы [национальных фондов], и касса стала алтарем. На алтаре этом приносится в жертву все остальное. К сионистскому руководству применяется одна-единственная мерка — кассовая: платит — значит хорошо, и мы не дадим не только сбросить его, но даже критикой тревожить не будем. Толстосумы? Безответственное Еврейское агентство? Отмена избирательного принципа? Кастрация конгресса? Все это мелочи, мерка одна: так как у богачей есть деньги, то милости просим, и нечего ставить им условия".
Именно потому, что Жаботинский знал лейбористских лидеров в их лучшие патриотические времена и уважал их за высокий ум, он теперь не сдерживал своего явного презрения.
"Может быть, ученые люди докажут мне, что все это неизбежно, что рабочее движение в Палестине объективно должно было получить именно такой, а не иной характер.
Это не мое дело. Я эту тактику называю политическим развратом, эту психологию — коллективной продажностью. Если это истинная, раз-навсегдашняя объективно неизбежная физиономия рабочего движения в Палестине, тогда я ему действительно враг и горжусь этим именем"[94].
Может быть, то был императив исторической логики: рабочее движение в Эрец-Исраэль должно было стать единственным не только в делах, которое оно совершило, но и в своем политическом характере — так же, как сионистское движение было единственным по своим целям и практике, так же, как история еврейского народа в целом не имеет параллелей. Именно лейбористскому движению выпала главная задача: в первой четверти двадцатого века физически построить инфраструктурное общество в полупустынной стране. Однако эти пионеры были движимы политической философией. Они являлись социалистами, многие — учениками российских революционеров 1905 года, а позже мышление и поведение многих из них вдохновлялось большевистской революцией 1917 года.
Они утверждали, что нет противоречия между их сионистской верой и тем, что они называли конструктивным социализмом. Когда же стало очевидно, что советские лидеры в высшей степени враждебно относятся к еврейскому национализму, лейбористские лидеры в Палестине воздвигли заслон между теорией и практикой. Они отступили от доктрин коммунизма, но усвоили некоторые методы большевистского режима.
Между лидерами существовала некоторая разница во взглядах, но это не мешало единодушному исповеданию центральной доктрины в Еврейском национальном доме: общество должно быть и будет социалистическим, а партия лейбористов должна добиться в нем гегемонии.
Сионистское оправдание этого социалистического принципа заключалось в том, что, как часто повторял их выдающийся оратор Давид Бен-Гурион, классовые интересы рабочих идентичны с интересами нации. Это присуще только рабочему классу, говорил он в 1919 году, накануне освобождения Палестины от турецкого владычества. "Интересы других классов, — говорил он, — часто находятся в конфликте с интересами нации"[95]. Вывод ясен. То, что рабочий класс считал полезным для нации, то и было для нее хорошо.
Через год Бен-Гурион выражался более определенно:
"Мы не только партия рабочих. Мой план — это диктатура еврейского рабочего во всех национальных делах еврейского народа, и когда он придет к власти, он заставит буржуазию платить налоги ради благополучия всего народа в целом"[96].
Использование термина "диктатура" один из выдающихся историков лейбористского движения объясняет отражением событий того периода. Русская Красная армия одерживала победы; палестинское рабочее движение, хотя и не принимая полностью идеологии большевистской революции, было под впечатлением веры в предстоящую всемирную революцию и "диктатуру пролетариата", охватившей рабочее движение во всей Европе[97].
Однако представление о гегемонии рабочего движения в Эрец Исраэль развилось значительно раньше, в самом начале столетия, когда оно только зарождалось. Движение "Поалей Цион" (из которого развилась партия "Ахдут а-Авода") уже выдвинуло аксиому: "еврейский рабочий класс в Палестине — единственный общественный класс, обладающий объективными качествами для реализации социальных и политических идеалов. Это контрастирует с индивидуалистскими конкурирующими качествами класса буржуазии. Отсюда вывод: пролетариат со своими коллективистскими качествами — правильный и единственный выразитель общенациональной воли"[98]. В 1911 году, отвечая на упрек, что лейбористы в своей борьбе против работодателей наносят ущерб национальным усилиям, Бен-Гурион сказал: "Из всех групп и классов рабочий класс единственный, чьи интересы и потребности совпадают со структурой и потребностями нации. Интересы рабочих и общенациональные интересы — одно и то же"[99].
В 1919 году Бен-Гурион, не колеблясь, предложил Сионистской организации признать этот принцип и даже потребовал, чтобы частным предпринимателям запретили заключать контракты на коммунальные работы, даже производящиеся на частные средства; все такие работы должны были поручаться исключительно лейбористской федерации — Гистадруту, который еще только создавался. Это, как он объяснил, усилит лейбористов и их влияние на Сионистскую организацию и так осуществит цель: Эрец-Исраэль должна быть построена на социалистической базе