Несмотря на испытанное разочарование, Жаботинский расценил конференцию как большой успех. По-видимому, движение достигло своего совершеннолетия. Во-первых, значительная часть времени была занята дебатами по социальным и экономическим вопросам, на которые напирал Жаботинский в своей вступительной речи. Шехтман собрал воедино разные политические направления, развившиеся за три года существования движения, из которых кое-какие уже были приняты на двух предшествующих конференциях. В основном были предпосылки для того, чтобы главная роль в устройстве поселений, в том числе и обеспечения землей и фондами для образования и здравоохранения, принадлежала бы палестинской администрации. Для Сионистской программы конференция предусматривала развитие промышленности и коммерции на том же уровне, что и развитие сельского хозяйства. Кроме того, сионистские фонды должны были поддерживать эту область не благотворительными подачками, а адекватными займами. Что касается отношений в промышленности, то конфликты следует разрешать не забастовками, а с помощью национального арбитража. Еще одним светлым моментом конференции было участие в ней доктора Юджина Соскина, знаменитого агронома и советника Герцля при осмотре Эль-Ариша в 1903 году. Доктор Соскин рассказал конференции систему интенсивного земледелия, основателем которой он был. Таким образом, если подвести итоги, движение создало полную альтернативную программу — политическую, социальную и экономическую — для "строительства" Палестины.
Сама конференция, ее построение и атмосфера дали Жаботинскому большое удовлетворение. В отличие от других конференций, неизбежно выглядевших как молодой, внезапно выросший росток, на этой Третьей конференции присутствовали семьдесят делегатов, законно избранных в восемнадцати странах. Более того, уровень обсуждений был особенно высоким и необычайно оживленным. Йешаяу Клинов, написавший в "Рассвет" после конференции, рассказал: споры были такими горячими, что пришлось дважды проводить закрытые заседания[183].
Сам Жаботинский в своей заключительной речи расхвалил уровень дискуссий.
"На этой конференции много боролись. Но мы можем гордиться этим, потому что такая борьба учит нас, в чем лежит эволюция объединенного движения…Я надеюсь, что борьба будет происходить на всех наших конференциях. Мы хотим иметь возможность свободно и открыто защищать то, что мы считаем правильным, и тогда мы будем достигать согласия, как достигали до сих пор. В движении, связанном общей целью, не бывает "победы" какой-нибудь одной группы. Различия не имеют значения. Правда находится где-то посередине".
Так он смог написать своему старому другу и наперснику Израэлю Розову: "Это было просто чудесно. Много новых замечательных сил, первоклассная молодежь, интерес со стороны прессы"[184].
Последнее действительно являлось мерой прогресса движения. Это была первая Всемирная ревизионистская конференция, о которой широко писали нееврейские газеты — австрийские, немецкие, английские и другие. Особенно важно было внимание, которое проявили английские газеты, в том числе ’Таймс", "Дейли Телеграф" и "Морнинг Пост". Прежде они полностью игнорировали ревизионистское движение. Самое большое удовлетворение из всех комментариев прессы вызвала статья в газете "Ближний Восток и Индия", которая была полуофициальным органом британского министерства колоний. Ревизионистская программа описывалась здесь как логичная с еврейской точки зрения и неприемлемая с британской. "Рассвет" ответил, что если бы Англия была готова оставаться верной букве и духу палестинского мандата, то ревизионистская программа казалась бы и логичной и приемлемой также и для Великобритании[185].
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
ПОСЛЕ Третьей ревизионистской всемирной конференции в январе 1929 года была созвана конференция лидеров "Бейтара" из нескольких стран. Это означало, что маленькая группа политически настроенных старших школьников, собранная Аароном Пропесом в Риге в 1923 году, выросла в развивающееся движение с широчайшей базой и своей идеологией. Бесспорно, именно встреча в Риге внезапно указала Жаботинскому путь к реализации идей, давно созревавших в его мозгу, через молодое движение, которому предстоит жить и действовать в его духе. Он всегда с похвалой отзывался о молодом Пропесе и обращался к нему с ноткой почтения.
Зародыши некоторых его идей можно, конечно, обнаружить в размышлениях Герцля, Нордау и Трумпельдора: Герцль — национальное государство как разрешение национальной проблемы; Нордау — "мускулистый сионизм"; Трумпельдор — "пионер”, первопроходец, как подходящий инструмент для строительства государства. Все это было живо в Жаботинском, и когда пришло время, послужило строительным материалом для идеологической структуры. Воспламененный собственным опытом и мировоззрением, он выработал из этой структуры программу для того молодежного движения. Тогда, как он сказал на конференции, программа была еще неполна. Чего-то в ней не хватало, писал он, чего-то неуловимого, чего он не мог выразить словами, что следовало добавить. Однако абрис, который он уже набросал, был ясен и пленителен[186].
Конечно же, первые видения того, что превратилось в "Бейтар", появились в его мозгу, когда он, восемнадцатилетний юноша, ехал из Одессы учиться в Берн через Галицию. И там увидел, как живут еврейские массы: нищета, грязь, убожество, вечный шум и гам… Только потом он узнал, какие сокровища образованности и культуры живут в сердцах этих нищих людей. Мелкий мошенник, убедивший его купить неработающие часы, только прибавил новые краски к ужасу перед тем, что он увидел и услышал в Польше. "И это мой народ?"
Из воспоминаний о той нищете выкристаллизовалось представление о необходимости резких перемен в их манерах и поведении. Потом, через пять лет, когда он вернулся в Одессу, где в воздухе уже носились слухи о погроме, для него стала совершенно ясной срочная необходимость обучить молодежь искусству самозащиты; он почувствовал это еще острее в Кишиневе в 1903 году, когда узнал об ужасающе трусливом поведении еврейских мужчин во время погрома. И конечно, все эти впечатления отразились в первой строке гимна, который он впоследствии написал для "Бейтара":
Из бездны гнили и пыли…
В то время "Бейтар" был прежде всего кодексом личного поведения. Жаботинский дал этому название "Адар". В обычном смысле это вызывает образ блеска и славы; в контексте кодекса Жаботинского это слово почти непереводимо. Ближе всего его значение передалось бы словами "полная непогрешимость, безупречность".
Собственное определение добродетелей, присущих "Адару", данное Жаботинским, включает все мелочи, составляющие нашу ежедневную жизнь, — приятный внешний вид, чистоплотность, аккуратность, пунктуальность, вежливость, рыцарское и уважительное поведение с женщинами, стариками и детьми. Среди этой дидактики были и застольные манеры (есть тихо и не держать локти на столе), приличное поведение вне дома (не занимать весь тротуар, не шуметь на лестнице, чтобы не будить соседей). Целью "Адара" не было вызвать одобрение или восхищение других людей; целью его было создать самоуважение, самосознание "принца" — будь ты даже "дровосек в лесной чаще" или обитатель необитаемого острова.
"Адар", который, как считал Жаботинский, должен стать универсальным кодексом, был особенно важен для еврейских масс. В тесноте и униженности существования многого из того, что в нем утверждалось, евреи по сути дела не знали. Более того, настаивал Жаботинский, "Адар" станет отражением национальной гордости.
"Мы, евреи, самый аристократический народ на земле. Даже самые древние королевские династии насчитывают не более двадцати или тридцати поколений, живших цивилизованной, культурной жизнью. Кроме того, у их ранних истоков вы непременно обнаружите грубого мужика, если не разбойника. С евреями это не так, за каждым из нас стоят примерно семьдесят поколений грамотных людей, умевших говорить — и говоривших — о Боге и об истории, о народах и царствах, об идеях, правосудии и праведности, о проблемах гуманизма и о будущем…"
Это было не все. Еще важнее было то, что он охарактеризовал как "Моральный Адар". Щедрость (если речь не идет о сдаче принципов), готовность отказаться от обычного права, приносить жертву самому, а не требовать ее от других, правдивость. "Каждое ваше слово должно быть честным словом, и каждое честное слово — твердым, как скала"[187].
Помимо своего значения для каждого, "Адар" должен стать орудием формирования того еврея, который необходим нации и труду по созданию государства:
"Сегодняшний еврейский народ "ненормален" и "нездоров", а жизнь в галуте во всех своих аспектах является препятствием воспитанию нормальных и здоровых граждан. За две тысячи лет галута евреи перестали концентрировать свою коллективную волю на главной задаче; они перестали действовать как единый народ; перестали готовить себя к тому, чтобы с оружием в руках защищаться от смертельной опасности, постоянно висящей над их головами; они приучились к неискренним словоизлияниям и забыли о действиях; в их жизни властвует беспорядок и дезорганизация; неряшливость считается нормальной и дома и на людях. Вот почему, в то время как образование бейтаровцев поднимается все выше, пройдет немалый срок, пока каждый бейтаровец в своем поведении и манерах достигнет желаемого. Но цель высока и благородна, и хорошо, если бейтаровцы всегда будут хранить ее в своей памяти и будут стремиться достичь ее, даже если это будет постепенно".
В чем разница, спрашивал Жаботинский, между "Бейтаром" и другими молодежными движениями? Прежде всего в том, что "Бейтар" стремится вырастить молодежь герцлевского типа. "Теперь всеми признано, что сионизм выхолощен.