О чем же он постоянно предупреждал мир? Что он имел в виду, повторяя в каждой статье, что уничтожение грядет? "УНИЧТОЖЕНИЕ, — писал он в июле 1939 года. — Заучите это слово наизусть, и дай-то Бог, чтобы я ошибся". В той же статье (процитированной в соответствующей главе этой книги) он писал: "Вскоре зверь (антисемитизм) снова окажется среди нас с разыгравшимся аппетитом… Господи, храни свой народ от тысячной доли радостей, которые предвкушает зверь в своем коротком сне…"
Для тех, кто рассматривает немецкую политику в контексте трансевропейского антисемитизма, в предупреждениях Жаботинского нет никакого "мистицизма". Разрушительные силы зла, то есть тот "зверь", о котором говорил Жаботинский, принялись за работу. Кроме своих "самостоятельных" действий, "зверь" пошел на службу тому, что стало Катастрофой. Немцы не могли бы так эффективно осуществить Катастрофу такого размаха, если бы они не получали практической помощи от ненемецких народов Европы, — именно от них Жаботинский и ждал угрозы уничтожения евреев.
При изучении развития немецкой политики в отношении евреев становится ясно, что Гитлер принял "окончательное решение", лишь когда полностью удостоверился, что может рассчитывать не только на сочувственную "атмосферу", но и на существенную поддержку "местных" антисемитов. Ведь несмотря на клятвенные обещания Гитлера уничтожить всех евреев Европы, он еще довольно долго давал им выезжать из Германии, тогда как — по приведенным в этой книге леденящим кровь свидетельствам — англичане и американцы совместно обращались к немецкому правительству с просьбой запретить немецким кораблям вывозить евреев из Германии. Гитлер обратил внимание на многочисленные проявления полного равнодушия демократических стран к ужасной судьбе евреев. В начале войны немецкие власти довольствовались тем, что вдохновляли армию и СС на убийство максимального числа евреев, по всей видимости, не думая о составлении стратегических планов для обеспечения "окончательного решения". Подготовка к полному уничтожению евреев началась, видимо, только через некоторое время после вторжения в Советский Союз в июне 1941 года.
Вскоре после того, как немецкая армия вошла в Советский Союз, волна стихийных массовых убийств, осуществленных местными антисемитами, разразилась в разных местах, окуппированных вермахтом. Литовцы убили 3800 евреев в Ковно, украинцы 7000 во Львове. В то же время румыны убили по крайней мере 7000 в Яссах[890]. В целом в Румынии по приказу диктатора Йона Антонеску, начиная с 1941 года было "самостоятельно" убито примерно 250.000 евреев[891].
Через пять недель после немецкого вторжения в Советский Союз командующий подразделением СС, оперирующим в Прибалтийских республиках, гауптштурмфюрер (капитан) Май послал радужный отчет о деятельности литовских и латышских добровольцев в "очистительных" операциях, проведенных после отступления Красной армии. "Мы должны ценить их деятельность и использовать их в будущем. Но несмотря на большое количество убитых евреев, я не верю, что еврейская проблема будет решена таким способом". Доктор Ханс Франк, глава "Генерального правительства" Польши, сообщал о решении серьезной проблемы, стоящей перед немцами: как отличить евреев от общего населения. Он докладывал, что успех в вопросе вычленения "неарийских элементов" был достигнут благодаря замечательному сотрудничеству всех слоев населения.
После 1985 года, после установления гласности в Советском Союзе, сотни тысяч документов о событиях военного времени в Восточной Европе достигли Яд ва-Шем, архива Катастрофы в Иерусалиме. Директор архива Яд ва-Шем Шмуэль Краковский пишет: "Страница за страницей свидетельствуют о том, как на оккупированных территориях в убийствах соревновались обычные люди, побеждая в этом соревновании даже немцев"[892].
В Венгрии депортация евреев в лагеря смерти производилась самими венграми, и для "легитимации" подобных действий был введен специальный закон.
Документальные свидетельства показывают, что в оккупированной Европе число немцев, призванных проводить политику Третьего рейха, было удивительно невелико. Например, всего около 2000 немецких офицеров разных чинов управляли протекторатом Богемии и Моравии (вычлененных из Чехословакии), в задачу этих офицеров входило не только принятие мер против евреев, но и контроль за всей работой правительства. Под руководством этих двух тысяч немцев около 350.000 чешских чиновников продолжали верно исполнять свои обязанности. В результате в Чехословакии погибло около 80 процентов еврейского населения[893].
Именно эти литовцы, латыши и румыны, а также жители других стран, призванные немцами или добровольно предложившие свои услуги, обеспечили столь полное осуществление Катастрофы. То есть история Катастрофы — это не только история немецкого Главного Преступника, который запланировал и осуществил гигантскую операцию, но история сотрудничества между Главным Преступником и его немецкой бандой, с одной стороны, а с другой — их многочисленными рьяными помощниками из разных стран, без которых масштабы Катастрофы были бы все-таки значительно меньше.
Историческая правда, которая еще выявится во всем своем размахе, показала, что ужасные предсказания Жаботинского сбылись настолько полностью, как он и не предполагал. Кошмар, мучивший Жаботинского, совпал со всеобъемлющей мечтой Гитлера.
В предисловии к "Истории Еврейского легиона" полковник Джон Генри Паттерсон писал о Жаботинском, что его ментальность "была лишена тех особых черт еврейского ума, которые выработались у евреев в результате многих веков ненормальной жизни в диаспоре. Видимо, главным образом поэтому его политическая философия была такой простой и цельной, и, видимо, поэтому — при всей своей огромной популярности — он так и не стал признанным вождем еврейского народа"[894].
Граф Михаил Любенский, глава польского министерства иностранных дел, с которым Жаботинский был в тесном контакте во время своей дипломатической работы в Польше, был того же мнения. Любенский говорил Шехтману, часто сопровождавшему Жаботинского на совещаниях с польскими официальными лицами: "Вы знаете, как высоко я чту Жаботинского. Я также очень высокого мнения о докторе Вейцмане. Но, по-моему, у доктора Вейцмана больше шансов заручиться поддержкой большинства еврейского народа, потому что вся его ментальность сродни ментальности среднего еврея из гетто. А ментальность Жаботинского духовно ближе к моей, к ментальности нееврея. Я лучше понимаю Жаботинского, он будит во мне родственный отзыв. А для еврея из гетто он, напротив, слишком прост и слишком прям. Его выслушают, ему поаплодируют, но за ним пойдут только те, кто преодолел комплекс гетто"[895].
Несомненно, многие евреи, включая Вейцмана и самого Жаботинского, считали, что у Жаботинского "гойише коп" ("гойская голова"). Подтверждение этому можно найти в любом исследовании мировоззрения Жаботинского. Однако по мнению автора данной книги, упрощением будет приписывать тот факт, что Жаботинский не стал лидером еврейского народа, исключительно его "гойише коп". Есть основания предполагать, что на демократических выборах у Жаботинского был бы прекрасный шанс на победу. Видимо, именно поэтому противники Жаботинского из Лейбористской партии, раз придя к власти, неизменно отказывались согласиться с требованием Жаботинского, считавшего проведение подлинно демократических выборов неотложной национальной задачей. Иначе почему им было возражать? Если они считали, что действительно представляют большинство еврейского народа, зачем же они так упорно возражали против замечательного подтверждения своей репутации и эффективности в качестве выборной власти нации, сражающейся за свои права и за свое будущее?
Существовавшая система на деле отнимала у Жаботинского большую часть "избирателей" — нищих евреев из Польши, Румынии и, до некоторой степени, других стран Восточной Европы. Даже если бы произошло финансовое чудо и ревизионисты смогли бы скупить шекели серебра для раздачи избирателям — по примеру Лейбористской партии — и тем самым обеспечили бы себе большинство голосов сионистов, то все равно их успех был бы полностью аннулирован 50 процентами голосов, отданных "несионистам" — и даже антисионистам — "смешанного" Еврейского агентства.
Некоторым из них даже сионистские взгляды Вейцмана трудно было переварить.
Ненормальность положения обострялась еще одним. В то время как будущее евреев в Палестине было в смертельной опасности (даже перед Белой книгой 1939 года и уж точно после нее), сионистские лидеры, угодливо относившиеся к британской бойне, упорно цеплялись за существовавшую структуру власти. Тем самым они захлопывали дверь перед помощью, которую мог оказать евреям весь мир и о которой так просил Жаботинский. Опять же, в чем могла быть причина такого иррационального поведения, если не в страхе, что победа будет у Жаботинского?
Останки Жаботинского, похороненного на кладбище Нью Монтефиоре на Лонг Айленде в Нью-Йорке, были через двадцать четыре года перенесены в Государство Израиль. Это решение было принято 15 марта 1964 года правительством Израиля под руководством Леви Эшколя и соответствовало желанию, выраженному в завещании Жаботинского. В предыдущие пятнадцать лет существования еврейского государства к Бен-Гуриону неоднократно обращались с этой просьбой, явно выражавшей единодушное желание народа. Все официальные лица, включая президента (Ицхака Бен-Цви), а также журналисты всех политических мастей объясняли Бен-Гуриону то, что и не нуждалось в объяснениях: долг еврейского народа и еврейского государства по отношению к человеку, который был вынужден враждебным английским правительством жить в изгнании. А причина его изгнания лежала именно в безустанном проповедовании того, что цель сионизма (от которой тогда отказались все остальные сионисты) и долг Британии лежат в создании еврейского государства. Бен-Гуриону указывали, что в высказанном Жаботинским в 1935 году желании о возвращении его тела выразилась его уникальная вера — вера, утраченная Бен-Гурионом и его приспешниками, — вера в то, что вопреки всему государство будет все-таки создано.