Эта деятельность описана в письме верховного комиссара сэра Джона Чанселора Шукбургу. Из него следует, что Пауль Кнабеншуэ, американский консул, не только принял Гольдштейна в свой офис и свой дом. Он помогал ему проводить свою миссию и устроил так, чтобы верховный комиссар его принял. Именно Кнабеншуэ объяснил Чанселору цель миссии Гольдштейна. Варбург сказал ему, чтобы он "работал с Кнабеншуэ, а не с Палестинским сионистским правлением". Желание Варбурга было "привести к мирному разрешению палестинскую проблему, работая вместе с арабами". "Оперативный план был невероятно наивен. Гольдштейн протелеграфирует Варбургу предлагаемую перемену Сионистской политики, и, если она будет умеренной, Кнабеншуэ ее поддержит. Кнабеншуэ верил, что Варбург будет действовать и что он "обеспечит поддержку других лидеров американских евреев". Тогда они смогут навязать свои взгляды английской сионистской организации (т. е. Всемирному сионистскому правлению), потому что "если английский еврей откажется принять политику сдержанности, то американский пригрозит отрезать взносы и выйти из расширенного агентства". И — черточка юмора в этой идее — предлагаемый план должен был посоветовать публичное признание Белой книги 1922 года Еврейским агентством. Ни Кнабеншуэ, ни Гольдштейн, который, судя по письму Чанселора, оказался невеждой, полным самомнения, видимо не знали, что таким и было поведение Еврейского агентства в течение семи лет.
Однако Чанселор отнесся к этой идее серьезно и в заключение письма говорит: "Буду держать вас в курсе по поводу дальнейшего развития этого предложения, которое может иметь серьезные последствия"[253].
По-видимому, дальнейшего "развития" не воспоследовало.
В прессе появились короткие отчеты о "ссоре" между Вейцманом и Варбургом, но этим дело и кончилось. Ни в сохранившейся переписке Жаботинского, ни в его статьях нет указаний, что он знал какие-нибудь подробности о том, как драматично оправдались самые мрачные его прогнозы по поводу плана смешанного агентства. Даже действия Магнеса, который так расцвел после беспорядков и создания агентства и вызвал почти всеобщую оппозицию ишува, — даже эти действия не вызвали реакции Жаботинского. Правда, Всемирное ревизионистское правление, находящееся в Париже, высказало естественную реакцию своего движения. Пропаганда "Брит Шалом" была охарактеризована как "политическое предательство"; она может создать впечатление, будто положение евреев в Палестине безнадежно, и арабы поверят, что сионисты сдадутся. Студенческая ревизионистская организация в Париже направила требование, авторами которого среди прочих были Кестлер и Шехтман, чтобы Магнес (ректор Еврейского университета) вышел в отставку[254].
Возможно, весь этот шумный инцидент с Магнесом вызвал у Жаботинского скорее грусть и отвращение, чем гнев. Он написал статью под названием "Мир", в которой проанализировал проблему отношений с арабами во всех ее аспектах, но начиналась она словами холодного презрения к школе Магнеса:
"Очень шумно завывает у нас теперь в сионизме хор миролюбцев, добивающихся (через проповедь к евреям только!) примирения с арабами. Трудно отделаться от брезгливого чувства: назавтра после такой подлой и грязной резни давайте покаемся в наших грехах и попросим, чтобы впредь не били. Даже я, при всем моем органическом презрении к доброй половине нынешнего офицерского и унтерского состава в сионизме, такой безграничности пресмыкательства не ожидал.
Тем не менее, — продолжал он, — надо отбросить брезгливость и еще раз вглядеться в это дело по существу. Совершенно незачем читать на эту тему проповеди перед евреями.
Мы все, сто процентов, хотим мира. И давным-давно был бы мир (настоящий мир, т. е. построенный не на "любви", которой быть не может, а на объективных факторах) — если бы палестинское правительство вело себя иначе. Если бы арабы видели, что Англия твердо решила поощрять еврейскую иммиграцию и никаких насилий не допустит, если бы они видели это на деле… Тогда и был бы мир, и уже давно. Арабы достаточно толковый народ, чтобы и не мечтать о проломе железной стены голыми руками. Если они верят в то, что есть стена и что она железная. Если бы они в это верили, тогда подстрекателей никто бы не слушал, а на первый план выступили бы у них люди умеренные и спокойные; к ним навстречу вышли бы и от нас люди умеренные и спокойные и поладили бы очень скоро. Арабам тогда было бы гарантировано равноправие, неприкосновенность трудового достатка, культурная автономия, вообще все то, чего мы и для себя добиваемся во всех странах. И был бы мир.
Вместо этого правительство вело себя как главный подстрекатель. Оттого и нет мира".
Он рассмотрел три группы, составляющие, по его словам, еврейский лагерь миролюбия. Две из них он отвел как несерьезные. Одна — это маниловы. Они думают, что все зависит от того, каким тоном говорить с арабами: если поговорить ласково, душевно и убедительно, тогда арабы на все согласятся; надо им только объяснить, "что ведь мы их обогащаем, учим пользоваться тракторами, приближаем к культуре", — и тогда арабы запрыгают от радости. Эта группа не понимает, что в сущности испытывает подсознательное глубокое презрение к арабам. Другая группа состоит из тех, кто хочет надуть арабов, скрывая сионистские цели, и хочет таким образом выиграть время.
Третья группа — серьезная. Это те, кто готов к уступкам, допускает, что евреи никогда не станут в Палестине большинством, и потому нет смысла отказывать арабам в праве осуществлять контроль над нашей иммиграцией. Прежде всего они будут поддерживать арабское требование настоящего парламента — с арабским большинством. "Они разрешат маленькую иммиграцию".
К этой группе надо относиться серьезно. Их план может быть принят арабами, потому что он утверждает арабское доминирование в стране. Но, писал Жаботинский, они не смеют предложить свой план, потому что "боятся, что евреи закричат в один голос: "ни за что!"[255].
Через четыре месяца варбурговского ворчания, запугиванья и усилий подорвать и СОА и Палестинское правление, Вейцман подготовил большое, хоть и дружелюбное по тону, сведение счетов с ним. Речь шла о политике и об отношениях с агентством.
Он объяснил, почему он против немедленных переговоров с арабами. "Настроение арабских лидеров такое, что ум их совершенно не готов принять компромисс, который мы могли бы им предложить, каким бы разумным он ни был. Они верят, что обеспечили себе победу, и уверены, что должны только настаивать на своей тактике, чтобы получить максимум. А максимум, которого они хотят, — это просто загнать нас в Средиземное море". Арабы, по его мнению, готовы были бы к разумным переговорам, только если бы они были уверены, что мандат не будет выполняться и это будет гарантировано британским правительством и Лигой Наций.
"Не следует пугаться угроз резни. Если мы начнем гнуться под этими угрозами, то лучше уж отказаться вообще от всего. Нас будут упрекать, что мы слабы в коленках, но нас по крайней мере не назовут предателями. Поэтому я и считал, что действия Магнеса фатальны".
И далее он подошел к самой сердцевине идеологических расхождений между ними:
"Вы, по-видимому, думаете, что после создания агентства Сионистская организация, и. стало быть, сионисты всего мира должны уйти сами, прекратить свою пропаганду и вообще не заявлять о себе. Кроме этого, вы, по-видимому, обвиняете сионистов в том, что они настаивают на Еврейском государстве, хотя мы не заявляем этого открыто, что мы игнорируем Белую книгу (1922 года), что мы политические лицемеры. Я хотел бы объясниться по этому поводу, как и по многим другим. Если бы Еврейское государство было возможно, я бы твердо стоял за это. Я не стою за это, потому что считаю это нереальным. Если бы Палестина была пуста, Еврейское государство могло бы появиться, хотим мы этого или нет. Но в Палестине, какая она есть, Еврейское государство не появится, хотим мы этого или нет, — если не произойдет какая-то фундаментальная перемена, которой я сейчас не могу предвидеть. Пропаганда, которая ведется сейчас в некоторых сионистских кругах, таких, как ревизионисты, за Еврейское государство, неразумна и вредна, но она безрезультатна, и вы могли бы точно так же требовать создания Еврейского государства на Манхэттене. Декларация Бальфура говорит о Национальном доме. О том же говорит и мандат. Могут быть разные мнения о том, какой величины должен быть Национальный дом, может ли он принять полмиллиона, миллион или два миллиона евреев, но чем бы он ни был, он не будет Еврейским государством"[256].
Эта исповедь — исторический и окончательный отказ от Герцля — должна была утешить Варбурга, суля тесный союз с Вейцманом в сокрушении запретной идеи Еврейского государства.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
ХОТЯ Жаботинский не сомневался, что цель комиссии Шоу — снять обвинение с правительства, он все-таки принял несколько запоздалое (через два месяца после ее назначения) решение появиться перед комиссией и предложить себя в свидетели. Во-первых, стало ясно, что вместо того чтобы представить во всю силу еврейские доводы (что неизбежно включило бы подробное разоблачение палестинской администрации), сами доводы, как он писал Гроссману из Иерусалима, "превратились в некую апологию"[257].
Была и еще одна причина, по которой он хотел выступить свидетелем. "Главный подтекст еврейских свидетельств, — писал он, — это повесить ревизионистов и "Доар а-Йом". "Что Сионистское правление ведет пропаганду против ревизионизма не только внутри движения, но и за его пределами, стало ясно еще до того, как начала работать комиссия. В начале октября полковник Киш дал интервью парижской газете "Матэн", в котором снова повторил уже отвергнутую Сионистским исполнительным комитетом выдумку, будто причиной беспорядков была юношеская демонстрация у Стены, якобы организованная и проводившаяся "Бейтаром".