Теперь, после конгресса, он ответил на дружескую критику, упрекавшую его за слишком умеренную реакцию на лейбористское неистовство и за то, что он не назвал нападавших по именам.
"Какой смысл? — ответил он. — Кулаки? Их мы с коллегами не побьем никакими статьями, бороться против них можно, только терпеливо создавая условия, исключающие физическое насилие. Да и никакой пользы не принесет, если вспоминать подробности о canaille (паршивцах — франц.) в нашей среде, об общественных деятелях, которые в общественных делах ведут себя как конокрады на базаре, о писателях, продавших свою совесть, о слугах Маммоны, размахивавших красным флагом, об апашах-подростках, пинавших ногами упавшую жертву. Мы их выметем, но не благодаря опубликованию их имен".
Все это, сказал он критикам, было неважно. Главный урок, нам преподанный, был тот, что подавляющее большинство делегатов конгресса — пропагандисты классовой борьбы.
Я знаю, как утешают: что это, мол, не настоящее большинство, что это меньшинство, но оно хорошо организовано и т. д. и т. д. Это успокаивание не стоит ни копейки. Общественные силы строятся не только на количестве; умение организоваться — это сила. Сила, которая есть у них, и нет у вас.
Он перешел к анализу глубокого и угрожающего значения силы Гистадрута и ее происхождения.
"Большинство рабочих Эрец-Исраэль считают меня своим "врагом". Нет смысла отвечать на это и объяснять мою позицию: дело в том, что в основном, в практическом аспекте тут есть и правда, — я, конечно, не желаю "мириться с этим лагерем в его нынешнем виде. Разумный человек будет судить в таком вопросе, исходя не из ненависти или любви, а из логики и объективного расчета".
Он назвал свою статью "Предупреждение" и выразил это предупреждение с такой страстью и болью, что его можно поставить рядом с древними пророчествами.
"Говорят, что рабочая община — соль земли; возможно, но это неважно. Важно, что нет будущего для сионизма; для нас как общины нет базы в этой стране, кроме социального равенства. Равенство было подорвано до такой степени, какой не знают нигде в мире, кроме России. В организме нашей общины был создан орган, который разбух в семь раз по сравнению с его природным размером и весом. В конце концов не стало места для различия во мнениях о том, каковы будут последствия этой ситуации: разбухший орган задушит весь организм, хочет он это сделать или нет.
Я уже говорил и повторяю: заявляют, что рабочие — это лучшая еврейская кровь. Возможно, но это не первый пример честности, извращенной элементом коррупции под названием денежные подарки. Гистадрут, соответственно числу своих членов, является, бесспорно, самой богатой профессиональной организацией в мире. Если мы подсчитаем всю его собственность, киббуцы, другие поселения, учреждения и разделим на число членов, то ничего подобного вы не увидите даже в Англии. Если бы все это богатство было естественным результатом роста самой общины, возможно, влияние его на общий дух было бы не таким ядовитым, но это богатство, все это богатство до последнего цента, есть плод благотворительности, буржуазной благотворительности. Не из сбережений части заработков, не из жалких членских взносов построил этот рабочий организм собственный "национальный очаг" в самом сердце нашего Национального очага. Слепота и глупость Сионистской организации пролили на его голову золотой дождь, как если бы за какой-нибудь один день они сделали из него то, чего рабочие западных стран не были в состоянии добиться за пятьдесят лет развития… И среди этого изобилия даров еврейский рабочий как индивидуум остался бедняком, без страховки на будущее; самый бедный французский рабочий, который два года назад не имел даже своей газеты по недостатку ресурсов, выглядит богатым буржуем рядом с рабочим в Эрец-Исраэль. Но богатства партии, дворцы, учреждения, офисы, сумасшедшее умножение ветвей организации, искусственная власть этой шарлатанской организации, опьянение властью — проклятие всякой искусственной властью — все это возымело свой эффект, и теперь перед нами стоит рабочий, цветок в саду национального возрождения, подобный кочерыжке, выросшей на переудобренной почве.
Лучшая израильская кровь? Возможно, но не лучшая из моралей, а это важнее. Привычка получать бесплатные дары развила в их сердцах моральный цинизм, который даже не прикидывается смущением. То, что лежит у них в сундуках, чисто и хорошо, и источник этого не имеет значения… Скажут: не забывайте их роль в построении страны. Я не забываю, как не забывают о роли каждого другого класса, ибо решать, которая из ролей больше, — пустая болтовня. Без еврейского рабочего страна не будет построена, и без еврейского капитала не будет построена. Оба тут главные, но страну можно построить, не отравляя атмосферу цинизмом и ненавистью и не угнетая других строителей.
Эта психология благословения сионизму не принесет. В том, что я сказал, нет ни капли преувеличения, все, что я сказал, — факт, а мои прогнозы — факт завтрашнего дня. Эта психология отравит все сионистское предприятие, если мы не уймем ее носителей. В Эрец-Исраэль невозможно будет дышать, если управлять страной будут им подобные[202].
Неприятие расширенного Еврейского агентства повлекло за собой серьезные внутренние проблемы, которые несколько месяцев подряд беспокоили Жаботинского и ревизионистское движение: как далеко может зайти оппозиция? Если бы Жаботинский не был ни с кем связан, вывод следовал совершенно ясный: сионистское движение уже слишком далеко отошло от герцлевской цели — единственной цели, которая трогала его и имела смысл, единственной цели, которая могла оправдать его преданность и (хотя он никогда об этом не стал бы говорить) отречение, которое он совершил в юности. Отказ сионистов от суверенитета теперь, конечно, был бы последней соломинкой. Более того, простой арифметики хватило бы, чтобы внести ясность: как только план Еврейского агентства осуществится и результаты выборов Сионистского конгресса нейтрализуются, ревизионистское движение уже никогда не добьется власти. Зачем же тогда, ради чего бороться за власть? Единственный логический ответ — бросить идеологически выпотрошенную Сионистскую организацию, оформить независимое герцлевское движение, основанное на демократической свободе и откровенности, и открыть общественную политическую кампанию за возвращение к мандату.
И на этом единодушие в партии кончилось.
Каждое предложение об отделении неизменно наталкивалось на возражения двух членов Всемирного правления — Гроссмана и Лихтгейма. Их рассуждения были скорее сентиментальными, чем практическими. Поговорка Дизраэли, что в политике нет места чувствам и симпатиям, для них ничего не значила. Они просто не могли себе представить разрыв с движением, которое основал Герцль. Жаботинский считал, что у Гроссмана это просто вопрос темперамента. Иначе, писал он, Гроссман присоединился бы ко мне в этом вопросе[203].
Как отнеслось бы к этому движение в целом, нельзя определить, поскольку, желая избежать раскола, Жаботинский не шел на конфронтацию. Он решил подождать с решением до конгресса[204].
И несколько поторопился сообщить Нахуму Гольдману, из группы ортодоксов Грюнбаума, что опасается снова "остаться в одиночестве". Гольдман, по-своему истолковав эти слова, распространил свежую новость — что Жаботинский собирается отделиться от Гроссмана, Лихтгейма и Клинова и посвятить себя работе с молодежью. К счастью, эта версия скоро дошла до Жаботинского, и он обнародовал слова, которые действительно сказал Гольдману, объяснив, что не хотел "отделяться", а, напротив, ищет путей, чтобы все могли остаться в едином сильном движении[205].
Еще одна проблема оставалась нерешенной. Жаботинский считал, что как только конгресс примет план Еврейского агентства, то ревизионистское движение не сможет и, конечно, не будет принимать участие в его учреждениях. Он высказал уверенность в том, что по новой конституции Исполнительный комитет станет частью смешанного агентства. Участие в нем будет подразумевать молчаливое согласие с планом, но неучастие лишит партию форума и обеспечит всем несионистам автоматическое большинство. Поэтому он постарался "расширить круг". Он предложил, чтобы членам партии, желающим участвовать, было разрешено являться на выборы, на конгрессы и на заседания Исполнительного комитета, — но не называть себя ревизионистами. Его условие было: "не предпринимать действий, противоречащих свободе действий и дисциплине ревизионистского движения"[206].
Он объяснил Гроссману свои опасения: если Сионистская организация уступит верховную власть смешанному Еврейскому агентству и сможет действовать только с его согласия и если ревизионистам запретят действовать без согласия Сионистской организации, значит, ревизионисты принимают дисциплину Смешанного Еврейского агентства[207].
Много позже, во время Сионистского конгресса, в интервью газете "Джуиш кроникл" Жаботинский предложил совершенно профетический анализ всех, кто задействовал план агентства. Он не сомневался, что несионисты богаты. Но деньги на сионизм шли не только с банковских счетов — они шли от сердца. И было бы ребячеством думать, что можно взамен на это просто дать всем владельцам этих сердец места в совете.
Отношение несионистов к Палестине, сказал он, похоже на мое отношение к Аргентине. Я был бы очень рад помочь аргентинским еврейским поселениям, но не готов заняться политической деятельностью, чтобы сделать Аргентину страной Израиля.
Он согласился, что одна из причин поведения сионистских лидеров D была усталость, но была и другая, более серьезная и глубокая причина.