Действительно, с течением времени Вейцман и сам пришел к выводу, что план расширения агентства не удается. Выбранные им кандидаты в члены холодно относились к проекту. В качестве главной причины неудачи плана официально приводилось замаячившее на горизонте альтернативное предложение, более привлекательное, чем сионизм. Советское правительство предложило поселить сотни тысяч евреев в Крыму, и несионисты немедленно ухватились за это предложение. Комитет "Джойнта" решил вложить в проект 15 миллионов долларов, а Вейцману не удалось даже привлечь внимание несионистов. Вейцман жаловался, что его главный противник Луис Маршалл не отвечает на его письма[119]. Любовно выношенный план, казалось, погиб. Но официально план все еще обсуждался, и Жаботинский продолжал нападать на него.
Когда Липский вернулся из Лондона, он, хотя и в более осторожных выражениях, чем его коллеги, в нескольких разговорах заверил Жаботинского, что частично согласен именно с его программой и что он яростный противник плана расширения Еврейского агентства.
Друзья Жаботинского в Соединенных Штатах, особенно Элиас Гинзбург, бывший лейтенантом Жаботинского в полку обороны Иерусалима в 1920 году, а потом товарищем по заключению в Акко, считали это заигрывание надувательством, имеющим целью не дать Жаботинскому создать отдельную ревизионистскую организацию. Такой взгляд трудно оспаривать. Переход Липского и его коллег на другую сторону был так единодушен и внезапен, а события с апреля по июнь этого года были так удивительны, что другого объяснения нельзя и придумать. Жаботинский, всегда хотевший видеть в людях хорошее, отказывался прислушиваться к предупреждениям друзей, пока события не заставили его в них поверить. Американский корреспондент "Джуиш кроникл" пожурил Жаботинского: "Визитеры обычно бывают доверчивы и наивны, но г-н Жаботинский побил по этой части все рекорды, приняв дружеские разговоры за чистую монету"[120].
На выступления Жаботинского в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии, Детройте, а также в Торонто и Монреале приходило множество народа.
Жаботинский снова проявил свою способность делать лекцию на фактическом материале необычайно захватывающей. Как обычно в то время, главным пунктом его выступлений была настоятельная необходимость достижения большинства в Палестине, за этим логически следовало остальное: необходимость создания земельного резерва, политика защиты промышленности и воинское формирование для защиты Еврейского национального дома.
"Огромный успех", — писал он Ане. Две статьи Жаботинского о политике ревизионизма были перепечатаны из "Нью Палестайн" в "Джуиш Дейли Нью Бьюлетен", где их прочли не менее 10.000 человек. Повсюду, где в то время собирались сионисты или даже просто евреи, главной темой разговора становился Жаботинский. Взгляды Жаботинского были вынесены на обсуждение в сионистском фонде "Бней-Цион" ("Сыны Сиона"), пригласившем его выступить перед их Исполнительным комитетом. За выступлением последовали два вечера обсуждений, а за ними голосование, которое решило двадцатью голосами против трех рекомендовать на предстоящем съезде фонда одобрить ревизионистскую программу в целом.
Фонд "Бней-Цион", имевший много отделений, являлся самой сильной составной частью Сионистской организации Америки. Он был основан в 1908 году как общество взаимопомощи и пользовался популярностью среди большой волны иммигрантов, приехавших в Америку перед Первой мировой войной. В сионистском контексте он неоднократно проявлял независимость живых суждений. В 1921 году он стал первой организацией в Соединенных Штатах, поддержавшей Вейцмана в конфликте с казавшимся тогда могущественным Луисом Д. Брандайзом. Фонд послал телеграмму Грюнбауму на Тринадцатый сионистский конгресс в 1923 году в знак одобрения его позиции против плана Вейцмана о расширении Еврейского агентства. Фонд способствовал экономической активности Палестины, для этого он организовал первую промышленную ярмарку в Тель-Авиве, а также основал Иудейскую страховую компанию с целью реализовать мечту Герцля, то есть поставить еврейские сбережения на службу сионистскому "строительству".
Таким образом, фонд являлся важным фактором в американском сионизме, и его увлечение ревизионизмом могло стать важной основой для распространения программы Жаботинского, в то время внешне поддерживаемой лидерами сионистского истеблишмента. Однако решение руководства фонда "Бней Цион" заставило этих лидеров сбросить маску дружбы. Они не скрывали ни своего ужаса, ни чувства неловкости. За одну ночь Морис Сэмюэл и Эмануэль Нойман забыли о своем 90-процентном согласии, Авраам Гольдберг — о своем 99-процентном, а Липский — о своем глубоком сочувствии. Флирт уступил место отчуждению, неодобрению и угрозам.
Во все отделения фонда отправились эмиссары сионистского штаба, пытавшиеся заставить их членов протестовать против бунтарского поведения своего Исполнительного комитета. Низовое руководство "Бней-Цион", поддержавшее решение комитета, призывалось пересмотреть свои взгляды. Авраам Гольдберг, только что восторженно описавший речь Жаботинского на конгрессе, заявил прессе, что решение руководителей фонда является абсурдным и заслуживающим порицания.
В основе нападок на фонд, очевидно, лежала та же причина, что и в совете Натану Штраусу: разоблачение мечты о еврейском большинстве и еврейской военной силе. К кампании против Жаботинского присоединились два видных деятеля лейбористской партии из Эрец Исраэль: Авраам Гарцфельд и Давид Ремез, которые специально для этого задержались в США. Одновременно с этим действовала основанная Жаботинским группа ревизионистов, организовавшая журнал "Сионист". Секретарь фонда Эфраим Иш-Кишор вместе с Жаботинским и другими еженедельно ходил на шесть — восемь встреч в разные отделения фонда. В результате большинство отделений решило поддержать свое руководство на съезде, который должен был состояться на Лонг Бранч в Нью-Джерси с 20 по 22 июня.
Жаботинский, который планировал уехать из США 5 апреля, решил на два месяца отложить свой отъезд. Фонд вежливо пригласил Липского, который не состоял в "Бней-Цион", присутствовать на съезде. Обычно президент Сионистской организации только посылал приветственную телеграмму на открытие съезда. На этот раз Липский приехал лично и провел на съезде два дня. Он даже выступил с двумя страстными речами, но отказался принять участие в дискуссии о ревизионизме, который он отрицал. В перерывах он часами — до трех утра — пытался склонить делегатов на свою сторону. Его поддерживали Гольдберг и другие лидеры, в частности Ремез и Гарцфельд. Они считали решение Исполнительного комитета фонда нарушением дисциплины, даже бунтом, и угрожали исключить фонд из СОА (Сионистской организации Америки). Жаботинский писал Ане, что это был единственный козырь Липского.
Но ни осуждение, ни угрозы не достигли своей цели. Жаботинский отвечал вежливо, но уверенно. Он заверил съезд, что СОА не осмелится исключить "Бней Цион" из своих рядов. Большинством в 93 против 32 голосов съезд решил одобрить ревизионистскую программу. Меньшинство демонстративно покинуло зал, а избранное руководство было исключительно проревизионистским и сделало Жаботинского своим почетным членом.
Понятно, что Жаботинский был доволен: "…счастлив, как ребенок, — писал он Ане. — Стыдно сказать, что не только по сути дела, но и потому, что я победил тирана".
Всему сионистскому истеблишменту и личному престижу Липского был нанесен сокрушительный удар, а "Сыны Сиона" вдобавок потребовали, чтобы Жаботинского пригласили выступить перед Национальным съездом Сионистской организации Америки, который должен был состояться через неделю (27 и 28 июня). Жаботинский, зная, что руководство СОА и лично Липский были яростными противниками плана Вейцмана относительно Еврейского агентства, сказал своим друзьям, что, если его пригласят выступить, он будет говорить только против этого плана. На заседании национального руководства мнения разделились. Один из депутатов сказал Липскому, что Жаботинский "победил тебя в твоем присутствии. Бесславной будет победа над ним в его отсутствие". Большинство, однако, испытало на себе убедительность аргументов Жаботинского и решило не рисковать дальнейшим поражением. Жаботинского не пригласили[121]. Это дало ему повод сказать на прощальном обеде: "Г-н Липский предпочитает бороться со мной в мое отсутствие".
Более того, на съезде Липский запретил какую-либо дискуссию о ревизионизме, требование о которой было выдвинуто тремя ревизионистскими делегатами: Гинзбургом, Познанским — первым ревизионистом в Америке — и Йохананом И. Смертенко, профессором английской литературы, с которым Жаботинский организовал "Сиониста". Ни Липский, ни Сэмюэл, ни Нойман, ни Гольдберг ни словом не обмолвились о том, что обещали 90-процентную поддержку ревизионистской программе. Напротив, они привели съезд к отказу от выражаемой ими ранее яростной оппозиции плану Вейцмана относительно Еврейского агентства. Они попытались внести предложение об исключении представителей "Бней-Цион", но предложение даже не поставили на голосование.
И все-таки взгляды Жаботинского явно одержали внушительную победу. Наиболее очевидно это выразилось в реакции еврейской прессы. Почти все газеты ругали Липского и его администрацию. Мордехай Данцис писал в "Сионисте": "Никогда еще за всю историю СОА Липский и его приверженцы не читали столько горькой правды о себе в еврейской прессе, никогда они не встречались с таким открытым неодобрением своей политики и своих методов". Д-р Маргошес, редактор газеты "Тог", писал, что дух Жаботинского прорвался на сионистский съезд, хотя сам он был в Нью-Йорке… Аргументы администрации явно показывали, что они боятся ревизионистов. Они упорно хотели уничтожить начала ревизионизма, не желая рисковать. Однако все присутствующие на съезде, как заключал Маргошес, "осознали, что с ревизионизмом придется считаться на всех стадиях сионистской политики". Редактор другой газеты, С. Дингол, еще яростней нападал на "систему Липского". Она "начинала становиться угрозой сионизму в Америке": "С каких эт