И в том же году Жаботинский написал глубокий, тщательно продуманный очерк, которому он, видимо, посвятил много размышлений и изысканий: о фундаментальной и вечно живой проблеме социальной справедливости. То было первое большое эссе, которое он опубликовал на эту тему. Называлось оно "Идея юбилея", и фактически представляло собою абрис принципа, ставшего известным как "государство вэлфера" — более чем за десять лет до того, как Вильям Бевридж в Англии предложил свой знаменитый план. Идею Жаботинский взял из Библии.
Библия, объяснил он, полна выражениями социального протеста, но их разрешение прямо противоположно тому, которое дает современный социализм, предлагающий превентивное разрешение, т. е. абсолютное уничтожение социальных проблем путем предварительного исключения возможности накопления богатств в частных руках. Таким путем социалисты надеются ликвидировать социальное неравенство, эксплуатацию, конкуренцию и экономическую борьбу. Библия, с другой стороны, предлагает коррективную систему, основанную на экономической свободе со встроенными исправлениями, такими, как осуществление Шабата, Пэа (края полей, оставляемые для бедняков) и десятина. Это естественно развилось в систему социальной защиты, обоюдной помощи, налогообложения богатых в пользу бедных — все это корректировало свободный экономический режим. Самый дальнобойный элемент в библейском коррективном плане, утверждает Жаботинский, — идея Юбилея (Левит 25:7-10)[350], "изумительный скачок воображения" для регулярной, повторяющейся социальной революции. Каждые пятьдесят лет равновесие между богатыми и бедными восстанавливается. Если человек должен был продать свое имение, для выплаты долгов, то через пятьдесят лет Юбилей ему имение возвращает… человек, ставший рабом, должен быть освобожден и возвращен в свою семью в Юбилейный год. Очевидно, "жесткий, детский текст Библии и ее хронология неприменимы к нашим сложным жизням", — писал он. В самом деле, в другой статье, написанной почти в то же самое время, он подчеркивает, что занят библейским принципом, а не хронологической спецификой. "Большой вопрос, — пишет он, — был ли Юбилейный год действительно соблюдаем, когда Израиль был государством, считали ли наши предки заповедью… такой неловкий, топорный метод государственного вмешательства"[351].
Однако он уверял, что если бы был царем, то выбрал бы мудрых советников, которые бы наметили подробный план, основанный на библейских указаниях.
Жаботинский не отрицал, что процесс, который он предлагает, сложен. При этом, какова бы ни была окончательная формула, его требование — "чтобы каждый человек мог жить, творить, молиться, изобретать и бороться за достижение своей цели без предварительной цензуры, но в то же время он должен знать, что время от времени наступает "Юбилей", восстанавливающий равновесие между богатым и бедным".
Но он не был царем; он был членом зловредного класса буржуазии. Некоторые члены этого класса извинялись за это. Но не Жаботинский.
"Вся культура, которая для нас есть дыхание самой жизни, почти целиком является плодом буржуазного режима и разных его форм в Древнем Риме, Греции, Израиле и Египте. Я верю, что этот режим бесконечно гибок и эластичен; он способен усвоить огромные количества социальных коррективов, сохраняя в то же время свой прирожденный характер. Я абсолютно уверен, что социальная система, называемая буржуазной или капиталистической, постепенно разовьет множество средств устранения феномена бедности, т. е. падения заработной платы ниже цен на соответствующее пропитание, гигиену и самоуважение. Если бы не было военного бюджета, это было бы сделано во многих странах даже теперь. Более того, если правда, что, как всякое живое тело, буржуазный режим производит всякие яды и это приведет к неминуемым потрясениям, я верю, что он способен пережить потрясения и не рухнуть и сообщить силу закона своим новым установкам".
Как мы видим, в этом эссе Жаботинский не критикует социальное содержание социализма. Но он указывает на главный вопрос, возникающий, если предположить, что социализм осуществит свои объявленные цели: "Допуская, что у социализма есть зажигательность и есть мечты, на чем и основана его сила… ни один социалист не станет отрицать, что, даже если во всеобщей человеческой коммуне каждый будет есть сколько захочет хлеба, жизнь там будет скучна. Горечь, сопровождающая нонконформизм, — это настоящая горечь, пьянящая и поднимающая ввысь, — и она-то [при социализме] исчезнет навсегда из человеческой жизни.
А мир, в котором как символ я вижу идею Юбилея, рождает видение, еще сильнее притягивающее мечтателя. Это видение — общество, основанное на плане "Юбилея", — включает и уничтожение бедности, но в нем остается весь риск соревнований и борьбы; вся романтика скачек и погони; вся магия творческого каприза и, что самое главное, остается то, что социализм поклялся вырвать с корнем и без чего, может быть, и жить не стоит, — вечная перспектива перемен, перемен, вулканическое основание общественной жизни, поле деятельности, а не ожирения".
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
РАБОТА специального министерского комитета, возглавляемого министром иностранных дел Артуром Гендерсоном, продолжалась около трех месяцев.
В результате должно было обязательно последовать исправление Белой книги и так называемое письмо Макдональда, в конце концов возникшее из переговоров, послужившее бальзамом для некоторых ран, нанесенных Белой книгой. В отличие от этого раздражающего документа, оно было облечено в вежливые выражения и в принципе восстанавливало некоторые критерии, которыми прежде руководствовалась палестинская политика. Оно подтверждало права еврейского народа в целом, которые признавались мандатом (и которыми пренебрегала и палестинская администрация, и Шоу, и Хоуп Симпсон, и Белая книга). Оно обещало давно не проводившееся обследование земли и заявляло, что понятие "безземельные" арабы, которым, как утверждалось, полагалась земля, будет относиться лишь к тем арабам, кто действительно лишился земли из-за еврейских поселений (т. е. в результате покупки ее евреями).
Но функция письма Макдональда только и свелась к более приличному тону и обещанию исправить специфические "ошибки". Белая книга, как заявил премьер-министр в Палате общин, остается "решающим документом". Жаботинский признал более дружелюбный тон письма и устранение нескольких наиболее вопиющих антисионистских положений Белой книги, но указал, что самая опасная из ее клаузул (пунктов), предусматривающая Законодательный совет, в письме Макдональда не упоминается. Она осталась опорным столпом объявленной британской политики. А что всего важнее, в письме ни слова не было сказано о смене персонала в палестинской администрации. "В руках враждебной администрации, — написал Жаботинский, — совет превратится в мощный инструмент препятствия еврейскому развитию"[352].
Вейцман понимал это не менее ясно, чем Жаботинский. Накануне опубликования макдональдовского письма он, чуть ли не с отчаянием, написал Дж. Томасу, британскому министру доминионов:
"Если бы правительство остановилось на сделанном, то работа первого министерского комитета в лучшем случае послужила бы тому, чтобы исправить ошибку министерства колоний. И я говорю "в лучшем случае", ибо если кабинет оставит разрешение проблем будущей политики тем, кто отвечает за Белую книгу октября 1930 года, то наверняка они вернутся к своей прежней политике и ее методам, результаты чего будут еще серьезнее и исправить их будет еще труднее. Они были отменены кабинетом и первым комитетом; это не заставило их относиться к нам дружелюбнее, и мы получили теперь безошибочные знаки того, чего мы можем ожидать от них в будущем…
Я прошу вас использовать все свое влияние и гарантировать, что следующий комитет министерства займется большими проблемами политики в Палестине"[353].
Такую же просьбу он отправил самому Макдональду на четыре дня раньше[354] и даже перечислил четыре вопроса, которые считал важными: предложение Комиссии развития, впервые сделанное Хоуп Симпсоном и принятое Белой книгой (но истолкованное Пасфилдом, как жаловался Вейцман, в качестве меры только для арабского развития); Трансиордания, куда Вейцману хотелось отправить арабов Западной Палестины[355]; конституционное развитие — т. е. правительственный план Законодательного совета; и даже вопрос о персонале палестинской администрации.
Он так и не получил ответа от правительства, официально заявившего, что дальнейших переговоров с министерским комитетом не будет[356]. Тем не менее он оспаривал еврейскую критику письма Макдональда, продолжая утверждать, что переговоры будут продолжены[357].
Вейцман, видимо, еще и тут не понял, что британское правительство, избавившись от серьезного давления, не собирается пересматривать ведущую линию своей политики и что все возможности добиться такого пересмотра, наметившиеся после беспорядков 1929 года, уже утрачены. Поэтому все его призывы были просто жалкими, а заявление, опубликованное им после того опубликования письма Макдональда, могло вызвать в коридорах министерства колоний только чувство одержанной победы.
"Политическое заявление [как он назвал письмо], ставшее директивой для официальных действий, по моему мнению, восстановило базу для сотрудничества с мандатными властями, на котором основана наша политика… Вера в экономическое будущее Палестины должна ожить, и мировое еврейство должно с удвоенными усилиями продолжать свою экономическую работу в Палестине"