прибыло 72 тысячи человек, и еврейский народ выполнил свой долг перед этими 72 тысячами. Он внес 19 миллионов фунтов. Тут нужно чувство пропорции. В 1923 году Греция приняла 1.400.000 (после их трансфера из Турции), из которых по крайней мере 1.000.000 были совершенно неимущие. Эта операция стоила 15 миллионов. Таким образом, сионистское поселенчество стоило в двадцать раз дороже, чем греческое.
"Конечно, будут говорить, что поселение в Эрец-Исраэль стоит дорого. Это правда: может, в два раза дороже, может, в четыре, но не в двадцать же раз. Разве же десять миллионов еврейских денег такое маленькое приданое, что мы должны терпеть такой жестокий кризис?
Наши официальные круги постоянно трубят нам в уши, что во всем виноваты евреи. Чего же мы хотим от англичанина? Чтобы он был больший католик, чем папа? Если ему говорят, что британское правительство ни в чем не виновато, то мы не можем ничего от него требовать.
Это уже стало психозом: переносить вину с головы виновного на голову еврея. "В тот самый день, когда представитель промышленников Палестины представил их требования полковнику С., газеты, прибывающие в Эрец-Исраэль из Европы, содержали много раз цитировавшееся интервью с д-ром Вейцманом, в котором он дал унизительное описание "еврея из Портновска, который приезжает в Палестину, открывает фабрику, начинает фабриковать пуговицы самого низкого качества и немедленно требует покровительства своей промышленности".
Были и другие проявления психоза, когда бросаются на защиту правительства. Стивен Вайз сказал, что у правительства был излишек в миллион фунтов стерлингов. В сущности, это преуменьшение. Излишек доходил до полутора миллионов. Но кое-где немедленно объявили, что сумма была только один миллион долларов, а объявляли это люди, конечно, знавшие правду.
В конце концов, мы гордимся тем, что в правительственных сундуках в Палестине есть излишек. Как объяснить эту страсть преуменьшать ценность исторического достижения? Что же удивительного в том, что если мы проявляем психоз, то другие как под гипнозом: "Сионисты удовлетворены!"[143]
И так мы находимся в ужасном положении человека, умирающего от голода, но он считается миллионером и потому не может попросить о помощи".
Закончил он, как нередко это делал, словами веры в британский народ.
"Вы не должны оставаться в неведении о том, что делают английские официальные лица, чтобы нам повредить, но мы верим в Англию и в ее общественное мнение. Это апелляционный суд, к которому мы можем адресоваться со своим справедливым делом. Мой старый армейский друг полковник Скотт, честный английский протестант однажды высказал мне свой взгляд на британские обязательства еврейскому народу… Мой народ получил привилегию… добавить подпись британского правительства как гаранта обещания Всевышнего. Вы верите, что в мире найдется такой низкий народ, который бы вырвал подпись?"
Сионистские газеты, восхищаясь речью Жаботинского, дали понять, что ей не хватало убедительности. Вейцман, по-видимому, думал иначе — и посвятил большую часть своих итогов по дебатам Жаботинскому, чьей речью, по его словам, он тоже наслаждался. Когда читаешь выступление Вейцмана в ретроспекции, оно красноречиво — но чрезвычайно уклончиво по центральным вопросам. Там, где Жаботинский подчеркивал, что еврейский народ не виноват в палестинском кризисе, поскольку внес десять миллионов фунтов стерлингов за поселение 72.000 человек, и что британская политика должна быть изменена, чтобы сделать возможным национальное развитие Палестины, — Вейцман выдал длиннейшее изыскание, чтобы показать неверность приведенного Жаботинским сравнения с Грецией, хотя на этот раз и не повторил, что еврейский народ виноват в кризисе.
Подробно пересчитывая причины, почему трудна поселенческая деятельность в Палестине, он не упомянул, что каждый дунам земли приходилось покупать. Совершая вопиющее нарушение мандата (статья 6-я), британцы все еще не дали евреям ни дунама земли "для закрытого поселения". Вместо этого арабы, которым было подарено 600.000 дунамов в долине Бейт-Шеан, видимо потому, что они в ней нуждались, предлагали эту землю евреям по астрономическим ценам. И здесь Вейцман снова реагировал двулично. Он повторил то, что сделал два года назад на Четырнадцатом конгрессе. Он атаковал протест Жаботинского против британской политики, но не сказал, что и сам выступил с таким же протестом перед верховным комиссаром, — таким образом прикрывая британское правительство от реакции общества и одновременно высмеивая Жаботинского[144].
Что касается требования Жаботинского протекционистской политики для промышленности, он снова встал на защиту британцев. Он сказал конгрессу, что о достоинствах протекционизма до сих пор спорят. Он не сказал, кто спорит. Из его писем явствует, что сам он пришел к выводу о необходимости протекционистских мер и что он уже призывал министерство колоний соответственно изменить политику[145].
В письмах министерству колоний он протестовал против крошечных ассигнований палестинского правительства на еврейское образование; на это же сетовал и Жаботинский. Хотя еврейская община уже составляла 17 процентов населения, она получала только три процента палестинского бюджета на образование, остальное шло арабам[146]. И это, без сомнения, тоже удорожало деятельность ишува.
В своей заключительной фразе Вейцман добавил нечто удивительное. Высмеяв возобновленное требование Жаботинского открыть кампанию за британское общественное мнение, он предпринял явно безосновательный личный выпад. Пример того, что называется "скрывая правду, подскажешь ложь". Он вернулся к событиям июня 1922 года, накануне публикации Белой книги.
"Когда м-р Жаботинский, как и все мы, столкнулся с трудным испытанием, — подписать Белую книгу, он не произнес речи, которую произнес сегодня. Почему он тогда не попытался сказать в лицо британскому премьер-министру, или Сэмюэлу, или министру колоний ту речь, которую он произнес здесь? Он подписал, потому что не мог сделать ничего другого"[147].
Подавляя свой гнев до самого конца вейцмановской речи, Жаботинский сделал персональное заявление конгрессу. Он рассказал, как он вернулся из Соединенных Штатов 17 июня в конце дня, как его встретил Вейцман с текстом предлагаемой Белой книги и с информацией, что британское правительство настаивает на ее принятии Сионистским правлением уже на следующий день. Все что он мог сделать, это принять заверение Вейцмана, что для отмены или исправления этого документа будет сделано все возможное. Он, конечно, мог бы выйти в отставку и отказаться подписать документ. Но это означало бы покинуть коллег, которым придется бороться с документом без него; а так, соглашаясь с текстом Белой книги, он оставался со своими коллегами, чтобы разделить с ними ответственность перед обществом. Он с горечью добавил:
"Сегодня, услышав процитированные д-ром Вейцманом слова, я сожалею об этом решении. Лояльность, как я вижу теперь, должна расходоваться очень осторожно. Если бы ситуация была обратной, если бы я проиграл битву и кто-то приехал в последнюю минуту, узнал бы от меня о положении вещей и принял мою версию без вопроса или проверки, чтобы стать рядом в час моего поражения, — я бы никогда в жизни не упрекнул его за это; а если бы его обвинил кто-то третий, я бы поднялся и заявил, что вся ответственность лежит на мне. Д-р Вейцман думает иначе — я констатирую это с большим сожалением, — и пусть приговор вынесет общественное мнение"[148].
Многие из выступавших на конгрессе разделяли критические взгляды Жаботинского: из фракции радикалов Грюнбаума, из "Мизрахи" и из американской делегации. Эдер передавал, что после того как американец Авраам Тулин выступил в политическом комитете с жесткой критикой политики уходящего Правления, Жаботинский был приглашен высказаться, но отказался, ибо Тулин сказал все, что он собирался, "и даже сильнее".
Вейцман был снова избран президентом, но цифры, после долгих пререканий Правления, показали заметное недовольство его руководством. При многих воздержавшихся, особенно среди делегатов-лейбористов, Вейцман был избран 113 голосами против 54, а Правление — 83 против 61. Жаботинский казался очень воодушевленным такими результатами. Политические решения, кроме одного, подтвердившего предложение о Еврейском агентстве, были приняты под влиянием ревизионистов. Они "были скопированы с ревизионистских манифестов, — писал он Тамар, — только слегка процензурированы".
Время принесло некоторое отрезвление, когда сам Жаботинский подверг результаты конгресса беспощадной переоценке. Во-первых, Вейцман был снова избран, и можно было ожидать, что "все останется, как было". По мнению Жаботинского, куда важнее был характер союзников ревизионизма. "Мягкое, симпатичное, даже ласковое отношение многих делегатов — общих сионистов" породило в рядах ревизионистов уступчивость, и уже стали задаваться вопросом, а не пришло ли время подумать о сближении. Жаботинский дал ответ в парижской ревизионистской газете "Ди Вельт"[149].
"На это у ревизионистов есть только один ответ. Мы знаем только одну форму сближения: склонные к симпатии джентльмены должны вступить в Союз сионистов-ревизионистов… Я пишу это не потому, что люблю портить удовольствие, но просто потому, что теперь, так же как и в прошлом году, нет базы для примирения между нами и "общими" сионистами… Противоречия так же глубоки и остры теперь, как были всегда, так же глубоки и остры, как разница между утверждением и отрицанием сионизма.
Конечно, правда, что конгресс проходил под сильным давлением нашей критики и перевел часть наших требований в свою собственную анемичную политическую версию, или даже скопировал их. Но вновь избрав д-ра Вейцмана и его духовных товарищей, пусть даже голосами меньшинства, конгресс продемонстрировал, что его "обращение" — то же, что "обращение"