Неделя на пароходе, идущем в Палестину, предоставила ему время и возможность обдумать первые пробные шаги и стратегию, о которой он помышлял уже давно: как-то договориться с группой в Америке, настроенной, как и он, оппозиционно по отношению к политике Вейцмана. Прежде всего он написал Элиасу Гинзбургу, с которым он уже прежде договорился, что американские ревизионисты должны действовать в Америке независимо. Однако теперь условия изменились.
"Новый факт — то, что я переезжаю в Палестину. Пожалуйста, не надо подозревать меня, что я переоцениваю важность того, что один-единственный человек меняет адрес. Но моральная атмосфера Палестины, по-видимому, так пропитана всевозможными неудовольствиями, что даже приезд одного человека может сыграть роль последнего козыря. Во всяком случае, это я слышу со всех сторон, и от союзников, и от оппонентов. Это может оказаться и неудачей, и полным провалом; но поскольку, похоже, есть какие-то шансы, что я смогу помочь формированию приличного мускульного узла в Ишуве, нам приходится рассчитывать на эту возможность, пока не выяснится, так это или не так.
Если выяснится, что это так, тогда "мускульный узел" может стать чем-то вроде морального центра, объединяющего разрозненные оппозиционные силы диаспоры, особенно ревизионистов и американских недовольных. Должен ли я добавлять, что центральный "мускул", находясь при "слиянии" под нашим главным влиянием, тоже будет наш? Слышал я намеки, что "если Ишув будет открыто выражать свои мнения, то он сможет дать point d'appui (точку опоры) американским диссидентам разных течений, от (Абрахама) Тулина до м-с Джейкобс из Хадассы. Все это может быть только болтовней — но может и не быть. Попытаться стоит. Центральный комитет тоже считает, что шанс надо дать и другим путям. Мы начали, через Тулина, переговоры с этой группой по двум причинам: а) мы хотим, чтобы они поддержали нас финансово; б) мы хотим постоянных контактов. Это означает, что вам надо оставаться к ним как можно ближе, глотая даже самое справедливое нетерпение и раздражение, и мягко вести их по пути наших идей, в особенности научая их видеть нас теми, какие мы есть в Европе и в Палестине, — растущей силой".
Он уже написал Тулину, с какими людьми он был в личном контакте в Париже раньше, договариваясь о встрече нескольких лидеров, которым он пишет в Соединенные Штаты. Он написал лидеру группы, обычно называемой группой Брандайза, — судье Джулиану Маку.
"Я пишу это по дороге в Палестину, где хочу попробовать соединить как можно больше тех, кому обрыдло нынешнее "Wirtschaft" (хозяйничанье), и британское и сионистское. Думаю, я не должен заверять Вас, что имею в виду не "шоу насилия", в действии или в речах, — если бы такое заверение было нужно, то мне было бы бесполезно писать человеку, который так обо мне думает. Но у меня чувство, что мы оба понимаем друг друга лучше, чем много лет назад. Хочу я следующего: а) в политике — постоянного, непоколебимого и спокойного состояния для каждого из наших прав и каждого отрывка наших взглядов; б) в экономике — постепенного упразднения нашей системы пособий под названием "Керен а-Йесод" в ее нынешней форме и замены ее программой, которая сделает доступным здоровый коммерческий кредит.
Думаю, что главное условие успеха — чтобы ваша и наша сторона держались вместе. Возможны расхождения по каким-нибудь пунктам ревизионистской программы, но будем надеяться, что это не помешает нам помогать друг другу в тех областях, где мы можем и должны совместно трудиться. Беда оппозиции была всегда в отсутствии сплоченности, в невозможности, очевидно, для всех быть вместе; это и подрывает наш общий престиж в период, когда любой человек с улицы повторяет, что мы всегда были правы и он всегда голосовал бы за нас, если бы не этот несчастный раскол в наших рядах.
Поэтому я хочу просить вашу сторону установить нечто вроде постоянного контакта и взаимной помощи между собой. Пользуясь тем, что наш пароход "отдыхает", я посылаю пачку писем — Вам, Тулину, Хаасу, Розенсону, Шолду, м-с Линдхейм. Пожалуйста, проведите специальную встречу, чтобы обсудить все это. Должно быть сотрудничество и контакт между всей американской оппозицией (включая Нью-Йоркскую ревизионистскую группу), нашими европейскими силами (через Лондон) и Иерусалимом. Если я не называю радикалов Грюнбаума, то это не из-за духа партии (ничего бы не порадовало меня больше, чем "слияние" с ними, и мы не раз очень старались это сделать, — но тщетно), а потому, что они страдают чем-то вроде платонического про-социализма, из-за чего они сторонятся буржуазной компании. Но те, кого не вяжет по рукам и ногам Klassenkampf фразеология (фразеология классовой борьбы), должны найти путь к общей работе. Пожалуйста, помогите сделать это".
Непоследовательное отношение Жаботинского к группе Брандайза в действительности было вполне последовательным, при учете того, как менялась сцена в Палестине. Прошло восемь лет с тех пор, как Брандайз и его друзья поставили на обсуждение свои взгляды на экономическую политику. Очевидно Брандайз не учел того факта, что единственный способ начать реконструкцию в катастрофически неплодородной стране основан на коллективе — коллективной агрикультуре, коллективном труде для того, чтобы выстроить начала инфраструктуры современного государства. Для частной инициативы не было или почти не было места нигде, кроме городов. И в самом деле, эти начальные шаги реконструкции стали возможны только благодаря рвению, энтузиазму и настоящей готовности простых рабочих к самопожертвованию. Сионистская публицистика того времени была правдивой. Она показывала мужчин и женщин, днем занятых тяжким физическим трудом на каменистых полях и дорогах, а по вечерам поющих и пляшущих, прежде чем улечься спать в своих пустых палатках и негостеприимных хижинах. Это отражено и в собственных писаниях Жаботинского. Применять экономические принципы ультрасовременной Америки к Палестине было совершенно нелепо. Жаботинский, несмотря на то что его давно сложившаяся социальная и экономическая философия была близка к философии Брандайза, с самого начала и не колеблясь признавал сионистскую политику того времени и навсегда остался одним из самых горячих поклонников тех ранних "халуцим" (пионеров).
Ничто из происходившего в те героические времена, когда строилась минимальная инфраструктура для еврейского большинства, не давало ему повода подумать, что еврейское большинство может быть достигнуто иначе, чем на широких экономических принципах, царивших в современных западных государствах.
И поэтому, когда героический период был пройден, он был в состоянии постепенно снова приблизиться к рассмотрению палестинских экономических и социальных проблем со своей прежней идеологической точки зрения.
По поводу же политического отношения к Британии, группа Брандайза, разобравшись, до чего химерическим был их лозунг "оставьте в покое политиков!" — как если бы британцы честно делали то, что они обязаны были делать по мандату, — эта группа пришла к тем же выводам, что и Жаботинский.
Из инициативы Жаботинского ничего не вышло. Причины, вероятно, были в том, что американские ревизионисты были заняты постоянной борьбой между группой Липского и группой Брандайза, да еще и озабочены трудным аристократическим характером Брандайза. Несмотря на огромный и глубоко прочувствованный взнос, который он сделал в социальную и правовую мысль Америки, казалось, что в сионистских делах он ведет себя надменно, — считалось, что так принято у бостонцев, которым чужды понятия самокритики и уступок[168]. В каждом случае американские сионисты были слишком робки, слишком опасались вызова, заключенного в предложении Жаботинского сбросить ослабевшее, по его собственному признанию, руководство Сионистской организации. В действительности это вовсе не было невозможным. Союз американского знания экономики и предприимчивости с ясной политикой Жаботинского и его силой как разъяснителя, — а эта сила поддерживалась значительной частью европейских сионистов, рассерженных политикой и методами Вейцмана, — все это вместе, вероятно, могло вызвать большие перемены в сионистском руководстве. Такое единение людей, действующих с позиции силы, сделало бы возможным сосуществование с лейбористским движением и изменило бы весь ход сионистской истории. Но всего этого не произошло: не считая мимолетных дружеских отношений с американцами и близости с такими людьми, как Тулин и Хаас, слияние сил так и не имело места.
Палестинская администрация, которой не удалось удержать Жаботинского за пределами Палестины, решила по крайней мере устраивать ему всевозможные неприятности, делая вид, что он находится под подозрением. Когда он прибыл в Яффу, полиция произвела тщательный досмотр его багажа. Но их интересовала не только одежда. То, что произошло, рассказано в письме Жаботинского Ормсби-Гору:
"Как только я высадился здесь, я послал трех человек в таможню за моими чемоданами и дал им ключи, чтобы эти чемоданы могли быть должным образом проверены таможенниками. Когда эти трое принесли мне мои чемоданы, они рассказали следующую историю: когда таможенники увидели в одном из моих чемоданов несколько папок с письмами и другими документами, они вызвали двух полицейских, и эти полицейские прочли всю мою частную и конфиденциальную корреспонденцию. Когда они дошли до писем, помеченных "Министерство колоний", они сказали об этом и прочли эти письма с особым вниманием. Среди прочих писем в моих папках были и сообщения от Вас, и от гг. Эмери,
Веджвуда, Кенворти, Макдональда, м-с Дагдэйл, сэра Эштона Паунола и других. Некоторые из них совершенно конфиденциального характера.
Одно из писем было унесено таможенником в другую комнату и оставалось там минут десять — двадцать. Я опросил своих посланцев в присутствии адвоката; кроме того, главный факт, о котором они рассказали, — что моя частная корреспонденция была прочитана полицией, — был подтвержден правительством в ответе моему адвокату.